Выбей из себя всю дурь

Свисток не тонет в людских воплях, но оседает в голове, давит на ушные перепонки, заставляет Куроо морщиться. Он прячет кулаки в карманы, борясь с желанием впиться костяшками в стену или чужое лицо. Его давно не выпускали на арену, с того боя с несчастным парнем в очках, которому Куроо оторвал руку. Он завидует Ойкаве. Тот забывается и не видит того, что творится перед его глазами. Куроо же лицезреет собственные деяния воочию, но контролировать тело не может, остается наблюдателем и лишь после, упиваясь алкоголем и изматывая себя истерикой, теряется в беспокойном сне на несколько суток. Между тем, Ойкаву бьют в скулу, тяжело и незамедлительно, тот заваливается на бок, шаркая босыми ногами по арене, удерживает равновесие и прислоняет ладонь к краснеющей щеке. Его движения несобранные и несуразные, и Куроо беспокойно оглядывается по сторонам, проверяя зал на наличие Бокуто. Если Ойкава завалит бой, Котаро его убьет. Не отыскав взглядом друга, он выдыхает и вновь смотрит на арену. Костяшки горят с новой силой, когда Кагеяма боковым ударом левой руки приходится Ойкаве в живот. Тот сгибается, кряхтит, падает на колено, обнимая себя руками. Толпа неудовлетворенно воет, проклинает игрока за поставленные на него ставки. Куроо жует губу. Ему нельзя допустить проигрыша Ойкавы. Кагеяма – еще совсем пацан. Не привыкший к арене и сотне пожирающих его взглядов. Куроо не раз видел его в тренировочном зале, преимущественно с Хинатой, но нередко отмечал рядом с них сильных игроков, переходящих на высший ранг. Отсутствие практики у мальчишки могло сыграть на руку Ойкаве. Но тот, кажется, этого не осознает. Сопит под глухими, на редкость точными ударами, едва прикрывая руками голову, не предпринимает и попытки подняться на ноги. Куроо нервно сдирает заусенцы на пальцах, вновь рыщет взглядом Бокуто. – Я подсыпал ему снотворного в воду, – холодный голос ознобом бьет по спине. – Можешь не искать его. – Акааши, – Куроо тянет уголки губ. – Не хочешь заставлять своего паренька нервничать? Как заботливо с твоей стороны. Тот впивается взглядом в арену, мрачно хмуря брови. – Следи за боем, а не за чужими отношениями. – А вы двери не забывайте закрывать, – Куроо ухмыляется. – Бог, он, знаешь ли, все видит. Он нервно поглядывает наверх, ползая взглядом по углам, выискивая "глаза". Куроо не говорил о найденной записке. Несмотря на обращение "идиоты", подложена она была ему, и он ощущал странного рода ответственность за предоставленную информацию. – Не слишком ли ты высокого о себе мнения? – Это я еще принижаю. Акааши драматично вздыхает и беспокойно смотрит на избиение Ойкавы. – Нужно что-то делать. Происходящее на арене с трудом можно назвать боем. Кагеяма напирает, с неугасающей силой вбивая Ойкаву в землю тяжелыми ударами ног, приходясь на ребра или живот, а тот, впившись руками в голову, лишь слабо дергается. Куроо исподлобья тянет взгляд наверх, к скрытному балкончику, нависающему в углу зала. Скалится, обнаруживая там крупную фигуру Ушиджимы. Его эмоции прочитать невозможно, не видно выражения лица, но от напряженной позы разит недовольством. – Нельзя действовать открыто. Большой Брат смотрит. Кивком головы указывает на Ушиджиму, Акааши осторожно следует его взгляду и согласно кивает. – У тебя налички не найдется? – Извини? – Дай мне. – Боюсь, Бокуто будет против, но, если тебе так хочется... – Куроо. Ойкава глухо стонет, переворачиваясь на живот. Кагеяма отступает, восстанавливая дыхание. В кармане нащупывая пару смятых купюр, оставленных на сигареты, он всучает их в ладонь Акааши, который тут же, обходя его со спины, исчезает в толпе. Куроо облокачивается на стену, приподнимает подбородок, показательно громко свистит, привлекая внимание Ушиджимы, мол, вот я, стою, непричастный к происходящему, определенно не строящий планы за твоей спиной. К моменту, когда Акааши вновь оказывается справа от него, Кагеяма идет на второй заход. – Вышло? Акааши неоднозначно пожимает плечами. – Сейчас увидим. Прежде чем юный игрок успевает занести ногу, по залу оглушительным всплеском проносится крик. Куроо инстинктивно оборачивается на звук, впивается взглядом в отдаляющегося от толпы человека. – Кто пустил этого слабака на арену?! – парень с бритой головой оборачивается к замолкнувшим мужчинам, подначивая их. – Неужели за это мы платим честно заработанные деньги? Мужика избивает мальчишка, ну что за хуйня?! Слышится улюлюканье, бритоголовый подходит ближе к арене. Кагеяма застывает, непонимающе глядя на разбушевавшегося зрителя. – Что это за черт? – Куроо спрашивает едва слышимо. – Это Танака, – Акааши хмыкает. – И за твои деньги он согласился поголосить. Подкупленный игрок вплотную становится к клетке, резко вбивается в нее телом, обхватывая пальцами железные прутья, трясет их. – Я поставил на тебя свои последние деньги! Вставай и сражайся, мудак! Ойкава отдирает голову от пола, рассеянно смотрит перед собой, часто моргая. Вяло шевелит кровящими губами, сплевывает и дышит через нос. Куроо напрягается. Тот на исходе. Бокуто его прикончит, и Иваизуми такое не зашьет. – Ты меня не слышишь?! – Танака заносит кулак над собой. – Вставай и дерись, урод! Он ударяет по клетке, и звон металла тут же тонет во вновь взбудораженном вопле толпы. Краем глаза Куроо видит, как Акааши довольно улыбается, но сам он едва не задыхается в панике, когда замечает, какой эффект слова производят на Ойкаву. На лице – ни тени былой слабости и отрешенности, он впивается померкшим взглядом сначала в Танаку, потом, резко дергая головой, в Кагеяму. Его губы заходятся в треморе, он слизывает поступающую кровь, глотает её, кадык дергается, и Ойкава, рыкнув, поднимается на колени, упираясь ладонями о пол. Кагеяма неподвижен. На тренировках такого не случалось. Юнца опрокидывает на пол, Ойкава нависает сверху, вжимая того бедрами и надавливая руками со вздувшимися венами на плечи. Кагеяма дергается и хрипит, впивается пальцами в запястья, но тот не позволяет ему вырваться. Ойкава сжимает губы, не моргая смотрит на извивающегося игрока и медленно переносит ладони с плеч на узкую шею. Куроо не дышит. – Ты этого добивался? – сипло спрашивает он. – Любой реакции. Но такая была вполне ожидаема. Ойкава рычит, обвивая пальцы вокруг шеи Кагеямы, приподнимает того над ареной, с глухим ударом опускает обратно, и тот выгибается в спине, запрокидывая голову. Воздуха вновь становится мало. – Он порвет парня. – Нам нужна его победа. Кагеяма вырывается, изворачиваясь, ударяет Ойкаву коленом в подбородок. Тот дергается, отползает прочь, хватается руками за голову, впиваясь пальцами в волосы и дрожит. – Но он сходит с ума. – Ты думаешь о гуманизме в этой дыре? – Нет, но, – он мотает головой, нервно сглатывает, замечая знакомую фигуру. – Какого черта? Я думал, ты побеспокоился о том, чтобы он не пришел. Бокуто напряжен, и не скрывает этого. Он глубоко втягивает воздух через нос, складывает крупные руки на груди, тяжело дышит. Мужчина хмурит брови, не поворачивает головы на притихших игроков, бешено впивается взглядом в поле. На арене болезненно стонет Кагеяма, тут же затихает, и его крик становится приглушенным. Куроо не оборачивается на бойню, но морщится и закрывает глаза. Костяшки горят, мышцы ноют, и он не может избавиться от ощущения горячей липкой крови, стекающей по рукам, свежей плоти, в которой тонут пальцы, дурманящего запаха, от которого к горлу подкатывает тошнота, и оцепенения, завладевающего его телом во время срывов. Его словно бьют под дых, и он стискивает футболку на груди, учащенно дыша. Осторожно косится в сторону арены и вновь застывает. Ойкава, весом всего тела вновь прижимая парня к земле, нависает над ним с занесенным над головой кулаком. Угол удара странный. Ойкава дергает головой, сумасбродно бегает глазами, искажает губы в немом крике и резко бьет себя в висок. Куроо бежит к арене, едва не вцепляясь в металлические прутья, и ощущает, что безумие Ойкавы передается ему. Хочется содрать в кровь костяшки, впиться зубами в солоноватую кожу, вгрызться, ощутить омерзительную консистенцию на языке, задохнуться в тошнотворном запахе, чтобы вновь впасть в отчаяние и забыться в нем. – Не делай глупостей, – его одергивает в сторону, и Куроо испуганно пялится на друга. Бокуто широко расправляет плечи, давит на него мрачной аурой, крепче стискивая пальцы. Куроо мотает головой. – Оно само. – Он слышит вопль Ойкавы и характерный хруст ломающейся кости. – Блять. Воздух спертый, ему нечем дышать, он распахивает рот, и слова застряют в глотке, давят на нее изнутри, разрывают, и все тело ломает, выгибает, скручивает, обращая любое движение в болезненный спазм. Звуки сливаются в единственный серый шум, оседающий в мозгах, пульсацией отдается в висках, Куроо бьет себя по ушам до звона и до белых пятен закрывает глаза. Теперь кричит Кагеяма, его возглас тут же теряется, словно парня лицом вбивают в землю, не позволяя тому производить шум. Где-то над ним скованно хрипит Ойкава. Его вновь клонит в сторону, и Куроо ощущает сильные руки на пояснице. – Куроо. Ноги подгибаются. – Куроо. Он вскидывает подбородок, жадно глотает воздух. Пощечина отрезвляет, и он инстинктивно хватается ладонями за пульсирующее место. Бокуто держит его, отодвигает к стене, не опускает рук. – Тетсу. Приди в себя. Свисток заставляет мужчин обернуться. Бокуто закрывает собой пространство перед Куроо, и тот не может видеть исхода боя. Слышит удовлетворенный хмык, и сам расслабляется, позволяя себе вытянуть ноги, чуть соскользнув вниз по стене. Сознание постепенно возвращается к нему. – Бо, – он тянет руку вперед, хлопая ею по напряженному плечу. – Можешь отпустить. – В норме? Глаза с темным золотом смотрят пронзительно. Куроо тянет губы, кивает. – В норме. Толпа ликует, восторженно ревет, и Куроо мысленно благодарит Бокуто, который закрывает его от напирающих мужчин. Сейчас, когда реальность все еще ощущается сквозь призрачную дымку, а сознание слабыми импульсами вбивается в тело, ему кажется, что он готов провести вечность под защитой этих крепких рук. Но он мягко отодвигает Бокуто от себя, распрямляясь в полный рост. Слабость кажется ему непростительной даже в глазах близких друзей. – У нас проблемы, – Акааши подходит неслышно, поправляет отросшую челку, спуская ее на слепой глаз, и указывает в сторону арены. – Ойкава не поднимается. *** Стрелки часов замирают, стрекотание прекращается. Ойкава моргает. Они начинают двигаться. Моргает вновь. Время останавливается. Ойкава порывается сорвать часы со стены, разбив их о каменный пол. Его клонит в сон, и когда он приходит себя, ладони режут раскиданные осколки. Стрелки больше никогда не пойдут. – Тебе не понравился подарок? – Хендлер стоит над ним, наступая тяжелыми ботинками на треснувшую рамку. – Я хотел вызволить тебя из безвременья. – Когда вы меня отпустите? Крупная фигура медленно шагает вдоль стены, Ойкава следит за ее тенью, щуря глаза от белого коридорного света. Он слышит треск осколков и равномерное дыхание, ощущает, как по телу пробегает озноб от холодного металлического звука – Хендлер проводит ключами по прутьям решетки. – Тебе здесь не нравится? – голос мягкий, убаюкивающий. – Я даю тебе все необходимое, Ойкава. Я не прав? Ойкава подавляет дрожь, жмется к стене, обнимает содранные колени. – Правы. – Тогда почему, Ойкава? – пальцы с мозолями поддевают его подбородок, тянут вверх, заставляют поднять взгляд, встретиться с лицом хозяина. – Почему ты хочешь уйти от меня? Хендлер смотрит внимательным, лишенным эмоций взглядом, поглаживает шероховатой ладонью щеку Ойкавы, и тот льнет к этим прикосновениям. – Я хочу подышать свежим воздухом. Повисает молчание, он улавливает напряжение и бессознательно ползет к хозяину, боясь расстаться с нежностью его рук. – Ты такой сильный, Ойкава. И верный. Ты мой любимый пес, – Хендлер проводит ладонью по коротко стриженным волосам Ойкавы. – Ты знал это? Я не хочу тебя терять. Если ты убежишь, я найду тебя. Он кивает, глотает слезы, смотрит болезненно и преданно. – Я не убегу. Просто хочу подышать. – Я подумаю. Хендлер встает, отнимая руку, прячет ее в карман дорогого костюма и отходит от Ойкавы. Тот вновь сжимается, утыкаясь горящим лицом в колени, его лихорадит, и он слизывает солоноватую жидкость с губ. Пытается восстановить перед слезящимися глазами фигуру хозяина, но его образ расплывается, ускользает от него, оставляя после себя тянущийся шлейф холодной нежности. Ойкава стонет от вспышки головной боли и проваливается в сгущающийся мрак сонного бреда. *** Пульсирующая боль поглощает собой пространство и звуки. Ойкава хрипит, сплевывает кровь, обнимает дрожащими ладонями ноющее колено и с ненавистью смотрит на тяжело дышащего Кагеяму. Тот лежит на спине, его грудь вздымается, левая рука занесена вверх. Он сдался. Ойкава пытается подняться, наступает на правую ногу, тут же падает обратно, на колено, и вновь сдавленно кричит. Он начинает слышать ликование толпы и оглушающий шум крови в ушах, пытается выровнять дыхание и усмирить бешеный ритм сердца, смотрит прямо перед собой, фокусируя взгляд. Ойкава видит протянутую ему тонкую ладонь, поднимает голову. Мива смотрит злобно, но с тенью превосходства во взгляде. Он позволяет ей помочь ему подняться. – Ты победил лишь по той причине, что я сказала ему сдаться в случае потери тобой контроля. Он кивает, опирается на единственно правую ногу, морщится и кусает нижнюю губу. Мива переключает внимание на брата, осторожно опускаясь на колени и с сестринской заботой поглаживая его лицо тонкими пальцами. Ойкава впивается пальцами в прутья клетки, бредет, сильно хромая, к воротам, едва не падая на ступеньках, но тут же оказываясь подхваченным крупными руками. – Блять, – он повисает на чужих плечах, задевая больное колено. – Сейчас помру. – Не помрешь, – Куроо изгибает губы в полуулыбке. – Тебе нельзя. Пытается встать на ноги, но левую тут же пронзает болезненная пульсация, и он всем весом напирает на мужчину. – Идти сам не можешь? Ойкава мотает головой, не в состоянии ответить ему. – Ладно, – Куроо перебрасывает руку Ойкавы себе на шею, встает сбоку от него. – Бо! Тащись сюда. Отнесем его Иваизуми, пусть разбирается. Когда еще одно тело начинает напирать слева, и он может ощущать чужое тепло, его одолевает удушающая усталость. Ойкава прикрывает глаза, вяло двигая правой ногой по скользящему полу, ведет пальцами по крепким плечам, едва не сползая, и чувствует, как его подхватывают за поясницу. – Не отрубайся, – Куроо дышит ему в висок. Становится тихо, кажется, они покидают зону арены, оказываясь в коридоре. Ойкава приоткрывает глаза, пальцами стискивая чью-то футболку, и, судя по недовольному скрежету зубов Бокуто, его. – Иваизуми не у себя, – тихий голос доносится сзади, мужчины тормозят. – Наверное, он внизу. – Думаешь, стоит? – осторожно тянет Бокуто. Куроо некоторое время молчит. – А если он ногу себе сломал? Ойкава переводит мутный взор на мужчину с посеребренными прядями. Тот недовольно цокает. – Если Иваизуми нам вставит за это, я брошу тебя на растерзание. Идем. – Вы только на словах такой, Бокуто-сан, – Акааши обгоняет их, ступая впереди. – Я не упустил возможности наблюдать, как вы прятали Куроо за собой во время боя. – Кое-кто ревнует? – Куроо шельмовато лыбится. – Боюсь, мир не выдержит, если мы сойдемся. Бокуто показательно дует губы. – Моего мнения никто спросить не хочет? – Не-а, – тянет Куроо, и они втроем начинают смеяться. Грудь обжигает необъяснимым приятным ощущением, и Ойкава непроизвольно улыбается. Он поднимает глаза, обводит взглядом мужчин и понимает, каким неправильным кажется их нахождение здесь. От них пахнет заражающей свободой, мешающейся со зрелостью и несомненной защитой по отношению к друг другу, и Ойкава сглатывает подступающую к горлу зависть. – Долго еще? Куроо отвлекается от разговорчивого Бокуто. – Минут семь. Продержишься? – Постараюсь. Его клонит в сон, и он вновь сползает вниз, едва не ударяясь левым коленом о пол. – Куроо, помнишь, когда ты потратил все деньги на выпивку в баре, едва не разгромил запасы Яку, перевернул чей-то стол и улегся сверху, угрожая одному сиротке расправой над его семьей? – Бо, к чему это? – Куроо свободной рукой трет веки. – Я тебя так же тащил тогда. – Иди ты. Куроо давится смехом и закашливается, и Бокуто тянет руку через Ойкаву, похлопывая того по спине. Акааши закатывает глаза, но не скрывает проступающей на лице счастливой улыбки. Ойкаве хочется выть. Они не принадлежат этому месту. Они должны быть на поверхности, в тысячи километрах от этой поганой Империи, без синяков, залегших под глазами, щетины и шрамов от побоев. Должны улыбаться закатному солнцу где-нибудь в Майами, в нелепых гавайских рубашках и с дорогими напитками в руках, купленных на заработанные в казино деньги. И то, что они заперты здесь, заставляет Ойкаву задыхаться в колющей злобе. – Вам надо сбежать, – сипло проговаривает он, и смех утихает. Бокуто хмыкает, отворачиваясь. Акааши задерживает на нем взгляд, переводит его на Ойкаву и кивает. Куроо наклоняется к нему. – Нам. Не забывай, что теперь ты тоже с нами. До операционной они добираются в тишине, редко прерываемой воспоминаниями Бокуто и проклятиями того Куроо. Ойкава не ощущает стыда за произнесенное, его поглощает усыпляющая нега. Он медленно утрачивает связь с сознанием, полностью отдаваясь тем, кто его несет. В дверь стучит Акааши, но ответа не поступает. Он чуть заметно хмурится, вопрошающе оборачивается на стоящих позади мужчин. Бокуто пожимает плечами. – Открывай. Он почти отрубился. Белый свет прорывается сквозь приоткрытое пространство, полоской падая на пол и на стену, и Ойкава морщится, вслушиваясь в непривычный звук. Пищащий скрежет механизма. В нос ударяет резкий запах. Чувства обостряются, когда его вносят внутрь. Он ведет глазами по небольшой комнате, стерильно белой, но не такой пустой, какой она была в прошлое его нахождение здесь. Двое человек оборачиваются на вошедших, и мерзкий скрежет прекращается. Ойкава щурит глаза, всматриваясь в силуэты. Нижняя часть лица Иваизуми скрыта за медицинской маской, плотно натянутой на нос, на глазах – защитные очки, на руках, выставленных перед ним, надеты темно-красные перчатки. Мужчина, более хрупкой комплекции, стоит позади него, по другую сторону от оккупируемой ими койки. – Ива, – Ойкава тянет улыбку, непроизвольно шагая вперед, но тут же заваливается, с немеющей болью приземляясь на колени. К горлу подступает тошнота. Перед ним висит обездвиженная рука. По мертвенно-бледной коже стекает струйка темной крови, с глухим стуком ударяющаяся о кафельный пол. Ойкава ползет взглядом выше, по переплетению синих вен, к острию плеча, соскальзывает на выпирающие ключицы, ведет по вспоротой груди. Он цепляется трясущейся рукой за Куроо, поднимается, тащит себя вперед, отрешенно смотрит на широкий разрез от впадины на горле вплоть до вялого члена, пялится на кровавое месиво растерзанного живота. Кости грудной клетки раскрошены. Органы частично отсутствуют, не хватает почки и легкого. Тогда он замечает стоящие в ряд контейнеры, наполненные вязкой полупрозрачной жидкостью и мельтешащие в них бурые пятна. – И-ива? – он скованно смотрит на мужчину. Тот откладывает на койку медицинскую пилу, лезвие поблескивает в искусственном освещении. Иваизуми вытирает испачканные руки о халат, оставляя на груди кровавые разводы. Ему становится дурно. Вонь крови вбивается в ноздри, и он с остервенением заглатывает воздух ртом, хватаясь руками за горло. – Какому идиоту пришло в голову принести его сюда? – Иваизуми шипит, резким шагом отходя от койки со вспоротым на ней трупом, и приближается к осевшему на пол Ойкаве. От него разит внутренностями и едкими выделениями мертвого тела. Ойкава задыхается. Отпихивает от себя врача, ползет назад, к стене, и последнее, о чем он успевает подумать, прежде чем отрубиться, это об "отходном материале", который вывозят с нижних этажей. Иваизуми не соврал.