Выбей из себя всю дурь

Внизу уже знают его имя. Миловидная девушка, грациозно закидывающая чуть полные, но красивые ножки на обшитый дешевым бархатом диван, улыбается ему, кличет "Кавой" и кивает в сторону знакомой комнаты. Звезда на ней все еще разбита, но теперь на шее хастлера висит новая. Люди любят говорить. Еще больше рассказывать о себе. Сугавара сует ему в руку остывший и сухой онигири, обернутый в морские водоросли, усаживается рядом, кладя голову ему на плечо, и раскрывает секреты некоторых клиентов, не называя имен. Честный парень, – Ойкава хмыкает, но вслух не произносит, – соблюдает конфиденциальность. Бордель – не рассадник болезней, поскольку презервативы – перманентным маркером вписанное правило. Но естественная обитель слухов и тайн, так как заткнуть рот (только если не сладкими губами хастлеров или членом) не в силах ничто, зато развязать его и вынудить говорить побуждает многое: томный взгляд, обольстительно подкинутая ножка в чулках, нежное прикосновение к разгоряченному телу, возбуждающий шепот. В красной комнате Ойкава забывает о том, что она все еще является частью Империи, которая, кажется, углубляется, открывая перед ним потаенные ходы. Лишь на мгновение он задумывается о вероятности существования полной карты местности, когда его вновь привлекает звонко рассмеявшийся Сугавара. Он рассказывает о зоофиле с аллергией на шерсть, который приносит ему мягкие ушки и хвост, заставляя мурлыкать вместо стонов, и искренне недоумевает, когда собеседник не находит эту историю забавной. Отвлеченно упоминает девушку, приносящую рисовые шарики, делающую ему отменный минет, но не позволяющую доставить удовольствие себе. Сугавара называет ее мазохисткой, но с теплотой и странной грустью в голосе. О третьем постоянном клиенте умалчивает, бросая "ты с ним еще встретишься". Покои, пропахшие смазкой и потом, встречают его после тренировки холодным перекусом, очередной историей о людских фетишах и улыбающимися глазами Сугавары. Касаться хастлера иначе, как друга, он себе не позволяет. Разминает молочного цвета мягкие плечи, утыкается взглядом в россыпь родинок на спине и шее, на светлые завитки волос, иногда вдыхая запах карамели и вишни, но не заходит дальше. Напоминает себе о работе Сугавары. Держит в памяти образ Иваизуми. Последнее выходит с трудом. Но об этом он подумает позже. – Завтра не приходи, ко мне явится тот мужик с ушками, – щебечет Сугавара и заговорщески смеется в кулак. – Если не хочешь попробовать на себе роль котенка. – Мне хватает моей собачьей доли. Морщины тонкими полосками ложатся промеж бровей. – Что? – Ничего, – Ойкава чешет затылок. – Потакаю твоему извращенному юмору. Из-за закрывающейся двери доносится смех. Ойкава еще некоторое время смотрит на треснувшую звезду-сердце и улыбается. В этом месте ему не приходится доказывать верность, отплачивать за хорошее отношение, выстраивать нелепые границы и проявлять ненужную гордость. Здесь ему не грозятся пробить череп, оторвать руку, проткнуть глаз или выбить зубы. Выход из борделя располагается в обратной стороне от входа, чтобы вероятность столкновения приходящих сводилась к минимуму для сохранения анонимности. Ойкава бредет к нему, хрустит костяшками и мнет губы, предчувствуя вечернюю тренировку. Ему нравится ощущение, когда мышцы, словно налитые оловом, тяготят изнеможденное тело, напоминают о часах, проведенных в зале под пристальным надзором Иваизуми, служат доказательством его усилий. С каждой ступенью к нему возвращается гнетущая реальность поверхности. Напряжение между заговорщиками стихает лишь для того, чтобы вновь вспыхнуть, разразившись ругательствами и препираниями. Нормальный разговор с Иваизуми не завязывается, тот увиливает, погружается в работу или тренировки, все чаще проводит время в операционной. Мива сухо передает ему деньги за проходящие стычки (боями их Ойкава назвать не может), по-прежнему с виртуозной аккуратностью крутя пальцами раскладной нож, и все больше молчит. Бармен реже выходит на смены, практически полностью отдавая под контроль свое положение высокому русскому. Ойкава запускает пальцы в волосы, встряхивает головой и протяжно выдыхает в тишину коридоров, когда эту же пустоту разрезает заливистый свист. Мелодично тянущийся, гипнотизирующе пробирающийся под кожу, он цепкой хваткой обволакивает игрока, и тот останавливается, осторожно поворачивая голову. Подпирая лопатками стену, мужчина на него не смотрит. Глаза закрыты, руки покоятся в карманах свободных черных штанов с громоздкой цепью вместо ремня, сложенные губы насвистывают мелодию. Выкрашенные в яркий красный волосы диким вихрем лезут в стороны, опадают на лицо, отдельными прядями свисая практически до скул. Черная спортивка слезает до локтей, торс и грудь обтягивает обрывающаяся в рукавах тонкая майка. Свист затихает, и долговязый, но крепко сложенный мужчина проводит языком по нижней губе, поворачивает голову на Ойкаву и подмигивает ему. – Ты разочаровываешь Ушиджиму, – говорит он. – Тебе следует подумать над своим поведением. Ком встает посреди горла. Их план раскрыт? Взгляд мечет по сторонам, выискивая спрятавшихся в неосвещенных участках псов Ушиджимы, в костяшках покалывает, все тело передергивает, словно готовя его к бою. Но в коридоре никого, за исключением их двоих, нет. – Кто ты? Театральное возмущение искажает лицо мужчины, когда тот оборачивается всем корпусом на Ойкаву. – Как? Ты еще не слышал обо мне? Правая рука Ушиджимы. Мазохист. Невротик. Шизоид. Садист. Поехавший, – он загибает длинные пальцы, с усладой поднимая глаза к потолку, воспроизводя такой же фальшивый мыслительный процесс. – Как меня еще называют? Подстилка Ушиджимы. Говнюк. Черт. Или там было демон? – Тендо, значит. Предупрежден – вооружен, и об этом типе ему говорили не раз. Он дышит в затылок Ушиджиме, и потому с ним стоит быть покладистее. Узкие губы расплываются в дрожащем довольном оскале. Тендо кивает, потом еще раз – на всякий случай, затем кланяется. Когда он поднимается обратно, улыбка с лица исчезает, и взгляд становится невыносимо тяжелым. Мелкие зрачки черными точками впиваются в Ойкаву, смотрят прожигающе, молчаливо, но вместе с тем, он ощущает, что в них вопят сотни разнородных упырей. – Послушай, Ойкава, – он вновь прячет руки в карманы, отклоняется чуть назад, но взгляда не отводит. – У Ушиджимы на тебя большие планы. Думаю, ты сам не против попасть в ряды вышестоящих игроков. Тебя могут заметить правильные люди. Возможно, вывезти в другую страну. Ты будешь получать не только по морде, но и огромные деньги. И все, что от тебя нужно, – его словно передергивает, мужчина сцепляет зубы, скрипит ими, мотает головой. – Это быть послушным. Перестань таскаться в места, для тебя не предположенные. Иначе последует наказание. Хочется клацнуть зубами, но Ойкава проглатывает закипающий гнев, вдалбливая себе в голову план. Быть покладистым. Быть послушным. Подобраться к Ушиджиме. – К рангу А я и иду, – спокойно вторит он, разводя руками. – Иначе зачем все это? – Тогда прекращай таскаться к этой шлюхе, – Тендо наклоняет голову к правому плечу и тянет уголки губ. – Ты же все равно его не трахаешь. А разговоры тебя отвлекают. Удар под дых, он стискивает пальцы до белеющих костяшек, борясь с поглощающим его сознание желанием вдарить по самодовольной роже. – И если не перестану. – Я уже говорил, – мужчина пожимает голыми плечами. – Последует наказание. Ойкава шумно выдыхает. – Само нахождение здесь – наказание, что ты мне сделаешь? Сломаешь руку? Ногу? Я думал, что нужен Ушиджиме, но будет ли ему полезен инвалид? Шаги у него плывущие. Тендо разворачивается, но, не позволяя Ойкаве насладиться минутным самодовольством, тянет. – Кто сказал, что наказание предназначено тебе? Еще успеем поговорить, до встречи. Его лицо расплывается в широкой улыбке, на щеках появляются ямочки, и мужчина машет ладонью в детской манере. С этим жестом он так же бесшумно скрывается внизу. И у Ойкавы стягивает желудок от остающегося после него запаха карамели и вишни. *** Моргающий свет монитора слепит покрасневшие глаза. Парень вновь проводит мозолистыми пальцами по векам, спускается ниже, на глубоко залегшие мешки, сдавленно выдыхает в ладонь. На часах – за полночь, до окончания смены – несколько лет, если он не откинется раньше. В Империи выходных не бывает, только отгулы раз в неделю, которыми тот и пользуется, проводя время у знакомого из подвида змей – таких, что притягательно курят, угощают чипсами с паприкой и покрывают, пока им это выгодно. Для Дайшо выгода в удовольствии от общения. Изображения плывут, разбегаются на дергающиеся цифры кодов, вновь собираются во что-то лицеприятное, давят на голову, и парень прижимает кулак к виску, стараясь унять боль. Желудок сводит от воспоминаний о горячем кофе с молочной пенкой, выпитом в забегаловке. Здесь его не достать. Когда перед глазами начинает плыть от сменяющих друг друга одинаково-пустых коридоров, он зевает и откидывается на спинку подвижного стула, такого, за которым подростки проводят ночи, рубясь в компьютерные игры, теперь наблюдая чуть поодаль. Проходит немного времени – он успевает подумать еще о двух чашках кофе, бумажном стаканчике с криво написанным "котенок" и о чужом языке, разрезанном пополам, в змеиной манере – прежде чем на мониторе появляется раздражитель последних недель. Парень практически стонет, впиваясь пальцами в стол и пододвигая себя вместе со стулом на колесиках ближе к компьютерам. Сначала в отдающем грязным зеленым объективе, все еще мельтешащем из стороны в сторону, появляется черное безобразие волос, и их обладатель, расправляя широкие плечи, мрачно снует в глубь коридора. За ним, словно тенью, следует еще более крупный человек, капюшон накинут на голову. Минут через пятнадцать томительного, но не безрезультатного ожидания, появляются еще двое. Многим стройнее, парень с завивками черных кудрей едва перебирает ногами, сонно вскидывая подбородок к потолку и зевая. Второй мягко толкает его ладонью в спину. Выдох, схожий с жалобным писком, глохнет в шуме моторчиков, когда парень, цедя сквозь зубы ругательства, пробегает пальцами по клавиатуре, тащит руку к мышке и, прокручивая колесико, жмет на высвечивающиеся "остановить запись → удалить выбранный фрагмент → возобновить запись с внесенными изменениями". *** Шаги привычным эхом разносятся в переплетении коридоров, и тени сцепляются между собой, неугомонно отбрасываемые тускло горящими лампочками. Зевок протяжный и неприкрытый, его обладатель вскидывает голову, потирает глаза и смаргивает сонные слезы. Ойкава мягко подталкивает его ладонью. – Тебе бы поспать. – Тебе бы тоже не помешало, – резко кривит Акааши, сжимая губы. – Я достаточно сплю. На это Ойкава разводит руки, прячет их за спину, и старательно не поднимает глаз. Куроо разделил их, приказав подойти к шахте лифта с разницей в пятнадцать минут, бросив короткое "тут камеры, позже уточню". Кто его информатор Ойкава не знает, но эта безвозмездная анонимная помощь определенно идет вразрез представлению о том, чему он доверяет. Акааши – судя по гневно сведенным бровям – к этому тоже не располагает. До шахты еще порядка трех поворотов, Ойкава сбавляет шаг, замечая, что оставил Акааши чуть позади. Тот задумчиво пялит себе под ноги, не обращая внимания ни на торопливость, ни на ожидание игрока. Лампочка над ними трещит, белым шумом пища в ушах, и Ойкава дергает головой, оборачиваясь всем корпусом к Акааши. Слепой на один глаз, парень мнется, но, шумно выдыхая, наконец поднимает взгляд. – Мы не собираемся тебя бросать. У тебя нет причин нам верить. Равносильно тому, что у нас нет причин доверять тебе. Мы в одинаково шатком положении, и вынуждены цепляться друг за друга, поэтому, прошу, Ойкава, не делай ничего необдуманного и прислушивайся к нам. В свою очередь, мы обязуемся вытащить тебя отсюда. Идет? Отрывочные предложения произносятся на одном дыхании, и, заканчивая, Акааши вновь зевает, прикрывая рот ладонью. Ойкава кивает ему, вновь поворачивается к проходу лицом, медленно шагает дальше, продвигаясь к шахте лифта в полной тишине с единственно сказанным "идет". Внизу их ждет резко обрывающийся разговор и две пары стеклянных глаз, вонзающихся в проход. Узнавая их, оба, Бокуто и Куроо, расслабленно опираются о стену, практически синхронно затягиваясь сигаретой, и продолжают незаконченное, но на этот раз тише и, как Ойкаве кажется, с упущением некоторых деталей. Он их не слушает, практически инстинктивно щупает карманы, проверяя те на наличие пачки, не обнаруживает ее, злобно скалится, когда замечает протянутую ему сигарету. Бокуто не смотрит в его сторону и, стоит Ойкаве принять напичканную табаком бумажку, резво убирает руку и сует ее в карман. Вновь становится тихо, за исключением едва слышимых затяжек и выдохов, и шаркающих звуков со стороны Куроо. Его тревожность не рассеивается, но густым облаком повисает на уровне головы, захламляя мозги каждого из присутствующих. Бокуто скрипит зубами, с силой сжимая сигарету, надрывает ее и, обжигая палец, кидает ту под ноги, притаптывая ботинком. – Тетсу. Подпаливая фитилек, Ойкава не спускает глаз с нерешительного игрока. Бокуто встает, разминая колени. – Говори уже. Прекращай устраивать драму. – Вы с Акааши уйдете первыми. Оглушающе тихо. Дышать перестает даже Бокуто, до этого возмущенно шумный, он замолкает, ошарашенным взглядом впиваясь в Куроо. Тот все так же смотрит в пол, сминая едва дрожащими пальцами края футболки. Отходя от шока, мужчина приближается к Куроо, хватает его за ворот, подтягивает вверх и с силой встряхивает, подносит лицо близко, едва не соприкасаясь носами. – Что ты надумал? – Вы с Акааши уходите первыми, – размеренно повторяет Куроо. – Я и Ойкава остаемся здесь, помогаем вам сбежать, устраивая внутри переполох, в это время вы пробираетесь в машины и... – Ты рехнулся? – Бокуто вскрикивает, и Акааши боязливо оборачивается через плечо, заглядывая в коридор. – Мы уходим вместе, это наш план, ты не смеешь исключать себя из... Все это время висящий безжизненным телом, Куроо вздрагивает, резво становится на ноги, отталкивая Котаро от себя, впивается сжатыми костяшками в стену и срывается. – Да как ты не поймешь! Он не позволит уйти всем нам. Думаешь, он не рыпнется, если четверо игроков, наполовину состоящих в высшем классе, сбегут? Я хочу дать вам гребаный шанс. – А ты? – голос Бокуто, предавая гневное выражение лица, ломается. – А этот? Ты же обещал вытащить его из этой дыры. И ты забыл о том, что мы собирались искупаться в океане, а?! Или это для тебя ни хрена не значит, я не пойму, Тетсуро! – Уймитесь оба, – Акааши встряет между ними, громко шикает. – Или хотите поведать всей Империи о нашем плане? Напряжение петляет разрядами. Ойкава исступленно смотрит на разворачивающееся зрелище, нервно покусывая кончик сигареты. Бокуто жует нижнюю губу, в слепом гневе косится на вновь понурого Куроо. Тот мотает головой, проводит ладонью по лицу и сдавленно выдыхает. – Я не собираюсь исключать себя из плана. И Ойкаву тоже. – Как вы тогда собираетесь уйти? – по подбородку Бокуто стекает струйка крови, он вытирает ее тыльной стороной ладони. – Если мы выберемся через подъемник, Ушиджима об этом наверняка догадается. Вы не сможете воспользоваться тем же способом. Куроо кивает. – Да. Поэтому теперь нам поможете вы. – Каким образом? Карие глаза поблескивают маниакальным огнем, и губы ломаются в довольном оскале. Ойкаве хочется шагнуть прочь, но Бокуто и Акааши стоят твердо, знают, что Куроо им не навредит. – Вы кое-что провернете. *** Белый потолок искажается при достаточно долгом взоре на него. Куроо моргает, избавляясь от фантомных видений, усаживается на скрипучую койку, свешивает ноги вниз и прячет лицо в ладонях. Мысль изворотливым червем разрывает ткани головного мозга, ускользая от него, прячась в подкорке сознания и зудом напоминая о себе. Куроо знал о продаже органов, никогда не лицезрел воочию процесс до недавних пор, но имел представление о бизнесе со слов самого Иваизуми. Но теперь что-то кажется ему недосказанным и недопонятым, словно он упускает неимоверно важную деталь, последнюю шестеренку, готовую запустить механизм. О том, что бежать всем вместе не получится, он тоже думает давно. Просто не говорит, подбирая подходящий момент, знает, что Бокуто рванет от злости и начнет сопротивляться. Признаться честно, сама мысль о том, чтобы отпустить двоих дорогих ему людей на произвол судьбы, вызывает у него лютую ненависть к себе и своим идеям, но он не может положиться на кого-либо еще. Он выучился доверять лишь себе, класть груз ответственности на собственные плечи, разбираться с последствиями тоже самостоятельно, и он не имеет права подвести Бокуто и Акааши. Тогда он задумывается о грузовиках, на которых те собираются вывезти себя, вместо очередной партии из поставки, в город. Двоих вполне можно уместить, останется подобрать время. С этим и возникает сложность. Он ничего не знает о тех, к кому собираются влезть Бокуто с Акааши. Идея нещадно бьет его импульсом. Куроо сбрасывает себя с кровати, ударяясь коленями о пол, слышит чье-то шиканье в спину, игнорирует его и лезет в сумку. Копошится в ней, закусывая губу, удерживая в голове проскочившую мысль, выкидывает мешающиеся вещи и наконец вынимает помятый, но чистый лист бумаги и поломанный обрубок карандаша. Он так и остается сидеть сжавшись на полу, черча иероглифы на мутного цвета листе. Едва не целует получившееся творение, разрываясь от внутреннего ликования и сжирающей его тревоги, тянущей в омут мыслей о провале. Но вместе с тем, в Куроо рождается безосновательное осознание, что анонимный информатор его не подведет. *** – Ты написал непроверенному источнику? – Бокуто спрашивает недоверчиво с встревоженным выражением лица, словно разговаривает с последним идиотом в Империи. – Ты совсем рассудок потерял? – У нас будет расписание грузовиков, – спокойно отвечает Куроо. – Но нужно будет достать кое-что. Эти бумажки пригодятся вам на поверхности, чтобы вытащить нас с Ойкавой и заодно... Он вытягивает зубами сигарету, щелкает зажигалкой, подпаливая фитилек, и глубоко затягивается. В нем бушует смесь дикого восторга и опустошающего страха, в груди бьет беспощадный ритм, а коленки подкашиваются, но он держит себя ровно. Куроо наконец ощущает себя в деле. – И заодно, – продолжает он, выдыхая дым. – Засадить Ушиджиму за решетку. Ему не нужен ответ. Достаточно этих трех пораженных пар глаз, в унисон вскинутых бровей и приоткрытых ртов, чтобы собственное эго вспыхнуло с новой силой. Куроо кривит улыбку и, не стесняясь, наслаждается манией величия, грациозно закидывая голову и делая очередную затяжку. Первым отходит Ойкава. – Что за бумаги? – Информация о тех, кому Ушиджима поставляет органы, – уже спокойнее отвечает Куроо. – Они определенно должны быть здесь, я уверен. Он не стал бы вести такой бизнес с теми, кому не доверяет или на кого не имеет компромата. Нужно его достать. Со стороны слышится приглушенный выдох. Куроо хрипло посмеивается, закрывая глаза. Ему нравится Ойкава. – Принести их должен буду я? – он догадлив. *** Учащенный пульс ударяет по вискам, когда Ойкава стоит перед громоздкой металлической дверью. Перед глазами – пелена, ядерная смесь из животного страха и тошнотворного предчувствия. Ощущение не смутное, оно пугающе очевидное и четкое, и Ойкава осознает, что не впервые чувствует это. Словно встреча с этим человеком, гордо восседающим за дубовым столом, состоялась у него не раз. – Здравствуй, Ойкава. Воздух спертый, его едва хватает, мысли спутаны, воспоминания рассыпчаты, взор плывет, и Ойкаве хочется биться в истерическом припадке. Он узнает этот голос.