Укент

" — Привет, пап. — Иди делать уроки. Сигри только зашла в дом. Ужасно хочется пить, но она слышит этот голос. Э т о т голос отца. Будто не у неё жажда, а у него, и потому так медленно поворачивается язык во рту, так лениво. Она тихонько снимает ботинки и оставляет куртку в руках. Папа ещё не повесил крючки. Пока что повисит в комнате. — Нет… Стой. Иди сюда. Сжимая куртку в руках, Сигри заходит на кухню. Перед Хальваром стоит тарелка с супом, хлеб и бутылка. Коричневое стекло, и по нему девочка понимает, что сегодня папа ляжет спать рано. Он склонился к тарелке, но ложка лежит в стороне. Папа медленно выпрямляется. Он огромен. Сигри почему-то уже не так хочется пить, как уйти к себе в комнату. Но Хальвар уже поймал её взглядом, и она застыла на месте. — Как дела в школе? — помолчав, гудит он. — Ну… Неплохо. Сегодня был тест по норвежскому. Первый день, и тест… Они снова молчат. Сигри кажется, что он не расслышал ничего из того, что она сказала, хотя первый день в новой школе — ему должно быть интересно. Но ему не интересно. Потому что он молчит и буравит её взглядом, пытается что-то найти. Его глаза покраснели. Хальвар тянется рукой к голове дочери, наклоняется немного вбок и тянет за держащую волосы девочки в хвосте резинку. Белая волна опутывает плечи Сигри. Он пропускает прядь волос меж дрожащих пальцев. Девочка не шевелится, смотря перед собой, на стол, где лежит их с мамой фотография. В старой рамке. Ещё не все ящики распакованы, эту фотографию он должен был повесить сегодня. Он вдруг вздрагивает и отворачивается, чтобы сделать ещё глоток. — Иди к себе. Поднявшись, она вешает куртку на стул, садится за стол и открывает учебники. Начинает с математики. Цифры забивают мысли жеваной бумагой, катятся скомканными шариками. Солнце садится, и в комнате становится темно. В углах ей чудятся монстры. Но она молчит.» Она спит почти всё время, просыпаясь только ради еды и лечебных процедур. Но потом снова засыпает, отвернувшись от двери. Чем дольше она спит, тем меньше ей хочется продолжать. «Они познакомились в «Клубе интересных встреч», когда обеим не было и десяти. Маленькая коренная норвежка, закутанная в свои длинные белые волосы, и остриженная под мальчика сомалийка сели вместе, и с тех пор не расставались. Инициативу на себя взяла Тея. Лукасу было важно, чтобы девочки общались с как возможно большим количеством людей, но Рёд упрямо сжимала худую ладошку подруги и не отпускала ту ни к кому из других. Никто из тех, кто ходил в Клуб, не признался лично бы, что ходит туда. Ни Тея, которой было суждено туда попасть как дочери мигрантов. Ни Сигри, которая могла бы и не ходить. Даже несмотря на то, что её отец был алкоголиком и завёл крепкое знакомство с семьей Рёдов сразу же, как узнал, что те могут достать столь редкую в Норвегии выпивку.» Но именно Клуб и стал отправной точкой для их дружбы. Дружбы, очевидной любому. «— Да-а-а-а!!! Сигри!!! ДА-А-А-А-А!!! Теа носится рядом, копна кудрей едва не ударяет Ульсен наотмашь, она на автомате поднимает руку, чтобы хоть как-то оградиться и отшатнуться. — ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ? ДА-А-А, ДЕТКА! МАТИАС ТАЩИТ!!! Рёд едва не визжит, сграбастывая подругу в объятья и продолжая тараторить что-то бессмысленно быстрое. На ней этот дурацкий колпак и огромная поролоновая перчатка болельщика. Одна рука указывает путь огромным указательным пальцем на проволоке, пока второй она за запястье тащит Сигри в самую толпу, едва не слетает по лестнице. Они кричат, они безумствуют, но Сигри только и чувствует, как стекают по щеке от жары намалеванные краской цвета их хоккейной команды. Конечно, есть люди, которые просто ну не проникаются хоккеем и атмосферой безумия преданных болельщиков, но она же не из них?.. Она искренне рада. Да. Да, она рада. Она кричит громче Теи. Так?.. Правильно? Теа так счастлива. Боже, она так счастлива. Она счастлива за них двоих, за всю эту толпу.» «— Давай! Я поймаю, ладно?! Ей 13, и то, что она отчаянно мотает головой в отказе можно списать и на боязнь высоты, и на протест подростка, и на ещё множество маленьких и больших причин. Но они оба это чувствуют где-то глубоко внутри. Сигри жмурится и разжимает пальцы, чтобы упасть с ветки дерева Хальвару на руки. Она стремительно сползает и делает вид, что оправляет платье, уткнувшись взглядом куда-то в землю, пока на лице её отца сначала немного искривляется, а потом тухнет неловкая в своём ожидании улыбка. Он делает, как делает большинство отцов, когда не нашли ответной реакции — почесывает в затылке и прочищает горло с каким-то напускным и особенно свирепым звуком. Сигри этого не видит, но сейчас видят о н и, пересматривая воспоминания и останавливая их на интересных моментах. Они оба это чувствуют — Сигри уже не будет просто закрывать глаза и доверяться отцу. Не без страха, по крайней мере.» У неё было не так много воплощений. Но редко в них она жила в полную силу, во весь вкус. Теа должна была стать такой же. Вор, крадущийся ночью ради жадного взгляда в светящееся окошко чьего-то дома. Жалкое создание, побирающееся объедками из-под ног тех, кого судьба осчастливила возможностью смеяться до слёз или плакать, пока не иссякнешь. Сигри — крик о помощи, угасающий, затихающий в стылом воздухе. Не самое верное описание, но первое, что приходит на ум. " — Так, давай… Я страхую… Она достаточно твердо чувствует под ногами стремянку, а потому легко дотягивается до гвоздя и навешивает на него гирлянду с картонными черепами. Но это не мешает Лукасу держать руки чуть вытянутыми наверх, точно он готовится отпасовать волейбольный мяч. Сигри оборачивается через плечо, чтобы показать поднятый большой палец. Её наставник улыбается и подает ей руку, чтобы помочь слезть. Ей 15, и в «Клубе интересных встреч» она помогает устраивать тематический «День всех мёртвых». Что значит, что концентрация ярких красок, черепов и мексиканской еды сегодня будет зашкаливать. — Спасибо за помощь, Сигри, — улыбается ей Дале, и в сердце у неё что-то ёкает. Она никому так не улыбается, как Лукасу. Лукас — её Бог, и его советы — её заповеди. Она не готова отказаться от Хальвара, но верит она Дале. — Сигри, иди сюда! — кричит Теа откуда-то из коридора, и Ульсен тут же подрывается с места. Значит, что-то интересное. Она идёт на голос, чтобы обнаружить подругу в подсобке. Теа стоит перед зеркалом, и на лице у неё будто взорвалась пиньята. Пиньята с блестками. Она держит в руке кисточку с глиттером, а в другой — блестящие наклейки. — Выбирай, о живая душа, за чем ты спрячешь свое лицо? — наигранным басом сопит Рёд и улыбается. Сигри закатывает глаза и тыкает в синие блестки. Ей только и останется, что закрыть глаза. Если она, выйдя из подсобки к гостям Клуба, себя чувствовала максимально глупо, то Теа явно была на своей волне. Если бы она была воробьем, то только бы так нахохлилась. Пробившись через толпу поближе к Лукасу, Рёд как бы невзначай начала просвещать младших членов Клуба: — Санта Мьерде. Святая смерть. Вот кому посвящен этот праздник, дети. Сигри заметила это быстрее Теи, начавшей распространять свои познания про мексиканские традиции. Лукас сдерживал смех. — Что? — наконец, заметила и Рёд. — Санта Муэрте. — А я что сказала? — Санта Мьерде. — Звучит похоже. По мне так одно и то же. — Ну да, если мы ставим знак равенства между Пресвятой Смертью и Святым дерьмом. Не выдержав, Ульсен рассмеялась и тут же была вынуждена спрятаться за спиной Лукаса от кричащей «так ты знала?!» Теи». «— Давай быстрее, блин, мы опоздаем. Теа едва стоит на месте, ожидая подругу у дверей. Она обходит дом, проверяя, все ли окна закрыты и везде ли выключен свет. Но, наконец, выходит и начинает закрывать дверь. Рёд посматривает по сторонам. К скрещенным на груди рукам прибавляется нетерпеливое выбивание ритма ногой по земле. Сигри дёргает дверь, потом ещё раз, поднимает взгляд на окно собственной комнаты под крышей. — Ну? — Теа качает головой, красноречиво поджимает губы и широко раскрывает глаза. «Здесь всё?» без слов. — Я… — Ульсен в сомнении перебирает ключи. — Слушай, я, кажется, не выключила микроволновку. — Сигри, это МИКРОВОЛНОВКА. Она не должна быть выключена. Она, чёрт побери, работает, только когда её включаешь. Слушай, — Теа взвивается с пустого места. Сначала микроволновка, потом она снова начнет беспокоиться об окнах, и перепроверит весь дом! — Я иду в школу, а ты можешь хоть весь дом отключить! Всё. Я не хочу опоздать. Одновременно она задом отходит от дома Ульсенов, поднимая руки в воздух. Смотри, всё, я ухожу! — Ну неужели тебе сложно?! — вдруг взрывается Сигри и кричит так, что, наверное, проснулась даже старушка по соседству. Она не умеет ругаться, не умеет чеканить злость в слова так же резко, как Рёд, если её довести, и потому просто кипит, стоя на месте. — Какая же ты… Ты… Теа! Рёд порывается что-то ответить, но на секунду присматривается к подруге. Краснеет она тоже странно. Пятнами. И становится от того похожей на альбиноса с красными глазами. Или на белого леопарда. — Ладно! Окей! Давай, я подожду, пока ты перережешь все электрические провода. Грубо. Но со стороны Теи это едва ли не примирение. Она тоже злится, в конце концов». Её особенно зацепляет одно воспоминание. Оно не такое, как все остальные. Точнее, все остальные не такие на его фоне. «Она пьяна. Пьяна Теа рядом. Пьяны их друзья. Этим вечером в «Рюмке» вообще сложно найти людей, которые могут сказать, что они пришли послушать караоке да посмотреть новости. И может, потому что она в кои-то веки обмыла глаза спиртом, с них будто спадает серая пелена. Вот она. Пыль на лампочке; лёгкая тучка, затянувшая солнце летним днём и заставляющая тебя зябнуть в открытом бассейне; вуаль перед глазами. Мир, на самом деле, полон цвета, и на один вечер Сигри становится дальтоником. Абсолютно счастливым дальтоником. Наутро она и не вспомнит, конечно, она не вспомнит, и потому не будет знать, что ей есть с чем сравнить. Потому… Всё нормально? Правда? Правда.» Это не жизнь. То есть, жизнь, но ей есть с чем сравнить. В Сигри что-то медленно горело. Как фитиль свечки, который почти дошёл до конца. Непрожитое. Спрятанное. Пугающее её саму. Ей было так жалко саму себя. Перепуганную. Сдержанную. Аккуратную. Спокойную, как пульс покойника. Жизнь била фонтаном прямо рядом с ней, но она сама себе обременила мелкими и большими правилами, дисциплинировала, одновременно страшась и мучительно сглатывая слюну от необъятности и яркости всего остального мира. И лишь теперь смогла увидеть эти жёсткие, поставленные себе самой рамки. И увидела, что они стали ей немного тесноваты.