Эти двое

Его никто не жалел. А он и не жаловался. В то утро он проснулся абсолютно пустым, будто вместе с кровью из него утекло что-то важное. Раны заживут, пустота внутри заполнится, ноги снова встанут твердо, но зачем это все ему — Огата не знал. Это усталость. Это пройдет. Ради чего нужно было беречь себя во время войны, если в мирное время он так калечится? Василий порывался заговорить с ним. Огата один раз выдавил русское «Уходи», а после молчал и отворачивался. Они не друзья. Он не друг. Деревню айнов он покинул днем. Его видели все, но никто не сказал ни слова. Даже Танигаки, который после инцидента с козой стал к нему помягче, не вышел попрощаться. Огата никого не осуждал. Путь его лежал на юг, прочь с Хоккайдо. Япония большая, война закончилась и его талант больше не требовался — чем не повод развить в себе что-то другое: без винтовки, без войны, без… Огата не знал, без чего еще. Без чего-то, с чем он сейчас прощался. Спустя неделю Огата нанялся в охрану к старосте крупного поселения: для дальней дороги нужны были деньги. Староста был пузатым, в меру добродушным и не в меру пьющим. Хоть он и отпускал Огату на выходной каждый третий день, свое жалование тот почти не тратил: столовался вместе с хозяином, сопровождал его по делам в город и вежливо отказывался, когда тот предлагал ему собственных дочерей. Дочерей у старосты было много: по его собственным словам, то ли три, то ли пять. Огата же насчитал семерых, хотя девушки так часто меняли наряды, что он мог и не досчитаться. Девицы были хороши собой, стройны, самостоятельны, в меру хозяйственны, в меру послушны. Будь на месте Огаты кто другой, мигом бы согласился. Хякуноске же надолго оставаться в поселении не собирался — так, покрутиться месяц-другой, наполнить кошель и отправиться дальше. Пусть он и нравился хозяину, планы его были иными. В поселении было решительно нечего делать. Через месяц своей нехитрой работы у старосты Огата заметил любопытного молодого человека на местной площади. Парень в потрепанном кимоно танцевал. Нет, дрался с деревенскими, но со стороны это выглядело, как танец — его хакама маталась из стороны в сторону, но при этом сам он почти все время стоял на месте. Техника боя была интересной, и Огата решил приблизиться.

***

— Я успел освоить только сто семдесят четыре. — молодого человека звали Уэсиба, и он был учеником местного мастера Айки-дзюцу. — У меня есть время, думаю, лет за семь освоить все триста сорок восемь техник. — Зачем так много? — они вместе обходили поселение, коротая время за беседой. Староста спокойно отпускал Огату после кувшинчика саке, и такие прогулки стали для Хякуноске привычным досугом. — Хочу преподавать. Степень дадут только, если заслужу. Без нее лишь в собственном доме кружок открывать. — А что плохого в домашнем кружке? Можно учить всему, что вздумается, свободы больше. — Свободы больше, когда больше умеешь. — Уэсиба не менялся в лице, тон его остался доброжелательным, но Огата почему-то подумал, что тот сердится, и извинился. Ему ли не знать этого желания быть мастером в своем деле. Извиняться Огате приходилось часто: они много спорили, причем спор их каждый раз складывался так, что правыми оказывались оба. Уэсиба считал, что тренируя тело упражнениями, а разум дисциплиной, можно добиться большего. Огата доказывал, что не обязательно изнурять себя: достаточно поддерживать уровень своего таланта регулярной практикой. Однажды они даже в шутку устроили поединок. Уэсиба превосходил Огату в рукопашном бою, более того, Уэсиба превосходил Сугимото и Танигаки вместе взятых. К такому выводу Огата пришел, не найдя у себя ни одного перелома после потасовки. Огата в свою очередь впечатлил Уэсибу, подстрелив трех диких гусей за два патрона.

***

— Вы воевали, что-то мне подсказывает, успешно и с рвением, отчего же не остались в армии? — на Хоккайдо Уэсиба оказался уже после войны — приехал с сотней таких же ребят по призыву для освоения северных земель. И удалось же им с Огатой встретиться именно сейчас. К удивлению Огаты, про коренных айнов на острове Уэсиба знал мало. — А зачем? В мирное время и без меня там отлично справляются. Мне, знаете ли, очень хочется туда больше не возвращаться. Как и вам, я думаю. — Огата снова почувствовал необходимость извиниться, но его товарищ так ласково посмотрел на него, будто понял это намерение без слов. — Найдите уж эту гармонию, чтобы вся дорога не была напрасной. — Гармонию? — Ну да. Вы так и не рассказали о цели своих скитаний. Я подумал, что раз цели нет, хоть к чему-то вы должны будете прийти. — И правда. Пусть будет гармония. Они помолчали. — А не могли бы вы еще что-нибудь рассказать про местные поселения айнов?

***

Пару раз Огата сходил на занятия к Уэсибе, больше от нечего делать, чем из интереса к искусству. Кимоно ему выдал Уэсиба лично. Огата напрасно готовился к спаррингу — большая часть занятия прошла в статических упражнениях. Уэсиба вел занятия хорошо: от разминки до отработки приемов. Возможно и не нужно было овладевать всеми техниками, по крайней мере, Огата бы выдал ему сертификат прямо сейчас. Смущало отсутствие побоищ и желания помериться силами, но Уэсиба наотрез отказывался устраивать такое всерьез. — Задача не в том, чтобы искалечить. Если можешь не вредить — не вреди. Вы же сами не палите из винтовки направо и налево просто потому, что она у вас есть и вы умеете ей пользоваться. Уметь обязательно. Пользоваться или нет? Лучше — нет. Так прошло два месяца. Уэсиба больше не спрашивал его про обычаи айнов, а сам Огата стал бывать у него дома. Они с супругой жили не бедно, но аскетично. В то утро Огата возвращался с занятия размявшийся и довольный. На главной площади было людно: там его хозяин громко требовал всех перестрелять. Завидев Огату, он налетел на него, сгреб за шиворот и в самое ухо проревел, что если тот сию же минуту не выйдет со своего выходного, то о собственном жаловании и дочерях старосты ему придется забыть. Да что ж случилось-то? Оказалось, что ночью кто-то потоптал часть посевов, и Огате теперь надо было разобраться, кто же посмел посягнуть на собственность старосты. Разобраться, найти негодников и привести на суд. Вызывать полицию, а уж тем более пускать полицейских на свою землю староста не хотел, о чем он также громко сообщил. Пока староста за бутылкой отходил от потрясений, Огата исследовал местность. Действительно, кромка поля была вытоптана. Конь был один, по следам на высохшей земле темнели черные пятна масла. Конь, груженый бочкой с маслом? Чушь какая-то. Следы обрывались на кромке леса. Огата смотрел в чащу дольше минуты. Казалось, что кто-то смотрел на него в ответ, но кроме сосновых стволов, стоящих почти вплотную друг к другу, ничего видно не было. Тракт огибал деревню, где остановился Огата, а затем устремлялся в обход лесной чащи. Огата бродил у кромки леса почти до полудня, все прислушивался, всматривался, дышал сосновым воздухом. С тех пор, как он устроился к старосте, он ни разу не выходил в лес. Даже на охоту. Даже в свои выходные. Подумалось ему вдруг и про Василия. Стало любопытно, вернулся ли тот домой или все же обратился к старшему лейтенанту и сейчас где-то в японской армии делает… Огата не знал, чем мог заниматься Василий в японской армии. С той стороны дороги, которая пролегала как раз за деревьями, стал слышаться стук копыт. Этого еще не хватало! К тому моменту, как Огата добежал до сторожевой башни, военные уже вошли в город. Синие мундиры, грубые голоса, бесцеремонное обращение с местными — на соладтов в мирное время Огата насмотрелся. Они здесь явно что-то искали. С башни хорошо было видно, как военные суются в каждый амбар, как мечут и ворошат сено. Хозяин Огаты вышел к ним вразвалку, спьяну не разумея, что происходит вокруг. Одного удара прикладом по лбу ему хватило, и теперь синие мундиры мелькали и в его дворе. «Идиоты», — Огата аккуратно снял с одного выстрела резвого вояку, ухватившего одну из дочерей старосты. Девица визжала так, что ее было слышно даже на вышке. Остальным дочерям повезло больше — они под шумок уходили через задний двор. Выстрел ничему захватчиков не научил. Огата опять прицелился, когда сидящую на крыльце девчонку окружили, но выстрелить не успел. Со стороны улицы ко двору старосты скользнула новая фигура. Это был Уэсиба. Последний раз Огата видел такое красивое владение катаной, когда в бой ходил Хиджиката, разве что, в отличие от старого самурая, Уэсиба никого не убивал. Обезвреживал, валил на землю, сталкивал друг с другом, изматывал, но не убивал. Огата усмехнулся и опустил винтовку. За безопасность дочерей старосты можно было не волноваться. Огата успел разрядить оружие, аккуратно спуститься со сторожевой башни и прогулочным шагом дойти до хозяйского двора. Измотанные вояки кланялись Уэсибе, пока тот вел беседу с самым вменяемым из имеющихся. — Им нужен какой-то мужик в татуировках. Знаешь таких? — Уэсиба с улыбкой повернулся к подходящему Огате. — Нет. Никогда не слышал. — сам же Огата благодарил судьбу за то, что на нем сейчас не надет мундир, и за отсутствие глаза тоже благодарил. Узнай его кто-то из военных, проблем не оберешься. Стало быть, они продолжают искать татуировки. Действительно, идиоты. Видимо, какое-то мелкое подразделение, если даже старший лейтенант временно оставил попытки активных действий… Из деревни надо было уходить, накоплений Огаты хватило бы на пару месяцев путешествия. Быть снова втянутым в эту золотую лихорадку не хотелось. Оставалось попрощаться с Уэсибой и дождаться, пока протрезвеет хозяин.

***

Ухлестывать за одной из местных русский снайпер начал еще зимой, но она гордо его сторонилась. Языковой барьер осложнял задачу и, пока Огата был еще в деревне, Василий просил его писать на японском. Девица читать не умела, но получив очередное сообщение, краснела и хихикала. После долгих ухаживаний, ходьбы вокруг да около, она обратила на него внимание. В один вечер Огата даже ночевал в хижине один, Василий вернулся только утром. По словам русского снайпера, они просто гуляли по лесу. Смешные! Крупная рыба вернулась в реки спустя две недели после ухода Огаты из деревни. Из каждого дома пахло свежей зеленью, теплые дни наступали быстро. Асирпа сменила меховые унты на обувку полегче, а поверх кимоно вместо накидки легла расшитая юката. Погода устоялась. Иногда они с Сугимото уходили в горы. Василий, умытый и причесанный, гулял по деревне без бушлата и башлыка. Стоило ему скрыться за первыми деревьями у кромки леса, как на улицу выплывала его наряженная избранница. Сколько же ее портретов он успел нарисовать, добиваясь ее внимания! Василий сидел на пороге хижины и утирал кровь из носа рукавом. Давненько же он не получал по лицу из-за девушки. Прогулка по лесу плавно превратилась в прогулку по деревне с продолжением. Появления то ли мужа, то ли брата красотки Василий не ожидал. Его сгребли за шиворот, даром, что он сам был выше ростом, вытряхнули из хижины на улицу и отходили кулаками. Несмотря на это, энергии в Василии не убавилось: он был молод, девица была красива, жизни ничего не угрожало. Если сегодня дама занята, он зайдёт к ней завтра. — Что там? — заспанный Сугимото с соломой в волосах высунулся на улицу. — Опять ее не поделили. И этот туда же… — вздохнула Асирпа.

***

Дочери старосты ревели в голос, провожая Огату. Староста до последнего упрашивал Огату взять хоть одну из них с собой, сочиняя то про тетю девчонок в Токио, то про доктора, к которому девчонка одна ну никак не доедет. Добрые они, добрые, в меру честные, не в меру сентиментальные, обычные живые люди. Сам Огата только-только начал привыкать к их простым делам. С четырнадцати лет в кадетском корпусе, после на службе, потом на войне — действительно, большая часть сознательной жизни в постоянной гонке за смертью: долгий, но обязательный к прохождению путь.

***

Василий не находил себе места. Отправляться решили с утра, об этом ему сообщил Сугимото, доступно изобразив встающее солнце на листке бумаги. Их путь лежал к югу, прочь с Хоккайдо. Найти остатки золота местного народа, получить свою скромную долю и с ближайшим кораблем вернуться на Родину — таков был его план на обозримое будущее.