Мозаика

У Чун Юня проблемы с самоконтролем. Он ест только пресное и холодное, спокойно забирается на самые высокие и ледяные горы, не боится колкого морского ветра. У него широкие мозолистые ладони, несколько шрамов на руках и чуть-чуть на спине. Син Цю их всех знает. По памяти. Ночью его разбуди, он вылепит тело, а точнее спину, лучшего друга. Хотя лепкой он не занимается. Руки Чун Юня ласковые, слегка шершавые и никогда — холодные. Они всегда горячие. Обжигают до самых костей. Теплом, пожаром, проникают в сердце и, что парадоксально, сковывают в снежный панцирь. И никто не знает, когда начнётся капель. Чувства Син Цю к Чун Юню именно так и застыли. Стоит ему, Син Цю, поддаться жару, страсти, как Чун Юнь своими обветренными губами, словно расшалившихся демонов, запечатает, оставит на груди клеймо, что будет долго гореть, будто ещё сопротивляясь силе экзорциста, а после медленно остывать. Из яркого кровавого медленно в фиолетовый, синий, желтый, бледный и совсем исчезнет. Син Цю уже привык. Он по ночам читает о порочной, страстной, сжигающей изнутри похоти, трогает себя там, где не решается Чун Юнь (ему неинтересно), и тонет в наслаждении со стоном, выкриком, именем любимого на посиневших губах. Син Цю всегда холодный. Его руки — морская гладь. Гладкие, холодные, на них не чувствуются мозоли. Син Цю мягок, тягуч, изящен. Смотришь на него и понимаешь, что хочешь в этой глубине утопиться. Ты добровольно желаешь отправиться на самое дно. Стоит Чун Юню пройти, как глубина покрывается толстой коркой льда. И ты понимаешь, что не достоин, не для тебя бурлят воды, не для тебя сгорает, испаряется, тянется ко льду. Син Цю отражает тысячи лучей пылающего солнца, чтоб и дальше наслаждаться своей ледяной клеткой. Чун Юнь и дальше глубже запечатывает страсть, желание, чтобы упиваться своей прекрасной снежной скульптурой.