el amor por uno mismo

Чонгук просыпается неожиданно, от подозрительной лёгкости на теле, словно по дуновению ветра, облизывающему не скрытые простынёй стопы. Как оказалось, мужчина был полностью не укрыт, а та самая простыня валялась где-то на полу. Он продирает заспанные, налитые, словно свинцом, веки и пытается рассмотреть на стоящем рядом будильнике время. Почти ровно одиннадцать часов утра. Альфа резко садится на кровати, удивляясь, что впервые за это время проспал так много, ведь обычно он встаёт часов в шесть утра. Вертит головой во все стороны, пытаясь отыскать одну потерявшуюся деталь. Где его сын? Обычно, просыпаясь утром, на его груди лежит довольно тяжёлое для таких маленьких лет тельце, обвивая, точно повисшая коала, всеми конечностями. Конечно, возможно, Дахён отодрала ребёнка от отца, но обычно она так не делает, зная, как мало времени проводит с ним Чонгук. Для начала альфа идёт в душ, смывая с себя оставшийся сон и слабость, и лишь после прокрадывается в спальню сына, проникая макушкой в комнату. Однако та оказывается совсем пустой, а одиночная кроватка заправленной. Тогда он решает спуститься на первый этаж, когда в спальне Дахён он не застаёт женщину, а в комнате Чимина — Тэхёна. Юнги с Хосоком спали как убитые в гостевой. И замирает на последних ступенях лестницы, когда видит у плиты насвистывающего незамысловатую мелодию переодетого во вчерашнюю одежду омегу, что ловко переворачивает на сковороде тонкий блин. И что удивляет больше всего рядом подальше от плиты на высоком стуле со спинкой спиной к нему стоит в одних трусиках и жёлтой футболочке его сын, довольный до невозможного с белым чайником в руке. Как только блин снимается со сковороды, Тэхён командует ребёнку заливать новый, что тот делает с превеликим удовольствием. Что там говорил Чонгук, что чует неладное? Что ещё не раз испанец нарвётся на свой острый язык? Язык-то точно острый, а мозг остроумный. Альфа разглядывает омегу с ног до головы, цепляя взглядом квадратную улыбку, из-за которой на щеках появляются милые ямочки. За шипением масла он остаётся незамеченным, что позволяет ему рассматривать разворачивающуюся перед ним картину. Где юный испанец, смеясь, легонько дотрагивается до маленького носика альфочки указательным пальцем, что-то наставляя и показывая на сковородку. За столько лет Чонгук часто видел своего сына в чьих-то руках. Будь это Чимин, который обожает тискать Дживона каждый день и играть с ним, или же Дахён, что заботится о мальчишке, словно родная мать. Хосок, который любит катать его на своих плечах и делать из своих рук самолёт. Дживон никогда не был обделён любовью или заботой, а уж вниманием так тем более. И тем не менее Чон каждый день грузит себя мыслями о том, что ребёнку не хватает второго родителя. Он винит себя вот уже пять лет, что обрёк своего сына на такую жизнь. Сейчас он ещё слишком мал, чтобы понимать такие вещи, но годы летят, и уже не за горами тот возраст, когда его сын обязательно обвинит его во всех грехах. «Но вы слепы, сеньор, и не видите открытой двери» Нет, Чонгук не глуп и не слеп, чтобы не видеть очевидное. И сейчас понимает, что то, что начинает расти, стоит вырывать с корнями, словно сорняк, уже на первых проявлениях ростка. Пять лет назад Чонгук зарёкся, что ни за что больше не откроет эту чёртову дверь. Не впустит в своё сердце постороннего человека. Ведь одного раза хватило попасться в эту ловушку, где ты любишь, но остаёшься нелюбим. Он так слепо верил в то, что на самом деле было иллюзией. И ведь начиналось всё красиво. Как и у всех, наверно… Свидания, ухаживания, забота и те самые чувства, о которых поёт каждый влюблённый. Чонгук был из тех типов людей, кто не часто показывал свои чувства на публику, ему это всегда было чуждо. Не раз Мия высказывала ему, какой он бесчувственный и равнодушный, не замечая всей заботы, что дарил ей парень. Из-за этого они часто ссорились. Чонгук бесился, не понимал, как должен вести себя. Что ещё он должен сделать, чтобы показать насколько он любит. Мия была девушкой из Далласа. Всегда одевалась престижно и богато, цепляя на тонкие запястья золотые побрякушки, облачая длинные пальцы множеством колец. Он любил её короткие волосы, которые она то оставляла прямыми, тогда они казались длинною до плеч, то завивала до шикарных крупных кудрей. Чонгук познакомился с ней на одном из видов конных скачек, что проходили тогда целую неделю в Квачхоне. Тогда они с Дахён показывали, на что способен Виголь. Как сейчас Чон помнит — она спускалась с трибун в коричневом топе, оголяющем загорелые руки, и чёрных латексных бриджах, которые закрывали высокие ботинки. Спускалась слишком быстро для того, чтоб альфа успел среагировать. Столкновение было неизбежно. Её раскосые глаза цвета жженого сахара, что запали в душу в тот же миг, испуганно заблестели. Пухлые малиновые губы начали шептать тысячи извинений, а облаченные в белые перчатки кисти нервно поправляли расстёгнутую рубашку Чонгука. В тот день они не раз пересекались взглядами, а после того, как альфа показал Виголя и только спешился с него, расхваливая жеребца, Мия неожиданно подкралась сзади, заваливая парня комплементами, заливаясь под цвет малиновых губ краской. Тогда Чонгук понял, что не должен упускать шанс. Лучше бы упустил… Их отношения начинались неловко, мило и нежно. Для Чонгука это было впервые. Кроткие поцелуи, объятия, подарки и ухаживания, первый секс, неловкость и осторожность. Её американский акцент, который он любил передразнивать. И как бы он не издевался, а выучить английский пришлось, чтобы через год полететь в Даллас и познакомиться с её родителями. Предложение руки и сердца возникло в голове совсем неожиданно, на что было получено такое же неожиданное согласие. Ведь последние месяцы их отношения выглядели, как натянутая струна. Постоянные ссоры, в которых почему-то всегда был виноват Чонгук, не знавший и не понимающий даже в чём конкретно он облажался. Пока ему не заявили, что он оказывается «холодная глыба льда». Что это значило, спустя пять лет, альфа так и не нашёл ответа. Конечно, его проводником и советчиком по жизни были Дахён и Хосок, но даже те на рассказы Чонгука, не понимали девушку. «Ты просто сдерживаешь в себе эмоции» — часто говорила ему Дахён. И Чонгук, правда, учился их вызволять, когда находился с Мией. Видимо, этого было недостаточно. Он завидовал брату, который без каких-либо проблем вёл себя беспечно, из-за чего окружающие, не зная его, отзывались о нём, как о позитивном и улыбчивом человеке. Чонгук пытался копировать его, дурачиться, что ему было чуждо, на что Мия один раз сказала: «Stop acting like a fool» и этого было достаточно, чтобы снова закрыться и стать серьёзным. Что она хотела от альфы, упоминая, что ему не хватает характера брата, чего добивалась этими словами, Чонгук хотел бы знать тогда. Но не сейчас, когда уже так плевать. Через месяц, как он подарил ей золотое кольцо с гравировкой, на которое тогда заработал непосильным трудом, Мия приехала к нему поздней ночью, опухшая и зарёванная и, чудом не разбудив жителей дома своим истошным воплем, без лишних слов протянула маленькую белую пластинку, на которой чётко отображались две яркие полоски. Первые секунды — ступор. После — непонимание. Альфа впервые в жизни видит такую штуку, извините, но в глухой деревне тебе никто просто так не выдаст информацию о беременности и её проявлениях. В их школе о таком не говорили, там было достаточно анатомии и физиологии омег и альф. Пока в лоб не прилетело жёсткое и обреченное: «Я беременная, идиот!» В ту же секунду Чонгук впервые за всё время показал не выдавленную из себя самую, что ни на есть, настоящую эмоцию, когда на лице расплылась счастливая улыбка, а глаза загорелись ослепляющим блеском. Он поднял на руки свою возлюбленную и закружил от счастья не в силах отпустить. Казалось бы, самое радостное событие — Чонгук станет папой! У него будет сын или дочка, которая будет ходить с его улыбкой или улыбкой его будущей жены. Он был счастливым в ту секунду. Лишь в ту секунду… Пока не понял, что на лице Мии слёзы были совсем не от счастья и радости, а от боли, сожаления и безысходности. Тогда он опустил кричащую и бьющую его по спине девушку на пол, не понимая в чём проблема. «Я сделаю аборт» Ударило по мозгам. Его внутренний мир, как и собственно жизнь, начала рушиться с того момента. «Мне не нужно это отродье!» — кричала она на весь дом так, что до сих пор её слова звенят набатом в голове. На крики девушки сбежались Дахён с её сыном и Хосок, который тогда приехал на выходные. На тот момент Мия в истерике била по груди своими кулочками Чонгука. Увы, не это было больнее всего… «Это ты виноват!» «Это ты сломал мою жизнь!» «Я ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу!» Чонгук слышал и слышит каждую ночь в бессонных кошмарах. Её крики, её ненависть, её боль. Боль, которую она оставила после себя. Когда тебе в лицо говорят, что ошиблись, что не любовь это была вовсе, а страсть, что только сейчас она взглянула на него трезвым взглядом. Все эти слова летели с бешеной скоростью в альфу в ту роковую ночь. Обвинения осыпались на коже раскалённым пеплом, обжигая не только поверхностные ткани, но и все внутренние органы. Ему самому хотелось кричать от того, насколько медленно она его убивала. Первое, что приходило в голову — это вопрос: «Почему?» Почему не сказала раньше? Почему мучила до последнего? Не призналась, согласилась на свадьбу? Почему оставалась рядом? И множество таких «почему»… Второе — агрессия. Ему хотелось метать всё, что попадётся под руку, ведь её он никогда ни за что бы не тронул. Однако и злость он сдержал лишь из-за того, что сзади стояли дорогие ему люди, которые и не думали вмешиваться. Чонгук тогда лишь чуть волосы на голове себе не повыдирал. Зарылся пальцами в чёрные пряди, нервно сел на стоящий рядом диван, облокотившись локтями о колени, и зарычал так, что был слышен скрежет зубов. В этом рычании каждый из родных узнавал тот самый надломленный вой зверя, словно ночь с пожаром, когда умерли родители, повторяется вновь. В эту ночь Чонгук умирал снова… Третьим было принятие неизбежного, когда альфа успокоился, выдохнул сквозь всю накопившуюся боль и ярость и взглянул, наконец, в глаза той, что обманывала его всё это время. В любимом взгляде напротив, застыв, сверкали слёзы, и ни капли сожаления, лишь едкая ненависть… Чонгук ни за что бы не убил собственного ребёнка. Пусть ещё совсем крошечного, но уже живого… Он не понимает, как она, что стала тварью в его глазах, могла даже подумать об аборте. Он продал кольцо, лишь бы заплатить за жизнь его сына. Все девять месяцев он заботился о ребёнке, что рос внутри неё в то время, пока его мать бесчувственно пользовалась деньгами альфы. На её лице даже ни один мускул не дрогнул, когда ребёнок впервые пошевелился. А когда был известен пол малыша, Чонгук казалось бы ожил вновь, стал ещё счастливее, ведь скоро на свет появится его альфочка. И будет только его и ни чей больше. Именно такой договор они оба подписали. Что у Дживона — имя, которое дал малышу Чонгук, нет матери и не было никогда. Все девять месяцев Чонгук принимал реальность. Бился в агонии от отрицания до принятия. От жгучей боли до пустоты. Ни алкоголь, ни сигареты не помогали справляться с собственной никчемностью. Тогда Дахён впервые сказала: «Теперь ты знаешь, что такое «показывать свои эмоции». Она много наставляла и настраивала его на новую жизнь. Альфа бросил курить ради ребёнка ближе к сроку его рождения. По разрешению женщины переделал одну из комнат под детскую, но кроватку изначально поставил рядом со своей кроватью, когда Дахён сказала: «Думаешь, он будет спать всю ночь?». А Чонгук не думал ни о чём. Он и представить не мог, как будет воспитывать сына в одиночку, как будет справляться. Из-за этого его накрыло по новой. Депрессия затянулась на месяц, вместе с ней и страх, что он не справится, не сможет, погубит… На помощь как всегда пришла Дахён, которая заверила, что поможет, что он не один, а за ней подтянулся и брат, который обещал первые месяцы жить с ними. Тогда Чонгук второй раз в жизни по-настоящему плакал. Рождение Дживона для Чонгука было самым стрессовым днём. Он не находил себе места, когда Мия написала, что начались схватки. Примчался в ту же минуту в другой город и просидел в приёмнике весь день, пока к нему не вышли с довольной улыбкой на лице и не сообщили: «У Вас мальчик — альфочка, три пятьсот». Только тогда он выдохнул и обзвонил всех, кого только мог, получая в ответ поздравления. Первые месяцы было тяжело, хоть ему и помогали родные. Дживон просыпался каждую ночь, не давая спать никому. Причём кричал он не понятно из-за чего. Дахён говорила, что это нормально, что он ещё маленький и у него могут быть колики. Для Чона это было всё ново, непонятно, непривычно. И когда плакал альфочка, Чонгук сам был готов закричать. Мия уехала сразу же после выписки, даже не взглянув на сына. Как альфа мог только полюбить её… Кто уж был точно равнодушен и бесчувственен, так это она, а не он. За всё это время она ни разу не позвонила, не спросила, как малыш и справляется ли Чонгук. Дживон жил на искусственном питании, что первое время тревожило альфу, но как его заверили в больнице педиатры — смеси для малыша не повредят, ведь так справляются все омеги парни, у которых чисто физиологически грудь не может вырабатывать молозиво. После чего альфа успокоился. С каждым днём малыш рос как на дрожжах, и совсем юный Чонгук наблюдал за ним с великим удивлением и нежностью. Уже тогда он начал замечать, что ребёнок — точная копия отца, что не могло не радовать. Когда Дживон впервые сделал шаг своими крохотными ножками, Чонгук не отставал от него весь день, что смешило наблюдающую за мальчишкой Дахён. Через два года, когда альфочка научился сам ходить и брать ложку в ручки, Дахён начала серьёзный разговор с парнем о том, что ему бы начать свою личную жизнь налаживать, из-за чего тогда впервые произошёл громкий скандал и ссора. Чонгук не мог пересилить себя, а когда попытался сходить и развеяться, подцепить на одну ночь омегу и снять напряжение, голова была забита лишь собственным ребёнком, который остался там дома без отца. В итоге сорвался, уехал, забежал на панике в спальню и понял, что не может оставить сына одну какую-то ночь на других, хоть и родных ему людей. Чонгук не думал, что слово «папа» может значить так много, пока впервые его не произнёс малыш. Он не был сентиментальным, но в такой момент собственный ребёнок заставил его расчувствоваться до краснеющих от слёз глаз. Он любил и любит своего сына больше, чем все вместе взятые звёзды на небе. И каждый раз, когда альфочка произносит «папочка», внутри по новой зажигается яркий огонь, что заставляет просыпаться каждое утро и жить ради этого маленького человечка. Какие бы слухи по деревне не ходили, Чонгук уверен, что его сердце занято этим маленьким крохой, и все единичные интрижки нужны лишь для физиологической поддержки организма, не более. Он отвлекается от своих мыслей, когда слышит детский голосок, что совсем не умеет быть тише. — Папочка любит сладкие-сладкие, давай ещё добавим сахала? — Мы уже добавили достаточно сахара, — тихо отзывается бархатистым полушепотом омега. — У твоего папы и так попа слипнется! — отчего ребёнок начинает заливисто смеяться, чего и стоило ожидать. За смехом малыш замечает стоящего на лестнице отца, что начал спускаться вниз, ведь слишком энергичный Дживон с криком: «Папочка плоснулся!», спрыгнув со стула, громким топотом побежал к альфе, накидываясь и хватаясь за крепкую шею. И вот оно счастье, когда тебя обнимает маленькое чудо, чмокая вытянутыми губками куда придётся, рассыпая по лицу множество поцелуев-бабочек. И всё бы ничего, если бы в тот же момент, одновременно с криком ребёнка не раздалось жгучее шипение сковородки и тихий писк омеги рядом с ней. Тэхён резко одёргивает руку, торопливо дуя на запястье. Обжегся. Чонгук ставит мальчишку на пол, осторожно подходя ближе и рассматривая прижавшего к груди руку омегу. — Доброе утро, сеньор, — омега поднимает робкий взгляд, встречаясь с заинтересованным напротив. — Надеюсь, Вы не против, что я хозяйничаю на кухне? Просто Дахён уехала утром, а Дживона надо было чем-то кормить и вот… — затараторил от волнения тот, позабыв про своё запястье. — ТэТэ, когда блинчики будут готовы? — замаячил возле старших мальчишка, дёргая омегу за футболку и перебивая того. — У Дживона стоит каша в холодильнике, — сухо ответил Чонгук ещё и для полного понимания показал на дверцу холодильника, подмечая растерянность омеги. — Поэтому их, — тычет он указательным пальцем в блинчики, — съем я, а ты мне поможешь, — и уходит к холодильнику, доставая ту самую кашу и ставя её в микроволновку. Тэхён озадаченно моргает, ойкая и выключая плиту, снимая последний неудачно сгоревший блин и выкидывая его в мусорное ведро. Вставая сегодня с утра с мыслью, что хочет приготовить завтрак, он совершенно не думал о себе. К тому же пропустил впервые в жизни мерку своего тела и взвешивание, что нервировало и нервирует до сих пор. Однако нервозность эту скрасил тёплый душ. Как же долго он мечтал о нём. Сейчас, смотря на мужчину, что посадил к себе на колени ребёнка и сюсюкается с ним, омега совсем не готов вновь испытать стыд и слёзы, заталкивая в себя до невозможного сладкие блины, про сладость которых, к слову, сказал ему Дживон. Он давно не ел сладкого, исключив его из своего рациона. Поэтому, ставя тарелку с дымящимися на ней румяными блинами, невольно морщит нос от забивающегося в ноздри сладкого запаха, перебивающемуся альфьим горячим шоколадом. Себе он наливает чёрный чай и только, присаживаясь рядом и ожидая тех самых вопросов от мужчины. Но Чонгук молча берёт салфетку, откладывая на неё два блина от своей и пододвигая к омеге с притворным, не имеющим возражений: «Ешь». — Я не ем сладкое, сеньор, — пытается отнекиваться испанец, затихая под строгий взгляд альфы. — Папочка, как можно не кушать сладкое? — задаёт вполне логичный вопрос мальчишка, с завистью смотря на вкусно лежащие блинчики. — Я бы вот съел хотя бы чуть-чуть, — жалобно протягивает гласные он. — Малыш, — Чонгук переводит полный нежности взгляд на сына, целуя того в пухлую щёчку, — мы с тобой сначала скушаем кашу, чтобы поскорее вырасти и быть сильными, да? А потом уже блинчики, — и вновь за секунду меняя выражение лица на хмурое, уставляется на омегу. — Сладкое любят все, Тэхён, ешь. Ребёнок обиженно надувает губки, но папу слушается, беря в руки ложку и стараясь как можно быстрее доесть, чтобы добраться до блинчиков, запихивает в рот порцию за порцией, отчего получает ещё один нагоняй от отца: «Не торопись, блинчики от тебя никуда не убегут». Тэхён, словно копирует моську сына, нахохливается воробьём и бурчит себе под нос, что не станет есть то, что не ест, что вызывает смешанное чувство, елозящее внутри у альфы. Два ребёнка, ей богу. Одного надо заставлять есть кашу, другого — блины. И если первый слушается и кушает, то второй — слишком упёртый баран, которого никак не заставишь есть. — Бля, вот откуда пахнет так вкусно! — Я же говорил — это блины… — Ага, хуи… Со второго этажа спускаются заспанные альфы, как придурки, толкающие друг друга и подстёбывающие. Но как только Юнги замечает ребёнка, сидящего на руках возмущенно смотрящего на него друга, бьёт себя по губам, тут же извиняясь за свой изысканный французский. — Буэнос мучас, испанец! — слишком довольный Хосок хлопает младшего по плечу, ломая язык на испанский. — Буэнос диас, вообще-то, придурок! — поправляет его наученный Юнги, подмигивающий омеге и угарающий с закатывания глаз Хосока. — Buenos días, señores! — кивает им испанец, скрывая лезущую на лицо улыбку. Дживон начинает повторять испанские слова, из-за чего Чонгук его не может успокоить, а севшие рядом парни только усугубляют положение своим смехом и коверканьем языка. На кухне стоит шум и гам, но именно сейчас Тэхён чувствует себя так правильно, так уютно и комфортно. Внутри разливается то самое тепло, которого ему слишком давно не хватало. И лишь один Чонгук сидит хмурый, отсчитывая секунды до взрыва, которого не происходит из-за удачно появившегося в комнате Чимина, на которого переходит всё внимание ребёнка. Однако и это не спасает. — ЧимЧим! А у нас тут блинчики! — радостно пищит ребёнок, норовясь соскочить с отцовских коленей. — Дживон! — не выдерживает альфа, строго смотря на своего ребёнка, который под суровым взглядом затихает и дуется. — Сели все, вы мне ребёнка всполошили своим баловством! — Воу-воу, как скажете, папочка! — язвит Юнги, драматично поднимая руки повёрнутыми ладонями вперёд, нарываясь на злой взгляд друга. — Тэхён, ешь. Мальчишка тоже попадает под горячую руку, когда встречается с яростью в чужих почерневших глазах. Ослушаться и пить свой чай дальше — вот, что выбирает он, ведь слушать всяких там альф омега не намерен. — Ты не ешь блины? — удивлённо вскидывает брови Хосок, уплетая уже второй с общей стопки. — Не ем сладкое, — уточняет Ким, делая акцент на последнем слове и добивая Чонгука своими острыми глазками, на что тот фыркает и закатывает глаза. Конечно, врёт, ведь предложи ему года два назад тот же шоколад, Тэхён уплетал его за милую бы душу. Сейчас приходится сдерживать себя и свои желания, лишь бы поддерживать форму. — А я ем! — выкрикивает до этого притихший ребёнок, потянувшийся своими пальчиками за блинчиками. — Кто бы сомневался… — вздыхает Чонгук, наконец, разрешая ребёнку съесть то, о чём он всё утро канючил, ведь кашу он всё же доел до последней ложки. — Сегодня будем восстанавливать ангар? — переводит тему брат. — Да, надо позвонить Югёму и Джуну, Джин уехал в Сеул. — Я позвонил Каю, сказал, привезёт материал и посмотрит заодно масштаб разрухи. — Зачем? — рычит альфа, спуская сына с рук и отпуская восвояси. — Я же сказал — не нужно ему звонить. — Мало ли, что ты сказал, откуда ты будешь брать брусья? — с таким же рычанием отвечает брат, затыкая младшего. Пока альфы начинают перебранку и никому не нужный конфликт, Дживон подбегает к сюрпающему чай Тэхёну, дёргая того за края футболки. Омега наклоняется к ребёнку, что припадает к омежьему ушку и шепчет, как ему кажется «тихо», что на самом деле не является правдой. — Папочку надо поцеловать, чтобы он не злился, я всегда так делаю! — и с беззаботной улыбкой убегает к Чимину, заставляя встретившегося с чонгуковым взглядом Тэхёна кашлять от попавшего не в то горло чая. Одновременно с этим все уставляются на подавившегося омегу, что заливается румянцем по самые уши. Зато перепалка утихла. Тэхён сипит что-то вроде: «Мне надо в уборную», с чего Юнги начинает гоготать и коверкать вальяжно: «УбОрнУю», Ким не обращает на это внимания, не понимая, что не так сказал, встаёт со стула и удаляется в санузел, что был на первом этаже. Подбегает к зеркалу, вытирая потёки чая, капли которого слегка попали на футболку, и застывает, принюхиваясь. Ему же показалось, да? Он повернулся к собственному плечу, проводя кончиком носа по оголённой коже. Веет совсем слабым сладким ароматом. — О mierda! — зашипел на своём мальчишка, с округлившимися глазами всматриваясь в своё отражение. Действие аэрозоли заканчивается, но не настолько, чтобы запах учуяли с далека. Нужно подойти вплотную, чтобы почувствовать хоть что-то. Тэхёну срочно нужно домой — это он понимает в этот же миг. Поэтому придумывает план, из-за чего ему бы понадобилось уйти именно сейчас. И в этот же момент живот неимоверно скручивает, а к горлу подкатывает тошнота слишком резко, что омега еле успевает добежать до рядом стоящего унитаза и вывернуть себя чуть ли не наизнанку. Горло горит нещадно от желчного сока, и Тэхён понимает, что это вышел вчерашний ужин, который не стоило запихивать в себя насильно. Ещё ночью его подташнивало и хотелось сходить и почистить желудок, но он не стал этого делать в чужом доме. Вот чем ему это обернулось. Он смывает всю грязь, что вышла из него, умывается, держась за горло, что жжёт теперь изнутри, и снова чистит зубы, стирая со щёк рефлекторно стекающие слёзы. Лицо покраснело от натуги, а живот продолжало тянуть и ломить в области желудка. Это нормально, такое бывает, когда съешь лишнего. Для Кима это обычное дело. Он выходит с ванной и пугается, сталкиваясь прямиком с хмурым Чонгуком, что осматривает его с ног до головы. — Что случилось? — задаёт простой и вполне логичный вопрос он, всматриваясь в слегка красноватое на фоне омежьей бледности лицо. — Тебе плохо? И вот подходящий момент, чтобы сказать, что ему нужно домой, ведь действительно плохо, однако омега стопорится, открывая и закрывая рот. Оглядывая всех за столом, в голове витают мысли, что все слышали, как его рвало прямо сейчас, ведь все смотрят прямиком на него. И выдавить из себя жалобное: «Да, мне плохо», в горле мешает ком. — И всегда у тебя так утром? — давит альфа вторым серьёзным и стоящим вопросом, делая шаг в его сторону, но мальчишка рефлекторно делает шаг назад. Знает ведь, на что надавить. Жаль только, что честного ответа он не дождётся. — Всё нормально, сеньор! — выдаёт он вместо того, что следовало бы сказать, мысленно ударяя себя ладошкой по лбу. Чонгук, конечно, не верит в этот бред, слыша минутой ранее, как этого парнишку выворачивало не по-детски. Напрягает и краснота на щеках, и растрёпанный вид, явно говорящий о том, что что-то не так. И именно сейчас возникает идея в голове, как спасти этого ребёнка, от того, в чём он давно погряз, от того, из чего собственные родители не смогли вытащить. — Я хотел предложить, остаться у нас до вечера, — начинает осторожно альфа, отходя от явно перепуганного омеги на шаг. — Пока мы возимся с ангаром и кормовой, займёшься лошадьми с Чимином? Их нужно покормить и вывести. Раз всё нормально, — повторяет с выделением последнего слова Чонгук. — Только Виголя не трогай, его я сам выведу позже. Потому что Чонгук знает — этого мальчишку нельзя отпускать сейчас домой. Всё далеко не нормально. И кто знает, что будет, если он отпустит его сейчас. И чем его заманить он тоже знает. Чон понял — лошади для этого мальца значат больше, чем собственное здоровье. Что он видит наглядно в загоревшихся блеском карамельных глазах. — Хорошо, сеньор, — конечно, соглашается омега, обходя мужчину и смотря на остальных вокруг, что смотрят на него озадаченно. — Эй, испанец, умеешь же ты пугать… — нервно усмехаясь, задевает его рукой Хосок. Один лишь Чимин занят улюлюканьем с Дживоном, что щебечет с ним всё это время, елозя на его коленях и то и дело наглаживая рыжие пряди, делая из них якобы причёску. Тэхён смачивает рот и горло недопитым чаем, сам думая, что аэрозоли хватит на полдня. Ничего страшного не случится, тем более он будет вдалеке от всех в конюшне, где ароматы посильнее его будут, а ближе к вечеру найдёт, что сказать, чтобы незаметно уйти.

***

GOOD TIMES

JAN ERIK NILSSON (a.k.a. EARTRAXX)

Погода, что вчера разносила всё вокруг своим разбушевавшимся ветром и тёплым летним дождём с рассекающей небо молнией, сегодня греет жителей деревни жарким солнцем, словно никакой грозы и не было. На земле не осталось ни одной улики о вчерашнем дне, лишь около конюшни та самая кормовая обугленными балками, своим разрушением напоминала о случившемся пожаре. Тэхён, вздрагивая и вспоминая вчерашний страх, проходит быстрым шагом мимо, а за ним плетётся отрешенный Чимин. Омега не стал докучать ему своими вопросами об его состоянии, у него и самого не особо есть желание разговаривать. Поэтому до конюшни они добираются в тишине. И лишь внутри Чимин рассказывает ему, как проходит кормёшка и в каких дозировках. Тэхёну по сто раз повторять не надо. Он и с первого всё прекрасно запоминает. Поэтому уже спустя пять минут тащит последние запасы корма, что, слава Богам, находились в конюшне. А те, что были в кормовой, теперь придётся пополнять, что обойдётся им в хорошенькую такую сумму. Стоило зайти внутрь, как из своего денника тут же показалась чёрная мордашка жеребца, который всегда выглядывает и высматривает, кто это зашёл к ним. Губы омеги растягивается в широкой улыбке, когда Тэ видит Виголя, но он одёргивает себя, чтобы к нему не прикоснуться. Лишь подмигивает коню, проходя мимо, и шепчет своё излюбленное приветствие. За работой Тэхён шибко изматывается, ещё живот никак не отпускает и не прекращает своё тянущее нытье, а тошнота так и мучает бедного мальчишку. И когда они уставшие садятся возле одного из денников, который вычистили вместе за полчаса, Чимин, наконец, нарушает тишину. — Давно у тебя так с утра? — задаёт мучавший его всё это время вопрос рыжик. Вопрос подтверждает утренние мысли о том, что проделки омеги слышали все. Испанец вздыхает, понимая, что ответа не избежать, учитывая, что ночью Чимин раскрыл ему свою маленькую тайну. — Прости, если лезу не в своё дело… — добавляет он, заволновавшийся от своей прямолинейности. — Не в своё, — соглашается испанец, кивая, но, тяжело выдыхая, продолжает. — Давно, это нормально, когда ты питаешься всегда одним и тем же и по чуть-чуть, а потом переедаешь в один вечер и получаешь возмущения от желудка в таком вот формате. — Ох… — омега заметно грустнеет и с жалостью поднимает взгляд на Тэхёна. Жалость, которую Ким ненавидит больше всего… — Тэхён это… — Не надо, Чимин, — обрывает его на полуслове мальчишка, зная, что он хочет сказать наперёд, — если ты хочешь сказать о моей никчемности, чем ты будешь отличаться от остальных? Вопрос повисает в воздухе, обескураживая рыжика, что замер запуганной мышкой, хлопая своими глазками-щёлочками. Он не хотел обидеть и задеть, он совершенно не думал, что Тэхён никчемен и никогда не считал так. Но Тэхёну это не объяснить. Испанец в ту же секунду дёргано встал, отряхивая пыльную попу и, кинув краткое: «Надо выводить лошадей», пошёл к первому деннику. Тэхён слишком упёртый, чтобы видеть в людях помимо сожаления искреннее желание помочь. Не понимает и понимать не хочет, что жалость — не только признак унижения и слабости. Но и явление безмерной доброты и заботы в чужих глазах. Не каждый человек плохой, не каждый человек хороший. Умение различать и видеть разницу между двумя константами в мире называют талантом. Ведь не каждый сможет понять насмехаются сейчас над ним или же действительно хотят помочь. Это первое. Второе — когда ты отказываешься от предложенной тебе помощи, думая, что справишься сам, что ты не слабый. Однако принять помощь — не значит унизиться и являться слабым. Сложнее всего увидеть собственную проблему, принять и признать её. Что Тэхён непреклонно отказывается делать. Единственный человек, в чьих глазах Тэхён не видел жалость, был Чонгук. Вместо неё в его глазах всё время плещется колючий холод и безразличие, которое, казалось бы, должно отталкивать, но душа говорит об обратном, разливая простую благодарность внутри. Даже, когда альфа заставлял его есть — это не выглядело проявлением какой-то поддержки. Из-за чего Тэхёна выводит из собственного равновесия. Он привык к просьбам покушать чего-то стоящего, но не к жёстким приказам без имения выбора. И сегодня, если бы альфа додавил его, если бы ещё чуть-чуть поднажал, упёртость омеги начала бы трескаться по швам, доломав его окончательно. О чём он думает бесконечно долго, пока выводит лошадей в открытый манеж. Альфа со своей непреклонностью и твёрдым взглядом пугает до дрожи в пальцах. Хотя подсознательно мальчишка понимает — он ему не отец, он ему никто, чтобы указывать и заставлять. Однако не подчиниться сложно, ослушаться же — возможно. В конюшне остался последний жеребец. Тот, кого запретили трогать. Но, как известно — запретный плод сладок. Зачем идти по правилам, когда можно идти против них? Чимин ушёл чистить Алби, а альфы занимаются ангаром. Тэхён называет это прекрасной возможностью побыть наедине с Виголем. Пока в голову не залезает безумная идея, от которой он явно получит нагоняй от Чонгука. Но, кто не рискует, тот не пьёт шампанского. «Quién no arriesga nunca consigue beber champagne» — так бы это звучало на испанском. — Эй, Cuervo, скучал по мне, да? — омега осторожно, дабы не напугать коня, подходит ближе, оглядываясь по сторонам. — Смотри, что я принёс тебе. И достаёт из кармана горошину сладкого сахара, медленно преподнося её на ладошке к зашевелившейся мордочке жеребца. Тот, учуяв вкусняшку, сразу же слопал её, слизав с ладони своим длинным и мокрым языком, довольно хрустя после и вызывая тихий смех мальчишки. — Вкусно, правда? Но я тебе ничего не давал! Чонгук не должен узнать… — шепчет испанец, аккуратно притрагиваясь к мордочке. Виголь, как и в прошлый раз, доверительно боднулся навстречу тёплой руке, смотря если не в глаза, то в самую душу, словно понимая многое. — Дашь мне себя выпустить? Ты же хочешь пощипать травку? — совсем вразумительно спрашивает Тэхён, зная, что его услышат, жаль только, что не ответят. Однако чёрный ворон на его вопрос боднулся ещё раз в руку, которую после омега через страх и риск переместил на жилистую с его стороны правую щёку, после чего жеребец моргнул своими длинными ресницами. Простое совпадение, которое мальчишка принимает за согласие. Он незаметно щёлкает дверным замком денника, убирая руку от щеки и приоткрывая дверцу. — Доверься мне, Cuervo… — шепчет он, выставляя в защитном жесте ладонь. — Как и я доверяю тебе. Левой рукой он снимает недоуздок с крючка, открывая дверцу сильнее, оголяя перед собой путь. Конь неподвижно стоит на месте, лишь помахивая хвостом и наблюдая за человеком. На улице развивается целое строительство. Работа кипит только так. Альфы, с которых уже непрерывно стекают капельки пота, перетащили практически все сгоревшие балки, раздевшись до голого торса и повязав на бёдра свои майки и футболки. Кай подъехал вскоре после утреннего звонка от Хосока, помогая разбирать завал здания. Солнце, на чистом без единого облачка небе, как назло припекало сильнее обычного. — Гук! Хосок окликает брата, что за секунду оборачивается и ловко ловит в руки бутылку воды, кивком благодаря парня. Он жадно пьёт сейчас поистине вкусную, на деле же самую простую воду. Полработы уже сделано, и это не может не радовать. Альфа и не переживал, что они с его друзьями справятся с такой нелёгкой задачей. Юнги и Хосок, Югём, который приехал сразу же, как узнал о случившемся, и Кай, что всегда на подхвате — именно те друзья Чонгука, что поддержат в трудную минуту и никогда не бросят. Не было ни дня, чтобы эти ребята его подвели, чем парень может гордиться по жизни. Рядом бегает ещё один маленький помощник, перетаскивающий небольшие детали и помогает взрослым приносить воды, которая быстро уходит за их работой. Чонгук гордится своим сыном, ведь он у него растёт копией отца. — Папочка! А Виголь не обидит нашего ТэТэ? — неожиданно спрашивает альфочка, подбегая к только присевшему на бревно отцу. — Нет, Тэхён же не тронет его, поэтому Виголь ему ничего не сделает, — спокойно, как уже привык, объясняет ребёнку Чонгук простые вещи. — Тогда почему ТэТэ тянет его за поводок? — обескураженно удивляется сын, хмуря свои бровки. — Не поводок, а повод, это же тебе не собака, — поправляет его альфа, замирая с бутылкой у рта, когда до него доходит смысл сказанных слов его ребёнком. — В смысле ТэТэ тянет за повод?! — он подскакивает с собственного места, округляя глаза в страхе, пугая этим сына, и машинально поворачивает голову до лёгкого хруста. Всё тело окутывает холодным потом. Вместе с Чонгуком затихают и все остальные, услышавшие вскрик альфы. На Чона находит оцепенение, когда взглядом он ловит картину, которую никогда бы не подумал увидеть. Возле входа спиной к манежу в своём спокойствии стоял Тэхён, и ладно бы он был бы с любой другой лошадью, но рядом с ним через тянущийся чомбур в руках возвышался переливающийся на солнце шёрсткой Виголь. Который, на минуточку, стоял спокойно, иногда, заигрывая, тычась мордочкой в плечо омеги. Тэхён, смущённо улыбаясь и отвечая на заигрывания, чесал жеребца за чёрным ушком, нашёптывая свои испанские речи ему в носик. Виголь, на удивление всех, ластился к человеческой руке, словно котёнок, признавая омегу, помимо Чонгука, за своего. Мужчина, отойдя от ступора, было кинулся в сторону мальчишки, как жёсткая рука брата остановила за запястье. — Не мешай, ты видишь? Он признал его… — Он может его ударить… — шипит Чонгук, скидывая руку, однако сам останавливается, наблюдая, как Тэхён достаточно легко потянул за собой чёрного ворона, что без каких-либо пререканий пошёл следом. В груди нарастает тугой ком злости на омегу, что ослушался Чонгука и сделал по-своему, как упёртый баран, из-за чего радужка его глаз заливается чернотой. Хочется подойти и отчитать, словно непослушного ребёнка, мальчишку. Но в то же время агрессия смешивается с сильным шоком от происходящего. Чтобы конь, который подпускает к себе только Чонгука, давался чужим омежьим рукам… Да, он ту же Дахён не подпускает близко, вечно фыркая и отмахиваясь! Тэхён спокойно отстёгивает чомбур, выпуская жеребца на свободу, что, довольно и игриво фырча, поскакал вокруг рысью. Сам же омега наткнулся на испуганный взгляд рыжика, который стоял неподалёку, начищая Алби. Тэхён, лёгким движением подняв большой палец вверх, замечает переведший чиминов взгляд ему за спину. Тогда мальчишеские плечи напрягаются, чувствуя испепеляющий взгляд в спину. Он оборачивается, сталкиваясь с хмурым, чуть ли не закипающим и вот-вот срывающимся с места Чонгуком. Испанец, нервно хихикнув, пятится назад, когда альфа, напротив, жёстко и быстро ступает к нему на встречу, напрягая грудные мышцы, перекатывающиеся на его голой, отражающей на солнце поблёскивающие капельки пота коже. — Тэхён, — рыча, произносит Чонгук. — Ты понимаешь, когда тебе говорят чётко по-корейски: «Не трогать коня»? Тэхён, возмущённый грубостью, кивает, в защитном жесте закрывая себя руками. — Тогда, какого хрена Виголь на улице под твоим присмотром?! — слегка повышая голос, альфа пересекает маленькое расстояние, не давая ни малейшей возможности сбежать. — Или тебе обязательно всё по-испански надо переводить?! — Сэр… — где-то на периферии мяукнул Чимин, но был бестактно перебит. — Захлопнись! — прорычал Чонгук, мельком зыркнув на рыжика и обратно переводя на сжавшего челюсти мальчишку злостный взгляд, в глазах которого разрастался пламенный огонь. Это было отправной точкой. Кто такой Тэхён, чтобы с ним так обращались? Особенно, когда задевают его знания в языках и привычки. — Разве у Вас хватит на это знаний, señore? — ядовито шипит испанец, специально выделяя испанским акцентом обращение и задирая в возмущении подбородок. Дерзость никогда не приводит ни к чему хорошему, Тэхён. И лишь раззадоривает в чужих глазах жгучую ненависть, которую мальчишка ещё не видел. Да, был холод и равнодушие, взгляд с высока, якобы: «Я знаю куда больше, чем ты», но ни разу ненависти. Не уж-то были задеты чьи-то чувства? И Ким продержался бы гордой ланью, если бы не давящие на чувствительные железы доминантные феромоны Чонгука. С его запахом слишком тяжело справляться одному, особенно, когда действие аэрозоли заканчивается и собственные рецепторы начинают просыпаться и оживать. По всему телу пробегают тысячи маленьких мурашек, а слишком короткие волоски на коже, отросшие за всё это время, встают дыбом. Его аура придавливает чуть ли не к земле, включая все защитные механизмы. Но омега не сдаётся. — Не нужно мне грубить, сеньор, я знаю себе цену, — чуть ли не выплёвывает слова омега, прижавшийся к стене конюшни. — То, что я ослушался и тронул Вашего коня, не означает, что я тупой и не понимаю сказанных мне слов. Однако если бы Вы видели дальше своего носа, то давно бы обратили внимание, что Виголь признал меня с самого начала и не несёт никакой опасности. — Я смотрю, кто-то перестал бояться лошадей? — скрипит зубами альфа. — Человек привыкает ко всему за малейший срок, сеньор, если Вы об этом не знали…- не уступает мальчишка. И видит, как на чужом лице играют от ярости желваки, а на шее от натуги выступают синие вены. Чонгук открывает сжавшиеся в тонкую полоску губы, собираясь ответить резкостью и добить этого острого на язык испанца, но закрывает вновь, вызывая у омеги недоумение. Тэхён уж было подумал, что добил этого грубияна, пока альфа не повёл носом. К вечеру запах Тэхёна начал усиливаться, а волнение за себя стало переходить в панику. Только сейчас Ким понимает, что мужчина стоит слишком близко, чтобы почувствовать сладость, исходящую от омеги. Тэхён за секунду пугается, вжимаясь ещё сильнее в стену и чувствуя лопатками её неровности. Запах и, правда, чувствуется сильнее, но не настолько, чтобы его различить. Из-за чего Чонгук делает шаг ближе, остановленный омежьей тонкой рукой, что ладонью упёрлась в голую крепкую грудь. — Сделаете ещё шаг и я… — предупреждающе шипит Тэхён, не договаривая. — Чем ты пахнешь, Виенто? — перебивая, рычит Чонгук, так, чтобы его услышал только омега. И в зрачках напротив едва заметно заиграли сверкающие огоньки, перемешанные с томной пылкостью.