Похороненный май 2005 с привкусом виноградных косточек

Сочащиеся грозди винограда уносят в воспоминания, окутывая паутиной, словно пряжей мыслей, недосказанных слов, не рассказанных историй в детстве, не поделённой игрушкой в песочнице, а глаза сами по себе закатываются в пучину весеннего заката. В пучину холодного мая, тех самых красных серёжек берёз на тропинке до дома, солнечных зайчиков на волосах, поцелуев ветра в струящиеся волосы грецкого ореха и мыслей о будущем летнем запахе ромашек в поле, окутанным хвоей и горечью мелиссы. Провода скользят в пальцах в поиске кнопки громкости, пока пейзажи за окном сменяются на берёзовый лес, а ветер обдаёт щеки запахом сырых ветвей, чуть прогнивших за ночь, видимо после небольшого ливня. Хочется молчать, забыть замершее сердце на пруду, птиц, резко переставших слагать баллады о темных ночах средь месяца, руки в красном вязком, трясущиеся колени рядом с тёплым телом, тащащим груз березового леса, будто опустившего свои ветви на плечи, придавливая к земле всех виновных и нет, доводя до истерики младших, обезмолвив высокие фигуры в тяжелых сапогах средь ромашковой осоки. Прогнивший автобус еле тащится до пятиэтажных домов, будто кружа по кругу вечность, нарочито объезжая каждое место как экскурсионный гид. Если идти, то уже до конца, думается Минхо, когда двери со скрипом разъезжаются, наполняя грудь непонятной тоской, режущей рёбра рубцами, застревающими в костях, проходясь по внутренним органам острыми концами колючего забора. Окрашенные в белый бабочки летят по направлению запада, где маяк стоит средь серых пятен, скрытый от глаз, освещая путь темным кораблям. Руки дрожат от малахитов на земле, а взгляд цепляется за подросшие березы, скрывающие небольшие участки мрачных дворов, залившихся оранжевым солнцем и смехом детей на скрипящих качелях с потрескавшейся зеленой краской по бокам. Подъезд номер 4 открывает свою железную дверь в крики на втором этаже каждое утро, в кислую вонь на первом из пятой квартиры с котами, в пустую комнату четвёртого этажа, где иногда затапливает ванную, а знают об этом все, ведь квартира 23 всегда с распахнутой дверью. Удивительно, когда книги на полках покрылись метровой пылью, удивительно, ведь на столе всё сто раз разобрано, а догадки закрадываются пауками, корёжа от осознания, что они всё перебрали. И забрали шкатулку с картами, вязанные браслеты, фантики яблочной жвачки с не докуренным ментоловым окурком мальборо. Они точно закопали в ближайшем дворе всё это, или оставили пылиться в прикроватных тумбочках, а может выкинули в озеро, чтобы похоронить все вечера под жёлтой лампой, походы в продуктовый в 4 утра за персиковым соком и яйцами для невероятного омлета Чонина, песни цикад под окном и смех детей в комнате, пытающихся сплести рубашку из одуванчиков Чану на день рождения. Переноска с маленьким тельцем разрушает тишину, разгоняя запах травы и укусы комаров на ногах, прося уделить себе внимание. Взять Суни с собой возможно было спонтанной идеей в час ночи, когда даже чемодан не был собран, но малышку хотелось отвезти домой показать ребятам с соседнего двора. Сердце сжимается под напором спокойного шума кипящего чайника и валяющегося пакета, в котором питомец уже во всю орудует, наконец найдя для себя увлекательное занятие вместо созерцания пустых долин в окошке переноски. — Непоседа, чуть все пакеты тогда не разорвала для проекта Зимнего проекта Хенджина, ведь как он сказал «творческие задания требуют творческого подхода», а после пять человек всю ночь вырезало плакаты из полиэтилена, еле еле нанеся гуашь перед этим, пока сам Хенджин дрых под аккомпанемент шипящего радио над тетрадкой по алгебре Целая вечность заливает комнату, побледневшей от времени, 6 лет отсутствия не ощущались вовсе, будто сейчас по обычному придёт Феликс с кормом для Суни и заодно передаст шарлотку с вишней от мамы, будто сейчас снова нужно сесть за конспект по истории, такой ненавистной для всего класса, ведь учитель, закатив рукава, устраивал репрессии не хуже чем в 20 годы, не оставляя целым никого, в том числе и Минхо Будто Джисон снова возьмёт тёплые руки и положит на плечи, больше не рыдая от безнадёжности, от ослепшего на один глаз Феликса, от гробового молчания в лесу, от мертвых бабочек, найденных на пороге в квартиру в мае 2005 года. В зелёном мае, неозвученных проклятий и завядшего клевера под подушкой, погасших созвездий в ночи и колючих камней в подошве протёртых кед. Это был их май, закончившийся так внезапно, перед самым выпускным девятых классов, загнувшимся минхо над кроватью с чемоданом и испуганной матерью в проёме комнаты. Признаваться себе в причинах возвращения не хочется, точно также, как и действительно осознавать желание увидеться с участником сна шестилетней давности. Извинения будут лишними, он уверен, да и вряд ли его захотят слушать. С чего вообще он мог предположить, что ему позволят хоть что-то объяснить? А может всё действительно тогда сбылось? Может и нет никакого Джисона, с пресной водой в лёгких, глазами прикрытыми и водомерками на лбу. Почему-то думать о том, что ничего не произошло было приятнее и предпочтительнее, а то смысла поездки оставалось не очень то и много. Мгла опустилась на двор, значит пора прекратить самокопание грядок сердца и наконец отдохнуть, не забывая покормить Суни, а то со спокойной ночью можно попрощаться.

***

Мелководье привлекает внимание костяшками под ногами и подозрительной тишиной. Камыши обвивают ноги, не давая и шанса подойти ближе, а вблизи слышится движение, будто подползая слишком медленно, оттягивая панику в теле. Белая кожа неприятно светится в совсем не солнечный день, отторгая всё желание приближаться, хотя страх никуда не ушёл, скорее застыл на некоторое время, как и сам Минхо, который рассматривает водоросли на ногах Джисона, заползших куда только можно. Во рту будто зацвели лилии, горло наполнилось водой и всеми её обитателями, заползая в лёгкие, раздирая изнутри ветками и растительностью. — Ведьм у нас сжигают Голова идёт кругом, земля под ногами будто плывёт и тело совсем ничего не держит, руки касаются пространства, пытаясь хоть за что-то ухватиться, мечась в воздухе Погас свет Подорваться с кровати нет сил, но вода кажется жизненно необходимой, поэтому ноги ступают по вате, а руки в поисках источника жизни. Плечи ломит, в голове гудит что-то странное, разрывая на части остатки сознания, прикладывая к металлу снова и снова, обжигая лоб. Удивительно, если бы такое не приснилось, или думать уже поздно? Корит ли его фауна за смерть или даёт возможность что-то исправить, оставив позади проблемы и совершённые проступки? Хочется не смотреть ему в глаза так, будто не совершал ошибки, хочется отыскать берёзы в глазах, зарыться руками в траву, лёжа на спине, закинуть ноги на ближайший ствол и раствориться в тёплом, почти июньском ветре. Не то чтобы добежать до полувысушенного здания с коричневыми кирпичами очень трудно, но на рассвете в предверии четырёх утра соседи грозно отчитают, указывая на выход всем неудовольствием на лице. Тогда бы сорваться было трудно, зная, что бежать то и не к кому, забавно думать, что в городке остались все, ожидая возвращения блудного семени, оторвавшегося от ствола лиственницы. На пороге выуживает куртку из скрипящего шкафчика, торопясь будто бы на важное собеседование, как бедный родитель на собрание чада, случайно напакостившего на переменке. Срываясь на бег, буквально будя всех божьих коровок с утра пораньше, а ботинки хлопают по земле со страшным ревом в звенящий тишине, создавая ощущение полого белого города. Время стучит в висках, пробегаясь по годам, бьет солнцем в голову, чуть замедляя пылкость. Главное помнить, думается, если забыл — то всё, это надолго, тогда бежать соответственно нужно быстрее? А куда нужно бежать, если никто не ждёт? А если и ждёт, нужно ли бежать? А правый глаз с помутневшим хрусталиком погружает в глубину болота, красным проезжаясь в воспоминаниях, руками затаскивая внутрь, чуть боязно стряхивая невидимую пыль на волосах. Было бы что сказать, Феликс бы не молчал так тягуче, смотря в глаза, не отрываясь. Не сказать, что тот буквально ослеп на один глаз, возможно даже видя теперь то, что не видел никогда ранее. Возможно видит трупы комаров под кроватью, завядшие одуванчики в газете на кухне и розовых чаек в руках, кровоточа мыслями по всей комнате. — Я и до десяти не сосчитал, а твой след простыл Жмурится, прикрывая мутное блекло, хватаясь за руки Он бы попрощался, он бы не хотел оставлять его перед самым семнадцатилетием, на прощание оставив ветки сирени в шкатулке на тумбочке. Не хотел бы знать, как дрогнул Джисон, не нашедший звёзд на небе 17 мая, сжимая подушку под вереницей глухих рыданий в тишине Его звезда погасла в ту ночь, перегорела на пути к нервным окончаниям и упала в реку, затмив город плетёнными нитями огня, опавшего на совсем юных ребят — Ты мечтал о шоколадном бисквите, он правда был на столе, Ликс, но… Но он его так и не принёс. Тот заплесневел уже на третий день, покрывшись пятнами мутного пуха в тёплой комнате. И мокрое разливается на плече, Феликс жмётся ближе, будто перед ним не человек, что бросил всех, ничего не сказав, будто всё стало хорошо, будто маю всё-таки суждено зацвести. Чайник низко воет, пока Минхо рассматривает пожелтевшую квартиру, где раньше они пили в тайне от родителей брусничную настойку, шипели на Хенджина, что постоянно лез на Феликса, отвлекая того от домашки и бесконечно слушали трухлявое радио с неработающими кнопками переключения. — Ты совсем не изменился, будто всё ещё 16 — пролепетал Феликс, исподтишка подглядывая за мечущейся копной волос — А кому-то было не суждено измениться, верно? Смотрит. Неотрывно анализирует чужую реакцию, выглядывая хоть немного изменившееся настроение, но видит только немой вопрос и бегающий взгляд. — Как Джисон? — И падает. Душа падает, ныряя в самую глубоко впадину, застревая в ветках фауны, пока внутренности разрывает, ибо слишком прямо — Знаешь, он закопал твой браслет. Он в городе, но я могу сказать, что… Браслет. Тот самый, который Минхо плёл в ночи из цветных веровочек, найденных в коробке с остальным швейным барахлом. Косой и вообще странно выглядящий, но с душой, что и зацепило Хана — Нет, не нужно, думаю это не имеет больше смысла Как бы не хотелось сильно провести пальцами в пшеничные локоны, окунуться в океаны полей, пощекотав колосом щеку, и это всё с одним но. Но уже слишком поздно. Понимающий кивок со стороны успокаивает, Феликс точно промолчит Джисону, но не сдержится перед Хёнджином, ведь на то младший и впечатлительный, завоет волком — если не поделится — Ничего не хочешь рассказать? Объяснять и не надо, о чём вопрос. А что он должен сказать? Прости, я уехал, потому что я начал видеть вещие сны и испугался? Поэтому затягивать с ответом кажется не так уж и страшно. Не страшнее чем сказать правду. — Сможешь дать мне немного времени на это? Улыбка на лице отвечает за Феликса сама, давая выдохнуть с облегчением Минхо. Звонок в дверь отрезвляет, ведь гости явно не были галочкой в псевдо плане. Выдуманным минут 15 назад от скуки, но тем не менее. Хенджин в проёме кажется тут совсем кстати, держа в руках пакеты. До сих пор вместе В следующую секунду пакеты оказываются брошенными на пол, а взгляд врезается в Минхо. Две встречи за сегодня точно перебор, но кто же мог знать, что Хван всё-таки добился сердца выпускника 9 класса, младше его самого на 3 года. — Что он тут делает? Понятно. А разве нужно было ожидать какой-то хорошей реакции? Феликс рассветное солнце, пушистые облака в биосфере, сладкая вата на языке в парке аттракционов. А вот Хёнджин отдушина. Тень на асфальте и непогода в июле. Он будет смотреть так, будто недостаточно видел деревьев в лесу, жарких августовских вечеров и слез Феликса в собственный день рождения. Будто не Чан читал лекцию о сдерживании эмоций, будто ботинки расстегнулись по дороге домой, а денег в кармане не хватает даже на банку газировки. — Скажи, что у тебя есть целая речь с объяснениями, длительностью не менее двух часов, иначе я размажу цветы на твоём лице в кровь, клянусь Хочется рассмеяться и «подставить вторую щеку», как всегда учили, потому что объяснений сегодня точно не будет. Эгоистично, глупо, но сказать язык не повернётся. Логичнее выгнать его на улицу, чем подстраиваться под мнимую нерешимость и сидеть в ожидании. Небольшой толчок в бок и уже стена холодит спину. Раздосадованные губы сжимаются в полоску, пока чужие руки сжимают плечи в притворной попытке вытянуть хоть слово. Жалобный писк Феликса доносится позади — Мое плевать о чем ты наплетёшь, знаешь? Я видел твои затуманенные глаза в те дни, не знаю, что ты там видел, но обмануть у тебя получилось только самого себя, но ты даже не в курсе, верно? Он оттянул момент для всех, не меняя абсолютно ничего. Судьбу было предрешено вершить ему и он выбрал тернистый путь, унося в болото одного за другим. Всех, без исключений