Острые струны

      Ветер воет в уши, шелестит внизу листва, загорелись желтые фонари, освещающие дорогу прохожим. На проезжую часть ложатся лучи света от фар проезжающих машин, светятся светофоры, показывающие красный, сверкают кричащие, разноцветные, яркие вывески магазинов. Блестят в ожидании зеленые глаза, сбоку доносится чужое, тяжелое дыхание. В мыслях звенит пустота, язык словно онемел, время будто перестало существовать. Всё, что было важно — забылось, но страх никуда не исчез. Сердце бьётся учащенно, кровь пульсирует в висках. Руки дрожат в карманах, наполненных мусором. В вечерней мгле очертания домов становятся другими, в них загораются самые разные окна: с разными люстрами и шторами, с разной яркостью ламп, с разными цветами на подоконнике и разным интерьером комнат. Этого всё равно не видно. Впереди блестит богатый комплекс, внизу гудят машины, на небе не видно звезд. Ком в горле мешает дышать. Взгляд перемещается на темный, пугающий лес. Его так же не видно, но Марш знает, что там находится кладбище. Там, в холодной земле, лежит его мама, лежит Даша, и, возможно, будет лежать Ева. Некогда теплые тела полностью остыли, трупная кожа приобрела тёмно-зелёный оттенок, гримасы лица искажены смертью, изнутри их пожирают черви, личинки ползают повсюду, ужасная вонь наполняет небольшие деревянные гробы. Слезы наворачиваются на синие очи. Кожа покрывается мурашками, ощущает невыносимый холод. А ведь раньше ничего подобного на этой крыше не было… Буквально пару секундами ранее всё было как всегда, он играл на гитаре, распевая песню их с Кайлом юности. Несколькими секундами ранее он и подумать не мог, что столкнется с подобной ситуацией, что придется выбирать, рвать свой разум на лоскуты. Стэн мог сидеть сейчас вместе с Евой в пышечной, есть пышки и пить чай, беззаботно обсуждая что-то отдаленное, обыденное. Стэн мог сидеть сейчас в общежитии, на балконе вместе с Кенни курить сигареты, разговаривая по душам, обсуждая то, каких успехов может добиться их группа. Он мог быть сейчас у бабушки с дедушкой, мог сидеть в их гостиной и, гладя кота, в кругу семьи кушать вкусный ужин, приготовленный его мамой. Он мог шляться по ночным клубам, крепко держа руку Даши, дабы та не влипла в очередные разборки с пьяными бомжами. Он мог делать абсолютно что угодно, он мог жить спокойной, обычной, беззаботной жизнью. А что изменилось? Что сейчас не так? Рядом Кайл, его лучший друг, его верный товарищ, с которым он находился бок о бок всю свою жизнь. Они могли играть песни Цоя, сидя в парадной, могли стукаться головой о стол, делая очередные проекты, могли гулять по парку и есть чипсы с пивом, хихикая с самых заезженных анекдотов. Всё могло быть совсем иначе, всё могло быть по-другому. Почему чувство того, что что-то изначально было не так, вдруг вернулось? Почему все моменты с Кайлом, которые он помнит, постепенно тускнеют в памяти? Когда они последний раз просто общались? Подсчёт ужаснул Марша, ибо срок их разлуки продлился действительно долго. Посмотрев на своего лучшего друга снова и увидев то, каким человеком, или подобием зомби, он стал, Стэн задался вопросом: «А как, собственно, у него дела?». Что и когда пошло не так? Почему все те фантазии о «счастливой и беззаботной жизни» не являются реальностью? Почему его подстерегает выбор, и шанса отвертеться у него нет? Так ли это? Рядом нет никого, кроме Кайла. Рядом никогда не было никого, кроме Кайла. Что будет, если в ответ на признание ответить логичным отказом? Что будет с его другом, куда теперь пойдут их дороги? Кто будет вытаскивать Стэна? Кто теперь будет рядом? Сможет ли он справиться самостоятельно? Как жить теперь после этого, если настоящим мотивом той дружеской заботы оказалась именно влюбленность? Не из-за неё ли Кайл выглядел так плохо, не из-за неё ли он так страдал во время их разлуки? Стэн определенно виноват в этом. И всё же, сердце кричит отказом, просит остановиться, просит свалиться с этой несчастной крыши. А как же Ева? Мысли кричат, они ноют, вопят, не хотят принимать какого-либо решения. Выхода словно не существует, хотя каждый знает, что он всегда есть, просто не самый доброжелательный. Стэн не хочет это решать, он не хочет об этом думать, он не хочет рассматривать друга как объект симпатии точно так же, как и не хочет потерять его. Вина грызет изнутри, все самые хорошие моменты их жизни встают перед глазами, а руки дрожат всё сильнее, телу становится холоднее, ветер воет громче, поток слез беспрерывно тянется до шеи. Теплые, такие родные руки будут вытирать их. Брофловски терпеливо ждёт, заранее зная, что именно выберет слабый, сломленный Стэн. Страх, безусловно, присутствует, но Кайл старается держать себя в руках, контролировать дыхание и мысли. На его фоне Марш выглядит жалко, ужасно беспомощно. Любой нормальный человек на его месте смирился бы и ушёл, не в силах обманывать себя и свои чувства, но Стэн не из тех людей. Страх одиночества, страх смерти, страх потери всего того, что он строил годами, пропитывает его с головы до ног. Кайл рядом, он добродушен, он хорош собой, с ним душа будет спокойна, в то время как без него исчезнет вовсе. Кроме него никого рядом нет. Без него Марш окончательно замёрзнет. Не радует больше закат, не хочется больше пить и курить, не хочется есть пышки и гулять по Думской, плевать на их группу и Еву. Всё, что нужно, всё, что всегда должно оставаться стабильным — это Кайл. Будет ли существовать эта стабильность, если вернется его любимая? Снова придётся выбирать? Всегда ли их дружба должна жить, или тот страшный конец для них обоих уже настал? Как же это ничтожно, чертовски нелепо, безысходно. — К-Кайл, я… — взволнованным голосом шепчет Стэн, прикрывая своё заплаканное лицо руками. Параллельно он нервно кусает губы, щеки, скрипит зубами, впивается ногтями в кожу рук. Глаза боятся смотреть на лучшего друга, с которым они общались с детского сада, с которым они пережили огонь, воду и медные трубы. Всё расплывается, всё похоже на самый худший кошмар. Этого точно не должно было случиться. Они ведь всегда были друзьями, и друзьями должны были остаться до гроба. Так ведь? Ноги желают убежать, желательно вперед, навстречу к земле. Взгляд лихорадочно ищет спасение, пока ватный, словно запутанный язык говорит: — Я-я тебя тоже… — тишина звенит в ушах. Страхи смеются за его спиной. Над ним возвышаются черные фигуры, взгляд которых обжигает кожу своим осуждением и презрением. Стыд вызывает тошноту. Кто-то словно тычет в него иголкой, причем везде, причем беспрерывно. Никогда в жизни Стэн не чувствовал себя настолько жалко. Никогда в жизни он не чувствовал себя настолько слабым. — Очень люблю, — на выходе договаривает Марш, падая в объятия Кайла. Он плачет, но старается улыбаться, делать вид, что всё нормально, убедить в этом самого себя, бороться и верить в лучшее… Но позже сомнения не дадут ему покоя. Каждая ночь в обнимку с Кайлом превратится в пытку, и главным палачом будет он сам. Силы на исходе, Стэн ничего не чувствует, но через мгновение ощущает легкое успокоение, когда Кайл мягко придерживает его заплаканное лицо, выцеловывает щеки, лоб, подбородок, нос и губы. Он мягко, трепетно и нежно углубляет поцелуй. Приятные ощущения мимолетно окутывают душу, но Стэну всё ещё холодно, всё ещё ужасно страшно, стыдно и противно. Он понимает, что согласился на это лишь для того, чтобы заполнить душевную пустоту внутри себя. Он понимает, что вряд-ли полюбит Кайла не как лучшего друга. Думать о Еве в данный момент вообще не хотелось. Без Кайла Марш точно не выдержит, ибо он так и не повзрослел. По возвращению, Ева же поймёт его? Что будет с их дружбой после этого? Правильно ли он поступил, отдавая наибольшее предпочтение именно своим переживаниям, своим страхам? Стэн не думает, не хочет думать. Он желает считать, что так будет лучше, что так ему самому будет лучше.       Брофловски не важна причина его слёз, ему плевать на вой ветра и свет в чужих квартирах, на переживания любимого и его неистовые сомнения. Его ноги дрожат, но не от страха, а от удовольствия и счастья. Всё, о чём он грезил каждую бессонную ночь, каждый день, каждое утро и каждый вечер, наконец-то воплотилось, теперь это наконец-то можно ощутить физически. Стэн Марш сказал это, Стэн Марш принял это, Стэн Марш теперь навеки принадлежит ему. Его губы, тело, внимание: всё теперь принадлежит Кайлу. И Маршу некуда бежать. Только он находится рядом с ним, только он может согреть его, только он достоин быть в центре всей его жизни. Всё так, как должно было быть всегда, как изначально было, есть и будет. Травмирующий опыт остается в прошлом вместе с многолетней невзаимной любовью. Все те взгляды больше не проигнорированы, больше не существует преград и тех душащих оков. Больше не придётся ждать, пока Стэнли заснёт, просто чтобы потрогать его. Теперь касаться его губ непорочно, теперь любые слова будут восприниматься совсем иначе. Все мечты становятся реальностью, больше не придётся рвать свои мысли, ограничивать себя в чём-либо. Рядом нет никого, кто мог бы вызывать острую, невыносимую ревность. Стэн любит его, он никогда и никуда не уйдёт. Даже если эти отношения являются неискренними, Кайл в них может позволить себе всё. Он создал этого Марша, он изменял его всё это время. Теперь ничто не будет преградой, теперь есть только свет, алая, до жути приятная любовь, бесконечные поцелуи, и прикосновения, прикосновения, прикосновения… — Стэнли, — горячим дыханием шепчет Кайл, — дорогой, пойдём домой, посмотрим фильм, — утягивая Марша за руку к выходу с крыши, Брофловски позитивно рассказывал обо всем подряд, совершенно не волнуясь о том, как себя в этот момент чувствует Стэн. По дороге он имел право целовать его в щеки, держать за руку, приобнимать за талию, не получая в ответ абсолютно никакого отторжения. Кайл уверен, что дальше — больше. Никто больше не встанет на пути их любви. Все будут зарезаны, чего бы это не стоило.

***

      А время шло, даты в календаре неумолимо перемещались всё дальше и дальше, к самому концу листа, то бишь этого месяца. Казалось, что жизнь застыла, не прошло и минуты с момента того самого признания на крыше, не прошло и минуты с пропажи Евы, мысли остались те же, противоречивые чувства тоже. Музыкальная деятельность осталась на том же уровне, Марш не брал в руки гитару весь этот месяц, лишь скучающе смотрел на то, как на ней собирается пыль. Ночные переживания не прекратились, вопросы и сомнения остались те же, только теперь вместо холодного одеяла по ночам он обнимал Кайла. Это слегка разгружало, но в то же время сильно мучило. Ничего не изменилось и между ними. Да, они стали ближе, они общались гораздо чаще, гораздо чаще ходили на крышу, там пили пиво, закусывая чипсами, наигранно смеялись. Сдержанность Брофловски радовала Марша, если бы всё не стало значительно хуже. Теперь это не были простые посиделки лучших друзей, это превратилось в настоящие свидания. Кайл открыто говорил о том, как любит его, чаще лез обниматься, чаще пытался робко чмокнуть в щеку. Пугало то, что это совершенно не настораживало. Пугало то, что временами ему это даже нравилось. Казалось, что так было всегда, что такое нормально между лучшими друзьями. Но Стэн понимал, что эти чувства с его стороны не переходят границу именно дружбы. Он сам себя убеждал в том, что всё осталось таким, каким оно было всегда, он сам себя старался всеми силами убедить в своем счастье. Напряжение не исчезало даже в розовых очках. Жизнь стала скучной, однотипной, мерзкой. То, что было раньше, на самом деле сильно граничило с реальностью. Всё было похоже на кошмар, где все, кого он когда-либо знал, искажались в жутких, лживых гримасах. Стэн ненавидел себя и свою свою жизнь, но и менять что-либо не хотел. Столкнувшись лицом к лицу со своими страхами, он не захотел даже прятаться. Всё это время он пристально смотрел им в глаза, думал о том, что его беспокоит, но не пытался исправить, вновь и вновь твердя самому себе: «Это нормально, это пройдёт». Отвращение ко всему миру нарастало с каждым днём, любая мелочь тихо бесила, любые слова воспринимались как понос. Игнорировать это и не подавать виду у Стэна получалось искусно, но Кайл видел и чувствовал его насквозь. В отличие от своего парня, Кайла ничего не пугало, ничто не вызывало в нём сомнения. Он уверен, что мир способен измениться, и что это совершенно нормально. Он жаждет этих перемен, считает каждый день до того момента, пока Марш полностью не станет его верной, счастливой собакой. Этот момент настанет, если не сегодня, то завтра, и у Брофловски появились идеи, как создать для их со Стэнли общий, прекрасный мир в короткие сроки.       Большое помещение, огромная доска перед глазами. Взгляд маячит в разные стороны, в зависимости от того, в какую сторону пойдет маленькая фигура препода. Снизу, вверху и по сторонам сидят студенты, увлечённые записями лекции. На доске мелом написана какая-то ересь, которую даже прочитать трудно. Дело не в почерке или самом значении тех или иных слов, а в том, что взгляд в принципе не может на них сфокусироваться. Символы смазываются, создавая ощущение того, что он сидит на паре по китайскому. Марш смотрит то в тетрадь, то снова на доску, то снова залипает на движущуюся фигуру преподавателя, имя которого он с трудом помнил. Да и имена тех студентов, которые сидят рядом с ним, также не застряли в памяти. Стэн не помнит имён даже тех, кто периодически пытается сфотографировать его из-под тишка. Это совершенно не колышет. С внезапной популярностью в своем университете они столкнулись давно, успели привыкнуть к навязчивым знакомствам, к просьбам сделать сотую фотографию и написать тысячный автограф. Поначалу это было прикольно, но с каждым новым подходящим студентом желание отчислиться увеличивалось. Это было в планах, но, к сожалению, никто не может с точностью утверждать, что неожиданно падшие звёзды будут нужны в необозримом будущем без своего сраного диплома. Но и стремление работать на нелюбимой работе за гроши тоже отсутствует. Поэтому ходить на пары, вести конспекты, участвовать в проектах было более чем бессмысленно. Нет, смысл был, но точно не для Марша, ибо он будет зубами держаться за свою музыкальную карьеру, а если вдруг отцепится, то больше не планирует жить. В отличие от него, Кайл думает более рационально. Ему нравится учиться, он единственный, кто считает, что диплом будет не простой подставкой для кружки чая. А даже если так, одно только её наличие его успокаивает. Даже если это не та профессия, которую он хотел получать, он всё равно слишком трудолюбивый, ему необходимо учиться, развиваться. Вспомнив об этом, Стэн смотрел на Кайла, сидящего в первых рядах, скучающе подперев подбородок. С минуты на минуту должна закончится последняя пара, с минуты на минуту Брофловски наконец-то скажет, какие у них планы на дальнейший день. Сегодня утром Кайл, тормоша Стэна ото сна, упомянул о том, что после пар их ждёт замечательный вечер. Первое, что приходило в голову, совершенно не ассоциировалось с выражением «замечательный вечер». Ну чем они могут заняться кроме того, чтобы ходить по улицам и в тысячный раз обсуждать одни и те же истории? Чем они могут заняться, кроме посиделок на крыше с баночкой пива? Что может изменить их жизнь, сделать её хоть чуточку ярче? Марш не имел понятия. Интерес томил, секунды на часах бежали, голос препода звучал всё более монотонно, шумнее шуркались остальные студенты. Даже когда время выйдет, не факт, что им позволят уйти. Это зависит от того, закончили ли они изучать материал. А Стэн, в своей привычной натуре, как обычно всё прослушал, поэтому не знал, на каком этапе обучения они находятся. Спина гудела, стул скрипел, по лбу вот-вот бы побежала напряжённая капелька пота. Кайл же как назло выглядел слишком спокойно, как всегда внимательно слушал преподавателя и активно вёл конспект. Взглядом Марш ловил точно таких же студентов, как он сам, которые так же давно потеряли связь между своими мыслями и лекцией, и теперь с нетерпением ждут окончания пары, наступления долгожданных выходных. Благо скоро сессия, а за ней и пара месяцев каникул. В конечном итоге отчаявшись, Стэн снова полез в глубины своих размышлений, с ностальгией вспоминал о Еве, о Кенни, ругал себя за то, что они с Кайлом слегка подзабросили группу. Деньги были, фанаты писали, но это совершенно не трогало, ибо в них обоих в один момент умерло желание. Мечты о большой сцене, воспоминания об их первых концертах, гитары, пылящиеся в углу — всё это было далеко, всё это забылось, больше не будоражило. От этого жизнь становилась ещё более серой, бессмысленной. Задумавшись об этом, Стэн не сразу заметил, как многие студенты начали собираться и потихоньку выходить из аудитории. Только тогда, когда улыбающийся, чересчур довольный Кайл ткнул его в плечо, Стэн вернулся из своих мыслей в реальность, во всё тот же задрюченный университет, с теми же одногруппниками, в тех же стенах и с тем же видом за окном. — Стэнли, ты чего такой кислый? — радостно спросил Кайл, закидывая руку тому на плечо. — Сейчас мы возьмём самокаты, доедем до общаги, заберём комбик, гитары и микрофоны и поедем в центр. Отказы не принимаются! — прямолинейно сообщив весь план в нескольких словах, Брофловски потащил Стэна за руку через толпы студентов, быстрым шагом направляясь к выходу. Марш не успел и слова вымолвить, молча шёл за ним, пребывая в тихом шоке. Через считанные секунды они оказались на улице, прошли пару шагов до ближайшей остановки и резко остановились. В ряд стояли электросамокаты самых разных компаний, начиная от всем известного Яндекса, заканчивая менее популярными. Кайл, молча оплатив два самоката, посмотрел на Стэна ожидающе. Тот слегка помялся, говоря: «Ну, Кайл, давай я свой-то оплачу», но Брофловски был непреклонен. Вставая на самокат, Стэн удивлённо воскликнул, вспомнив, куда и зачем они сейчас поедут… — Погоди, в смысле в центр? Мы собираемся на улице играть, собирая мелочь с прохожих? — Именно так, — непринужденно ответил Брофловски. — Во-первых, зачем нам это, — стыдливо потирая веки, говорит Стэнли, — во-вторых, как ты себе это вообще представляешь? Менты загребут, или те, кто там выступает на постоянке, перцовкой зальют. Да и к тому же, наши популярные рожи разорвут там, не оставив и крошки. — Успокойся, любимый, я всё уладил. Место забронировал на два часа, со всеми договорился. Менты не подойдут, ибо, опять же, место будет наше. Лица свои мы скроем, никто и не догадается. Если, конечно, не будут слишком сильно приглядываться… — говоря это, Кайл слез с самоката, подошел к Стэну, и тихонько, едва ли касаясь, погладил того по волосам.       Стэн, почувствовав на своей голове прикосновение, слегка покраснел от смущения. Он пытался задать ещё какой-либо вопрос, но аргументы Кайла были слишком убедительны, чтобы с ними спорить. Будь на его месте тот самый «прежний Стэн», он бы обрадовался любой возможности выступать где угодно и когда угодно, но в этот момент, в этот час, в этот злосчастный месяц, перспектива выступать, петь песни и играть на гитаре его пугала, отторгала. Уже не тянуло так сильно к музыке, отсутствовало какое-либо желание тех эмоций, не хотелось больше стряхивать капли пота со лба, ломать свой голос, испытывать тот прилив адреналина. Посему предложение Кайла звучало отвратно, Стэн неохотно размышлял о том, как пройдут эти два часа. Как они будут выглядеть со стороны, что при этом будут чувствовать? Это улица, там в основном исполняют каверы различной попсы, жалобно ходят с шапкой, прося у безликих прохожих пару монет. Там тебя спокойно могут унизить, там могут перебить, отнять гитару и разбить её о ближайший поребрик. Там опасно, там твое творчество измеряется тем, насколько популярную песню ты играешь. Плевать там на инструментал, на качество твоего вокала. А им с Кайлом плевать и на то, сколько мелочи соберется в шапке. Им не нужно оплачивать кредиты за гитары, за комбик, за прочие атрибуты. Им есть, где жить, что употреблять в пищу. То есть, они едут туда, чтобы поиграть в максимально некомфортной обстановке, вероятно схватить кулак в лицо, отнять деньги у тех уличных музыкантов, которым реально нужна эта мелочь? И не важно, если у тех музыкантов тоже всё есть. Большой процент тратит их на наркотики, а это просто необходимо человеку, у которого ломка. В любом случае, им нужна эта мелочь в самую последнюю очередь. Зачем это вообще надо? Что творится у Кайла в голове? А Брофловски спокоен, он улыбается так, как не улыбался никогда за всю свою жизнь, чаще смеётся, выглядит так, будто добился всех успехов жизни, познал её суть, прикоснулся к настоящему счастью. Он живее всех живых, всех нарисованных и выдуманных оптимистов, всех самых ярких личностей, которые только существовали за всю историю человечества. Его вид воодушевлял, заставлял тихо завидовать и, натянув улыбку, всё же нажать на маленькую кнопку «GO». Самокат тут же пришел в движение, и из-за того, что Марш нажал на кнопку слишком сильно, быстро унёс, грозясь по неосторожности водителя врезаться в столб. Стэнли испуганно выставил ногу, прокатив резиновую подошву по асфальту с характерным звуком. Зажмурившись, он был готов к тому, что поедет на так называемый «стрит» с разбитым носом. Благо пальцы, нервно сжавшись, успели зажать тормоз. Самокат будто приклеился к земле, тут же почувствовалась тяжесть. Под смех Кайла, Стэнли с минуту пытался разобраться, куда жать в случае чего, как в принципе управлять этой штуковиной. Разобравшись, он встал поудобнее, правильно положил руки, и робко, слегка касаясь, нажал на всю ту же кнопку. Транспорт поехал медленнее, уже не так пугающе и опасно. Стэн, почувствовав легкую эйфорию, ускорился, выруливая на дорогу. С каждой секундой скорость нарастала, волосы приятно трепал ветер, душу окутывало приятное чувство легкости, свободы. Марш искреннее улыбнулся, оглядываясь по сторонам, подмечая каждую деталь нового, более красочного мира. Дома, машины, толпы людей — всё это ощущалось иначе. Как только Стэн освоился, стал смелее ехать, получая от этого неожиданный прилив радости, чувство мимолётного восторга. Кайл в шутку начал перегонять его, несясь по пешеходной дорожке в несколько раз быстрее. Марш воспринял это как оскорбление, толчок к действию, начало настоящей гонки. Кайл не давал фору, смеялся во весь голос, а иногда даже озирался назад, дабы показать своему парню язык. Это выводило Стэнли на сильные эмоции, заставляло сильнее давить на кнопку, заливаясь звонким смехом. Солнце подсвечивало золотые ресницы, волосы приятно щекотали уши, пока голубые глаза безотрывно смотрели в цель, в удаляющуюся спину Брофловски. Он то перегонял, то снова отставал от своего недавнего лучшего друга, слушая, как тот то матерится, то победоносно злорадствует. Они пели песни во весь голос, дёргали головой, покачивались из стороны в сторону, рискуя случайно кого-нибудь сбить. Это не волновало. Они были счастливы. Не так, чтоб забыть обо всем и всех, но этого было достаточно, чтобы этот конкретный момент застрял в памяти, вызывал улыбку, напоминал о том, как раньше ощущалась их дружба. В этот конкретный момент можно было забыться, словно на мгновение вернуться в теплое, счастливое прошлое. На самом деле, это именно настоящее такое же счастливое и теплое. Только сейчас всё грозилось исчезнуть на пол пути, раствориться, подобно последнему сну перед тем, как откроются глаза, как из-под спящих очей покажется тот же серый, никчемный мир, который Стэн наблюдал в последнее время, в котором он ненавидел просыпаться. Именно это являлось для него настоящим, именно это так терзало его душу. Быстро сменяющие друг друга дома прекрасной, культурной столицы завораживали, точно так же, как случайные прохожие, птицы и уличные коты, парки и скверы, мосты и интересного интерьера рестораны. Марш глотал это, стараясь запомнить каждую деталь, каждый вдох и выдох Кайла, его смех и улыбку, ветер, приятно дующий в лицо, плывущие, словно пушистые облака, яркое солнце. Казалось, вот-вот он проснётся. Мысли жужжали, не давали покоя. Стэн боялся этой свободы, боялся этих эмоций, но он нуждался в них сильнее кислорода. Под смехом и веселыми, глупыми песенками, таилось что-то темное, тревожащее, заставляющее рвать себя изнутри от ноющей боли. Кайл не видел этого, лишь подпевал, с непередаваемым удовольствием вслушивался в смех любимого, и радовался, искренне радовался.       Они едут дальше, то место, в котором они были секундами ранее, давно скрылось за их спинами. Они моргнули, но это было раньше, это уже считается прошедшим. Вместе с этим за их спинами давно остались те дни, когда жить было невозможно. Кайл не понимает, что на деле это всё не закончилось. В его глазах нет ничего прекраснее, чем облик Стэна Марша. Осознание того, что теперь они вместе, что теперь они могут смеяться в унисон не как друзья, беспрерывно теплило его душу. И не важно было, насколько давно они моргнули, насколько те дни одиночества были тяжелы, ибо сейчас, ибо в будущем, нет ничего, что смогло бы разрушить его личный рай. Он хочет плакать от счастья, хочет упиваться, хочет грызть и кусать плоть Марша до мяса, чувствуя всё, что он, божье великолепие, из себя представляет. Брофловски счастлив слышать его смех, счастлив вытирать его слёзы, счастлив спать с ним в обнимку, счастлив видеть его в абсолютно любом состоянии, в абсолютно любой позе, в абсолютно любых проявлениях. Он знает, что это никогда не закончится, он хотел бы в буквальном смысле съесть Марша, облизать его голое, слизкое сердце. Кайл хотел бы видеть его наготу, хотел бы поселиться внутри него, чтобы даже вечность, бог и смерть не были в силах когда-либо противостоять этому. Будь он всесилен, сделал бы из них одно целое, поделил бы пополам органы, разорвал бы свою кожу, перешив на место своего лица лицо любимого. И Кайл знает, что он действительно всесилен, Кайл давится слюнями от упоения, от той степени безумия, которую вряд-ли мог бы когда-либо постичь. Тихо, подобно змее, он завязывает своё тело вокруг шеи Марша, и медленно, с нечеловеческой любовью, одержимо завязывает изящный бантик. Никаких резких движений, никаких поводов для нарастающего страха. Голод мучителен, но плоду надо ещё вырасти, чтобы стать самым вкусным. И смех, который доносится из глотки психопата, настоящий лишь отчасти. Давно не интересуют его эти глупые прогулки, но дабы любимый Стэнли привык, он готов терпеть их столько, сколько потребуется. Романтика не нужна, нужны лишь прикосновения, прикосновения, прикосновения…       Минута, две, десять… Скорость не сбавляется, но эмоции тускнеют, становятся более спокойными, привычными. В какой-то момент, чтобы добраться до дома, им приходится переехать мост через Неву. Центр города, в какой угол не глянь, везде памятники, символы Санкт-Петербурга. Где-то скрылась Петропавловская крепость, показывая лишь свой большой, золотой штырь. Зимний дворец, или же Эрмитаж, или же здание, в котором жили великие правители России. Кайлу особенно сильно нравилось это место. Он безумно любил разглядывать все важные здания, учить улицы, вспоминать историю, и представлять, как люди жили в этом месте сотни лет назад. Брофловски чуть ли не задыхался от радости и восторга, сильнее сдавливал ручки самоката, сдерживался, чтобы не завизжать на всю улицу. В его голове строилось что-то прекрасное, что-то четкое и желанное, пока главный герой тех мечт тихо ехал сзади, не оборачиваясь, не веря в лучшее, будучи по уши в своих липких, жутких мыслях.       А время идёт, расстояние до их общежития сокращается. Осталось проехать последний двор, и они будут у входа, но перед этим, нужно заехать на остановку и поставить самокаты около определенной точки. Безудержный, необъяснимый смех давно прекратился, песни перестали звучать из их уст, азарт и радость исчезли, мир снова потускнел, словно сбросили фильтр. Когда они молча поставили самокаты, Кайл кратко посмотрел на то, сколько денег списали за поездку. Брофловски это вообще не беспокоило, но вызвало в Стэне неприятное чувство долга. Он снова поник, его лицо снова приобрело более печальные эмоции, в глазах заблестело прежнее безразличие ко всему на свете. Брофловски пытался приподнять тому настроение, рассказывая обо всем и одновременно ни о чём. Он в целом стал гораздо болтливее, чем когда-либо был. Марш, в своей привычной манере, лишь изредка кивал, пытаясь выразить хоть какой-то интерес ко всем его рассказам. Они шли по до жути знакомой дороге недолго, всего лишь пару минут. Ничего интересного не попадало в поле зрения, ибо всё давно было изучено вдоль и поперек. Казалось, вот она, тоскливая реальность. В кустах валяются истерзанные трупы разных птиц, некоторые валялись на дороге. Это именно то, что можно увидеть в разгар весны или жарким летом. Правда, дворники довольно скоро убирают бедных животных, дабы те глаза не мозолили. Что странно, Стэн запоминал каждый труп по пути до университета, поражался тому, насколько их тела изуродованы, задавался одним и тем же вопросом: «Это кошки их так искусали, или может переехала машина? Или небось люди решили отомстить за испачканную машину?». В такие моменты он сам себе напоминал ребенка, который верит, что всё в этом мире заслуживает жить, вне зависимости от того, что натворило при жизни, на какой стадии пищевой цепи находится. Сейчас не волнуют их кровавые перья, не беспокоит причина смерти, отсутствует какая-либо жалость. Это нормально, ибо мир жесток. Возможно, именно так встретила свою участь и его Ева, и сейчас находится где-то в лесу, истерзанная, замученная… На глаза намеревались навернуться слезы. Мысли становились громче, всё более и более ужасными, всё более и более безнадежными. Кайл, не замечая того, в каком состоянии находится Стэнли, полностью погружен в своё личное, запретное, лживое счастье. Он резким движением хватает Марша за плечо и ведет наверх, прямиком в их комнату. Шаг ускоряется, Кайл восторженно бубнит себе под нос: «Ах, что мы сейчас устроим!». Почти срываясь на бег, он медленно отпускает плечо Стэна, несясь по этажам вверх. Кровь бурлит, осталось совсем чуть-чуть, совсем немного, и он точно воскресит Стэна из мертвых. Он забудет о Еве, обо всех своих переживаниях на счёт неё, об их прежней дружбе и наконец-то станет… Собой.       Кайл забежал в комнату быстрее, буквально влетел в неё, чуть не выбив дверь, пока Стэн тихо, спокойным шагом только-только поднимался. Не успел Марш и перешагнуть порог комнаты, как Брофловски уже собрал всё необходимое и, схватив того за руку, потащил обратно, вниз. Разочарованно вздохнув, Стэн плелся за ним следом, думая только об одном: «Когда же всё это закончится»… — Когда же всё это закончится… — на выдохе проговорил Марш, разглядывая лица прохожих. Площадь Восстания, их окружают старые дома давно забытой эпохи, мимо проходят люди самых разных слоев общества. Взгляд концентрировался на невысоком, худощавом парне, которого тот знать не знал. Он ходил с шапкой в руках туда сюда, явно не находя себе места. Нервно ждал чего-то, поглядывая на Кайла. За поворотом он уже видел подобных персон, но в основном это были красивые, молодые девушки. Они собирали деньги, работали вместе с уличными исполнителями. Конечно, им давать свои деньги гораздо приятнее, хотя бы за красивые глазки… Конкретно этот парнишка собирал мелочь с прохожих именно для их группы, и его, судя по всему, знает Кайл, что странно, ибо Стэн видит этого человека впервые. Может, нашел где-то… Откуда у Кайла появляются новые знакомства? Солнце больше не слепит глаза, ибо их прикрывают солнцезащитные очки, голову не печет из-за шапки, волосы убраны, нос щекочут накладные усы. И нахера всё это надо было устраивать? Марш чувствует себя идиотом, ужасно глупым, наглым лжецом. Решение согласиться на такую авантюру явно было неправильным. И откуда только Кайл достал эти дурацкие усы и шляпу? Думать не хотелось, люди напрягали, ладони потели, держа в руках микрофон, дрожащие плечи неприятно сдавливали лямки от гитары.       Час настал, всё было готово к выступлению на многолюдной улице, прям у Московского вокзала, где крутились люди с чемоданами, туристы. Нервозность охватывала Марша целиком, окутывала каждую его мысль, текла горячим волнением по венам. До этого Кайл дал Стэну время вспомнить аккорды достаточно популярной песни группы «Валентин Стрыкало». Он помнил текст, помнил ритм и звучание песни, но нервничал так, будто впервые держит в руках гитару. А Брофловски, черт бы его побрал, всё нагонял и нагонял, подмигивал постоянно, показывая большой палец, мол: «Всё хорошо, чувак, у нас всё получится!». Однако всё было далеко не «хорошо». Стэн не имел понятия, что он вообще тут делает, зачем это ему, что это даст, что после этого будет, кроме потрепанных нервов и усталости. Но, вопреки полному отсутствию какой-либо мотивации хоть к чему-то, он ставит микрофон, преподносит его ближе ко рту, и зажимает первую струну. Мелодия исходит из комбоусилителя, люди продолжают своё неспешное движение в разные стороны улицы, увлеченные своими делами. Никто поначалу не останавливается, никто не смотрит с интересом в их лица, никто не узнал песню с первых нот. Позже, кто-то остановился, и, закурив сигарету, всё же слушает музыку. Их глаза смотрят то на Стэна, то на Кайла, то на всё происходящее вокруг. Марш не замечает этого, думая, что все взгляды толпы прикованы к нему, причем имеют они под собой далеко не восхищение. Он чувствует себя грязным, чувствует себя омерзительным. Ему стыдно стоять здесь, подобно экспонату, в нелепых усах и шляпе, и делать то, что вообще не вяжется с ним. Марш ощущает, как люди смеются над ним, как ковыряются в его внутренностях. В данный момент он уверен, что каждый прохожий его знает, и абсолютно каждый прохожий сильно разочарован в нём. Все знают, все видят, насколько он ничтожен, насколько вся его жить жалкая, насколько человек, возомнивший себя звездой, на самом деле слаб. Он чувствует себя клоуном, заслуживающим только корзину стухших помидоров, или тем, кому нечем заняться, или мошенником, наркоманом… Стэн бы хотел стать невидимым хоть на мгновение, лишь бы никто его не видел, не слышал, не чувствовал, лишь бы не чувствовать этот прилив отвращения. Голос выдает его тоску, выдает всю его тревогу. То в словах заикнётся, то пальцы соскочат со струн, издав противный писк. Играл и пел он, по своим меркам, невероятно ужасно. Всё перед глазами чернело, всё вокруг размывалось в непроглядную, ужасающую темноту. Ветер создавал ощущение, будто он падает с пропасти в огромную, бездонную яму, где нет ничего живого, где нет ничего счастливого, где живёт смерть. И, будь Стэн полностью честным с собой, точно бы согласился на такой расклад, он бы жаждал поскорее встретиться с ней лицом к лицу, лишь бы не ощущать всё это в живом, существующем теле. Но, несмотря на все неудачи, Стэн всё же пропевает последнюю строчку, и жадно, будто умирая, делает глубокий вдох, отпуская последний аккорд. Он точно решил для себя, что на этом всё кончено. Он полностью уверен в том, что вся его жизнь разрушена. Больше нет в ней музыки, больше нет в ней счастья и дорогих людей. Нигде, абсолютно нигде нет выхода. Он загнан, как помойная крыса, в собственный череп, и никто и никогда его оттуда не достанет, не сможет достать. На этом всё, жизнь течет дальше, даже с криком отчаяния в горле, он не озвучит его, планируя тихо уйти восвояси и…       Громкие хлопки, визги, звон от падающих в чехол гитары монет. Кто-то в толпе крикнул: — Классно! Какой красивый голос!       Вспышка. Глаза резко, не веря в происходящее, открываются. Толпа стала больше, к обычным зевакам и курильщикам присоединились прохожие, которые искренне слушали, которые наслаждались, которые даже кидали деньги в поддержку, считая, что именно это нужно талантливым уличным музыкантам. Вообще, да, многие складывают деньги на оплату аппаратуры, еду, проживание, на наркотики, в крайнем случае на подарки близким, но Стэну нужно было вовсе не это. Ему нужна была музыка, ему нужно, просто необходимо, оставаться на плаву благодаря ей. Именно она является его олицетворением, именно за этим чувством прекрасного он гнался всю свою жизнь. Он мечтал быть нужным, он мечтал нравиться людям, петь и веселиться вместе с ними, полностью забыв о том, что существует конец. Смерть никогда не была для него важна, Стэн хочет избежать её, но ещё больше он хочет вдоволь насладиться жизнью. Это настоящий Стэн Марш, живой и поющий, любящий каждый момент, каждый дом и каждого прохожего. Он — это и есть жизнь. Одобрение людей придало уверенности, развеяло тот туман, в котором он заблудился, тщетно ища выход. Выход всегда был под его носом, выход всегда был где-то поблизости, дышал на ухо, подзывая к себе. Стоило только открыть глаза, стоило только полностью отдаться тому, что для него было так важно. В этот момент будто вся чернота развеялась, уверенно выпрямились плечи, и в глазах словно снова зажегся огонек надежды, вдохновения и покоя.       Стэн оглядел слушателей, и робко, привыкая вновь быть собой, радостно прокричал в микрофон: — Всем спасибо! Хорошего вам дня и настроения!       Затем повернулся к Кайлу и, подмигнув, зажал струны, на автомате вспомнил аккорды следующей песни. Брофловски же, смущенно улыбнувшись, подхватил его инициативу. А люди подходили и подходили, монеты в шапке незнакомого парнишки гулко звенели, кто-то качал головой в такт и подпевал, кто-то, не стесняясь, выходил в центр быстро образовавшегося круга и танцевал. Особенно сильно Стэнли забавляли пьяные бомжи, которые после каждой сыгранной песни рассыпались красноречивыми фразами, показывали большой палец и глупо пританцовывали, запутываясь в своих ватных ногах и падая. Обидно, что довольно большой процент этих бомжей составляют обманутые судьбой люди, которые, вероятно, даже имеют высшее образование. Трудно в этом мире быть наивным, трудно отказаться от всех тех благ, которые по началу сулят что-то хорошее. С другой стороны, все люди грязны, у всех своя судьба. И даже если человек вечно пьет, живя на помойке, вряд ли он это делает от хорошей жизни, вряд ли такого, как он, могут взять на работу, и вряд ли он может справиться с самим собой. Сколько людей, столько и мнений. Кайла раздражают люди без определенного места жительства, когда Стэн наоборот безумно рад вниманию даже таких людей. Он бы с радостью ринулся танцевать вместе с ними, он бы заинтересованно слушал их истории, он бы не смотрел на них сверху вниз, считая, что каждый хороший человек заслуживает уважения, вне зависимости от того, когда тот последний раз мылся. Песня за песней раздавалась по улице около входа в метро, рядом с вокзалом, наполненной самыми разными людьми, самыми смелыми и самыми скромными, самыми младшими и самыми старшими. Марш глотал всё, что видел, пропевая так называемую «попсу» так, словно это последний день в его жизни. Он пел, вкладывая в свои слова радость, надежду, всецелое принятие себя и своей жизни. Он ходил из стороны в сторону, обнимая руками свою любимую гитару. Эмоции накрывали его с головы до ног, от счастья он готов был расплакаться. Стэн желал кричать, он желал видеть эту толпу некогда ненавистных серых лиц, желал обнять каждого, любил каждого, как самого родного человека. По крышам тоже ходили люди, они перебирались через провода, где-то сидели за столиком, попивая теплый чай с любимым человеком. Все вокруг любили, все вокруг выражали множество эмоций, проявляли разный характер, по-разному разговаривали и по-разному выглядели. Стэн любил всех, он любил этот мир, свой родной город, любил свою старую гитару, и любил, очень сильно любил Кайла за то, что тот смог так легко вывести его из апатии, напомнить, какова на вкус прежняя жизнь. И плевать ему было на всё вокруг, он забыл свои мысли, они полностью замолкли, наполняя его разум музыкой, ярким небом, облаками, напоминающими знакомые фигуры, людьми и любовью. Время проходит чертовски быстро, но Марш больше не боится этого. Он хочет проснуться завтра, он мечтает вновь взять в руки гитару, и творить, раскрывать каждую грань своей души, делать людей счастливыми своей музыкой. Он хочет петь до своего самого последнего дня, он хочет бросить курить, лишь бы сберечь голос, лишь бы прожить как можно дольше будучи здоровым, лишь бы больше никогда не чувствовать боль. Не нужен ему никто, не нужно ему это материальное счастье и красивая жена, главное, чтобы рядом всегда был Кайл, чтобы была гитара, чтобы всегда была возможность вернуться к истокам истинного счастья. Закатное солнце подсвечивает его горящие от восторга глаза, очерчивает тенью его широкую улыбку, и люди, к сожалению, последние на сегодняшний день, бросают завершающую монету в потрепанный, в некоторых местах зашитый чехол от акустической гитары. Пальцы, на которых с непривычки образовалось множество мозолей, соскакивают со струн. Марш на прощание рассыпается в благодарностях и, на удивление Брофловски, слишком сильно увлекается этим. Пока тот общался с прохожими, не в силах оторваться, не в силах принять то, что день заканчивается, Кайл самостоятельно собрал все атрибуты, и кое-как оторвав Стэна от микрофона, повел его домой под ручку, ласково приговаривая на ушко: «Ты молодец!».       Смех разносится по ночным улицам, эхом звенит меж старых домов. Конверсы гулко шаркают, усталые ноги с трудом волочатся по асфальту. Рука закинута на чужое плечо, разнимать это подобие объятий никому не хотелось. Всё, чего сейчас хотелось — продлить этот момент настолько, насколько это возможно. Очертания прошлого больше не так важны, все переживания меркнут на фоне новых эмоций. Счастье возвращается, смотреть на него боязно, но так нужно. Тепло мурашками бегает по телу, вновь и вновь заставляет улыбаться до боли в щеках. А они всё смеются, такие же молодые, такие же целеустремленные, такие же живые. Каждая мелочь этого мира больше не так противна, во всем ужасном их наивные, до жути счастливые глаза найдут плюсы. Им ничего не страшно, ничего не терзает их изнутри. Плевать им, что идут они поздно ночью по пустым улицам, освещенным желтыми фонарями, с бутылками пива в руках. Сегодня они это заслужили, у них есть полное право расслабиться, насладиться своей жизнью в полной мере. Никто не запретит им этого, никто этого не отнимет. Им хорошо вдвоем, пожалуй, они никогда не были настолько близки друг к другу. Эта близость не пугала, наоборот, сильно манила, буквально притягивала к себе. Они были безумно рады друг за друга, они ценили каждый прожитый момент из совместной судьбы, и снова смеялись с самых несмешных анекдотов, снова вспоминали тысячи историй, хихикали с них искренне, как в первый раз, вновь и вновь переживая всё это. Им хотелось быть вместе, им хотелось быть ближе, ещё ближе, и ещё. В состоянии эйфории они не замечают, как время вытекает из их ладоней, за каждым шагом меняется окружающая местность, приближаясь к последней арке, за которой находится их общежитие. Пищит дверь в старой парадной, у входа как обычно храпит охранник, возле которого всегда стоит недопитая кружка холодного чая и стопка газет «первая линия», купленная в ближайшем метро. Внимательные студенты часто замечали это, поражаясь тому, что сейчас кто-то до сих пор читает газеты. В этом чувствовался определенный контраст между поколениями. Минуя лестничный пролёт с побитыми ступенями, парни поднимаются на свой, третий этаж, и на цыпочках проходят по пустому коридору, подходят к своей комнате. Поворот ключей, снова скрипит дверь. Давно пора бы её смазать. У входа остались комки грязи от их первого посещения комнаты за этот день. Будь Кайл собой, он не стал бы это терпеть, сразу бросившись всё убирать, но сейчас ничто не было важно, кроме Стэна, кроме тех эмоций, которые они оба испытывали. Чуть-чуть повошкавшись, они тихо прошли на кухню и, заварив по две кружки чая, со спокойной душой побрели обратно. Терпкий чай словно лип на язык, приятно обжигая. Пар грел замерзшие лица, руки осторожно обхватывали горячую кружку. Помнится, покупали они их вместе, в какой-то странной, слегка жутковатой подворотне, у укуренного бомжа, который всеми правдами и неправдами пытался убедить их в том, что это самые лучшие кружки. Они и впрямь были особенными, по крайней мере для них двоих. Если поставить их вместе, получается забавная фраза: «э бляяя с новым годом». Это забавляло, делало, казалось бы, отдельные кружки одним целым. Причем текст по отдельности был совершенно обычным, всегда чувствовалось, что там есть какая-то недосказанность. Выпив горячего чая, Стэн и Кайл одновременно завалились на кровать Марша, устало вздыхая. На потолке из угла в угол летала огромная, жужжащая муха. Когда она с грохотом ударилась об люстру, они засмеялись во весь голос, но испугавшись, что разбудят соседей, стыдливо прикрыли рты, продолжая шумно хихикать. От сдавленного смеха глаза намокли, дыхание сперло, усталость то накатывала сильнее, то вовсе исчезала. Их смешил смех друг друга, мучительные всхлипы в подушку, ибо смеяться во весь голос нельзя. Любой звук вызывал новую бурю эмоций и, казалось, что это никогда не закончится, рано или поздно это превратится в настоящую пытку. Отдышавшись, они наконец-то смогли прийти в себя. По ощущениям прошли часы, но на деле время ограничивалось парой минут. Им было так хорошо друг с другом, что хотелось смеяться ещё громче, гораздо чаще, гораздо более искренне. Тело по прежнему ломило, но их рты не хотели замолкать. Они общались, эмоционально жестикулируя, обсуждали всё на свете, говорили обо всём и одновременно ни о чём. Им было комфортно так, как не было никогда в жизни. Им было тепло, им было радостно и интересно жить. Они бы отдали все сокровища мира, лишь бы этот день не кончался, лишь бы они всегда были рядом, несмотря на любые трудности. Любое прикосновение отдавалось дрожью, было желанно. Всё смешалось, из отвращения родились бабочки, слёзы в радость, трезвость… В полную свободу. Кайл, подобно лисе, медленно приближается к Стэну, сначала ненавязчиво, по-дружески, затем более серьезно, более осознанно. Марш, в мгновение забыв обо всем, решил жить эту жизнь «играючи», и поддаться, почувствовать себя ещё более счастливым. Про себя он молится всем богам мира, лишь бы стыд, и всё то, что мучало его буквально часами ранее, не застали его снова. Марш смотрит в глаза своему страху, пристально, настойчиво и… Бесстрашно. Он может, он будет это делать, он хочет жить. Кайл видит это, и решается на более серьезный, более желанный поступок. Как в замедленной съёмке, красные лица приближаются навстречу друг другу, в душах теплится трепет… Волнение. Ещё одно мгновение, буря чувств и эмоций, секунда, что-то щёлкнуло в комнате, и это наверняка вызвало бы смех, но не сейчас. Чувствуется горячее дыхание, воздух становится душнее…       Губы подрагивают, чувствуется влага. Кажется, что любое движение их щекочет. Язык мягко облизывает их, углубляется в рот. Это приятно, чертовски приятно. Они будто гладят друг друга, но от данного действия мурашки идут по коже, чувства сильно усиливаются. Под закрытыми веками мерцают разноцветные звёзды. Пальцы перебирают то шею, то ключицу, волосы, лицо, талию, грудь. От каждого маленького движения хотя-бы одного пальца слегка бросает в дрожь. Кайла передёргивает от каждого движения пальцев на теле, от каждого движения языков. Он вот-вот готов расплакаться, взять и поверить, что все эти физические ощущения ему не чудятся. Брофловски хочет кричать, пищать: что угодно, дабы выплеснуть этот восторг. Желание, которое таилось в нем много лет, было исполнено, причем даже лучше, чем в любых самых ванильных мечтах. Теплое дыхание греет лицо, не отдаляется, его владелец любит, дышит, целует, целует и целует… От дорогого Стэнли приятно пахнет одеколоном, причем не просто мужским, а с примесью чего-то сладкого. Он сам по себе невероятно сладок, и аромат лишь дополняет эти ощущения, заставляет каждую извилину Кайла разорваться на миллионы сверкающих фейерверков. Пошлые причмокивания смущают, но в то же время вгоняют в ещё большую краску. Ноги подрагивают, возбуждение накаляется, лицо вот-вот треснет, вся полость вытечет из болящих от улыбки щёк. Хочется прижать тело Стэнли ближе, ближе, ещё ближе. Хочется слиться с ним в одно целое, смешать кровь, превратится в шар, наполненный любовью, эйфорией и счастьем… Всегда быть вместе, в обличие какой-нибудь бессмертной звёзды на краю самой вселенной. Любимый хочет того же, только, может, в меньшем объеме, но это легко исправить. Они чувствуют, как поднимаются их грудные клетки, чувствуют выпирающие ребра друг друга, чувствуют наготу и жар кожи, чувствуют каждый миллиметр, каждое движение тел друг друга. Долго, почти томительно долго, они не могут отлипнуть друг от друга, выражая всё то, что так долго держали в себе. Казалось, прошло множество часов, но на деле, если бы кто-то из них следил за часами, это время больше походило на момент, на одну нелепую минуту. Закончив целоваться, они смотрят друг другу в глаза, почти бесконечно долго, с любовью и нежностью, с благодарностью и счастьем. Кайл чмокает Стэна ещё раз в мокрые губы, затем, чтобы снять флагу, выцеловывает шею, щеки, голые ключицы. Стэн в это время умиротворенно, но всё ещё сильно смущаясь, поглаживает его макушку, почти мурча, медленно засыпая в покое. Они ложатся спать, удобно обнявшись, укрывшись большим, тяжёлым одеялом, хотя и без него было довольно жарко, но это не мешало, скорее наоборот, придавало ещё больший уют. Каждый заботливо спрашивает друг у друга, не затекла ли рука, в последнюю очередь беспокоясь о своем близящемся сне. Они хотят быть ближе, но это физически неудобно. Только тогда, когда Кайл ловко забрался под руку Марша, положив голову на его грудь, им обоим стало удобно, их обоих сразу же окутал сон. Кайл, мирно сопя, впервые за долгие годы так крепко, так сладко и так долго спал. Из этого тепла не хотелось выходить никогда. Никогда не хотелось просыпаться, распускать объятия, и идти в холодный мир, где они не смогут быть рядом сутки напролет, не упуская ни одну минуту. В этом мире нет никого, кто заменил бы Стэнли, кто мог бы подарить Кайлу столько любви, пускай и косвенной. Брофловски бы пришил себя к Стэну, если бы мог, лишь бы всегда, абсолютно всегда чувствовать с ним близость. Он бы был его сиамским близнецом, если бы это только было возможно. Он бы отдал всё и даже больше, лишь бы всегда находиться рядом с ним в таком тесном контакте, а может даже в ещё большем. Физически и духовно, насколько это возможно и невозможно. Кайл понимает, что всё это было не зря. Он искренне, по-настоящему счастлив. Счастлив настолько, насколько не был никогда. Стэн тоже счастлив, но он многое в себе подавляет, понимает, что поступает неправильно, но предпочитает тепло, предпочитает именно Кайла, а не вечные страдания, побег от страха смерти, от страха вечного одиночества. Марш предпочитает жить, изо всех сил стараясь наслаждаться, и не важно, что обманом.