ЭХО

Вот нечестивый в муках произвёл неправду, зачал бедствие и родил беззаконие; вырыл ров и выкопал его, и упадёт в яму, которую устроил. Возвратится бедствие его на главу его и на темя его сойдёт его неправда.

Псалом 7, стих 15-17

Изо дня в день, из вдоха во вдох мы проваливаемся в неизвестность. Настоящее – всего лишь тусклый свет фонаря во мраке прошлого и будущего, крошечная точка, в которой мы существуем. Нам кажется, что прошлое окаменело, застыло в своей неизменности – но это не так: оно так же изменчиво, как и будущее, будучи стираемым и заново переписываемым человеческим разумом. Так есть ли смысл выбирать между чем-то знакомым и неизвестностью, если они означают одно и то же?

Gast28

Из сна Уилла Грэма выбросило так резко, что он даже не успел включить сознание. Телефон надрывался где-то совсем рядом. Бодрая музыкальная трель извилисто впивалась в голову коническим сверлом, сливаясь в одно сплошное «и-и-из-зу-утр-р-р!» - полная иллюзия дрели, штурмующей бетонную стену. Уилл посмотрел на часы и выругался: половина четвёртого. Если учесть, что домой он вернулся за полночь, да ещё пришлось позаботиться о собаках, то поспать ему удалось часа полтора, не больше. Телефон продолжал разрываться. «Да провались ты…» – мысленно рявкнул Грэм, не торопясь отвечать – надеялся, что от него всё-таки отвяжутся. Как бы ни так – звонивший твёрдо вознамерился поднять его с постели ни свет ни заря. Уилл, не глядя, зашарил рукой, нащупал вибрирующий и подвывающий пластиковый прямоугольник, поднёс к глазам. На экране высвечивалось: «Джек Кроуфорд». Уилл досадливо поморщился: даже в виде надписи это имя выглядело чем-то не терпящим возражений. Он провёл пальцем по экрану и звонок захлебнулся. – Да, Джек, я слушаю, – отрывисто прокаркал Уилл в трубку. Хриплый спросонья голос дал осечку, сорвавшись на середине фразы, резко ушёл в минус, потому, если «Джек» ещё можно было разобрать, то «я слушаю» вышло совсем уж плохо. Но Джеку явно было не до церемоний: – Уилл, ты сейчас дома? – Где ж ещё… – буркнул профайлер, с усилием садясь на кровати. В голове плотно и тяжело колыхалась маслянистая смола, то и дело поднимая липкую волну, и глаза закрывались сами собой. – Собирайся, ты мне нужен, – решительно заявил Джек. – Я заеду за тобой через полчаса. Извиниться за поздний звонок он и не подумал. Впрочем, Грэм на это и не рассчитывал. – А что случилось? – выдавил он и скривился. Вопрос глупее некуда – ну что ещё, кроме очередного убийства, могло случиться, чтобы понадобилось его присутствие? Внезапно вспомнилось, как светлой памяти Беверли Катц даже в тюрьму к нему за советом ухитрилась прийти, и это вызвало у Грэма неестественный, нервный смешок – интересно, а на кладбище, если что, к нему тоже придут? Спиритический сеанс устроят? Невольно представив эту картину – ритуальный костёр и Джека, стучащего в шаманский бубен – он и вовсе ощутимо фыркнул в трубку, и это было совсем уж ни к чему. Джек, впрочем, не заметил: – Убит ребёнок, Уилл. Восьмилетняя девочка. Обнаружена полчаса назад возле входа в церковь. Картина напоминает ритуальную. Нужно, чтобы ты взглянул. Тьфу ты, чёрт! Футболка моментально прилипла к взмокшей от ледяного пота спине, в горле появился привкус ржавого железа. Ему только убитых детей ещё не хватало. Конечно, видел он и не такое, но кто сказал, что к этому можно привыкнуть? У кого-то, может, и получается, но не у него. – Уилл, – Джек продолжал чеканить слова, – понимаю, что для тебя всё это тяжело, но ты нужен здесь. – Да, я буду… – профайлер закашлялся из-за внезапной сухости в горле, – я буду готов через полчаса. – Отлично, – Джек отсоединился. Уилл положил телефон, зажёг лампу у кровати, пробурчал, словно передразнивая: – «Отлично!..» – и отправился в душ. Разбуженные вознёй и светом собаки, не поднимаясь со своих мест, укоризненно смотрели на него, всем своим видом демонстрируя, что они думают о потерявшем разум хозяине. В ванной Уилл первым делом включил холодную воду и подставил голову под струю. Возможно, после перенесённого недавно энцефалита это и было довольно-таки опрометчиво, но ему надо было проснуться. Теперь контрастный душ – долгий-долгий. И кофе… Ах ты, чёр-рт! Ударившая, словно разряд тока, мысль моментально вытряхнула Грэма из липкой полудрёмы. Наверняка на место преступления пригласят и Ганнибала Лектера. Да что там «наверняка» - пригласят, само собой. Святое дело. И тот, конечно же, явится – в полном блеске, будто не созерцать чьи-то бренные останки, а на светский приём или в оперу. И будет прямо-таки излучать понимание и готовность помочь. Уилл витиевато выругался сквозь зубы и снова врубил ледяную воду. Вот так, терпи, чтобы жизнь мёдом не казалась… Джек вот уже три месяца не оставляет надежды заставить их с Ганнибалом снова общаться. После освобождения из BSHCI Уилл ещё ни разу с Лектером не заговорил, хотя Ганнибал и не думал исчезать из его жизни. А Уилл просто не хотел его больше видеть – никогда. Но Джека такое положение дел совершенно не устраивало. – В конце концов, пора признать: вы оба ошиблись насчёт друг друга, – заявил он, пригласив их обоих в свой кабинет. – Того, что случилось, не отменить, и забыть нельзя, но это не значит, что нужно и дальше идти на поводу у своих заблуждений и личных обид. Уилл, ты ведь прекрасно понимаешь, что при таком наборе улик любой бы усомнился, даже такой опытный специалист, как доктор Лектер. «Да, очень серьёзные улики, учитывая, что именно доктор Лектер их и обеспечил, – съязвил внутренний голос профайлера. – Одно ухо чего стоило». – Джек, не нужно оправдывать меня, – встревал в разговор Ганнибал. – Я понимаю чувства Уилла. Он доверял мне, считал меня своим другом. А я усомнился в нём как раз тогда, когда ему нужна была моя помощь. И сам толкнул его в руки Чилтона. Мне казалось, я действую беспристрастно, не позволяю личной привязанности взять верх над здравым рассудком. Над гражданской сознательностью, если угодно. «Ой, не могу, – заливались в голове Уилла. – Гражданская сознательность серийного убийцы. Напиши Фредди Лаундс, в её духе шуточка». – Но я ошибся, - продолжал Лектер, - и это чуть не привело к трагедии. Если бы не случайно найденные улики, Уилла, возможно, не было бы сейчас в живых. Так что его обида обоснована. Он вправе больше не общаться со мной. «Ага, спасибо, что разрешил». – Но он пытался убить тебя, – возразил Джек. – Он считал меня убийцей. И хотел защитить Алану. Наверняка и других людей тоже. У него не было возможности сделать это как-то иначе – ему никто не верил. Уилл, слушая всё это, так и не произнёс ни слова. Ни согласия, ни возражения от него не услышали. Ему это казалось бессмысленным. Ганнибал не упускал своего: очень грамотно давил на Джека, по крупице внушая ему чувство вины – и в то же время уводя его всё дальше и дальше от всякой мысли о том, что Чесапикский Потрошитель – это он. Всё это было настолько очевидным, что даже отвращения не возникало. Грэм смотрел на их игрища стеклянными глазами и молчал, доводя Джека до исступления отсутствием реакции – Кроуфорд не узнавал Уилла, не видел в этой «каменной статуе» его прежнего и понятия не имел, как теперь себя с ним вести. Испытанные уловки не действовали. Уилл вернулся к преподавательской работе в академии, на чём особо настаивали его студенты, по-прежнему помогал команде Джека в расследованиях, но о его прежней вовлечённости оставалось только мечтать. Нужен профиль убийцы? Пожалуйста. Но ничего сверх того. Расшевелить его не смогла даже Фредди Лаундс, нагрянувшая к нему домой ради интервью. Нимало не смущаясь, Уилл посторонился, пропуская сияющую медными кудрями и выбеленными зубами журналистку в свою неубранную, мягко выражаясь, гостиную. Она с профессиональным любопытством окинула взглядом комнату, кучку деталей от разобранного мотора, стаю собак, расположившихся на полу, тахте и пледе у камина, и, плюхнувшись в кресло, заговорщически поведала: – Я решила не ограничиваться книгой. Хотят снять фильм. Голливуд – отличное место для наглых и богатых. – Ты не богата, Фредди, – возразил Грэм, садясь напротив. – Но буду, – ничуть не сомневалась девушка. – Я – изгой среди журналистов, потому что не приняла их веру. Но я верю в тебя, – она достала из сумки диктофон, включила. – Поговорим о Чесапикском Потрошителе. Фредерик Чилтон. Кто бы знал… – Да уж, – ответил Уилл – просто чтобы хоть что-нибудь ответить. – Никто не знал, – воодушевилась журналистка. – Абсолютно. Даже ты. Ты был так уверен, что Потрошитель – Ганнибал, что пытался его убить. – Ты забыла сказать «возможно», – произнёс Уилл без энтузиазма. Фредди покачала головой: – Не забыла. Вы с Ганнибалом Лектером снова вместе помогаете Джеку – как так вышло? Уилл не собирался вдаваться в подробности: – Я в нём ошибался, вот и вышло. – Может, ошибался. А может, и нет, – Фредди выжидательно посмотрела на Грэма. Тот за предложенную наживку не ухватился: – Потрошителем был Чилтон. Фредди выразительно закатила глаза, демонстрируя, что она думает о его словах: – У Потрошителя есть хирургические навыки, у Чилтона – нет! – Схожий портрет, – гнул своё профайлер. – Чилтон был очень плохим хирургом, даже опасным! Я говорила с его бывшими однокурсниками: говорят, что он ушёл в психотерапию, чтобы не позориться. Уилл едва заметно поморщился: – Моя история о Чесапикском Потрошителе уже закончена, Фредди. – А моя – нет, – журналистка подалась вперёд и проникновенно спросила: – Ты правда веришь, что именно Чилтон убил Эбигейл Хоббс? Я не верю. Вот почему эта история продолжает лишать меня покоя. Даже упоминание о несчастной Эби, чьё тело так и не было найдено, не помогло – Уилл лишь неопределённо пожал плечами: – Не так уж важно, Фредди, во что я верю. – Ты хочешь сказать, что важны факты? – журналистка вся подобралась, хищно прищурилась и атаковала: – Спешу напомнить, Уилл, что ещё пару месяцев назад все факты были против тебя. И это могло привести тебя на электрический стул. – Я бы выбрал инъекцию. Фредди начала заводиться: – Ты прекрасно понимаешь, о чём я, Уилл! Потрошитель умён и изворотлив. Каждый раз, почуяв угрозу разоблачения, он ускользает, мастерски подставляя кого-то другого. Сначала это был ты. Кто может поручиться, что Чилтон – не твой коллега по несчастью? – Никто. Но и поручиться за то, что он не Потрошитель, тоже никто не может. – Неужели тебе всё равно? – нахмурилась Фредди. – А тебе? – встречно спросил Грэм. Разговор этот, по сути, ничем не завершился. Фредди побилась ещё около часа, старательно задавая каверзные вопросы, буквально клещами вытягивая из Уилла ответы. Грэм либо отвечал коротко и односложно, либо вовсе невпопад, часто застывал в кресле, словно цепенея, и взгляд его терялся, тонул в пространстве. Журналистке начинало казаться, что она разговаривает со стенкой. Ушла она одновременно и взвинченной, и впервые в жизни выжатой, как лимон, а на её лице большими буквами было написано страстное желание треснуть злосчастного профайлера фотоаппаратом по голове. «Ну и ладно», – подумал Уилл, закрывая за ней дверь. На следующий день на «Tattle Crime» появилась статья под заголовком «Уиллу Грэму действительно всё равно, что стало с Эбигейл Хоббс?» Фредди рассуждала о том, что известного профайлера из ФБР, похоже, сломала неудача в деле с Чесапикским Потрошителем, и даже участь девушки, к которой он испытывал прямо-таки отцовскую привязанность и чьё тело до сих пор не нашли, его перестала волновать. Статью сопровождало фото Грэма, которому, судя по выражению лица, было бы всё равно, хоть сам чёрт на него напустись. Примерно с неделю Джек рвал и метал. Лектер лишь пожал плечами, заявив, что каждый зарабатывает себе на жизнь, как умеет, и способ Фредди ещё не самый худший. Уилл даже читать статью не стал. А зачем? Разумеется, он понимал, что его состояние нормальным даже с натяжкой не назовёшь – он давно уже диагностировал у себя анестетическую депрессию со всеми вытекающими, а уж думать, что окружающие этого не замечают, и вовсе глупо. Виноваты ли были инъекции амитала натрия или эмоциональное выгорание, вызванное перенапряжением из-за обвинения, суда и разочарования в окружающих, та самая пресловутая «неудача» (или удача, но та ещё!) или всё сразу – неважно. Всё это ровным счётом ничего не значило. Стреляться, травиться или вешаться его не тянуло – делать нечего, что ли? Головой работать не разучился. Желанный покой приносили тихие вечера в компании собак. И на том спасибо. Могло быть и хуже. Но Джеку, хоть ты тресни, не жилось спокойно, и он всеми правдами и неправдами добивался того, чтобы Грэму и Лектеру приходилось как-то сталкиваться. Если такое всё же случалось, то Уилл на контакт не шёл, отгораживался, как мог. И, кажется, сумел чего-то добиться – Ганнибал не пытался как-то с ним связаться в нерабочее время. Не звонил, не отправлял сообщений, не приезжал. Впрочем, обольщаться не следовало – Лектер не из тех, кто сдаётся так быстро. Так что, скорее всего, это просто затишье перед очередным натиском. Или игра «кто кого переупрямит». Видеть в Лектере Потрошителя по-прежнему никто, кроме Уилла и, пожалуй, Фредди Лаундс, не желал – эту роль, похоже, оставили за покойным Фредериком Чилтоном, в конце концов, тело Авеля Гидеона нашли у него дома, а это вам уже не обрывки чужих волос. И с этим Уилл почти смирился. Он всех предупредил ещё в клинике, и последствия того, что будет дальше, им и разгребать. Если кто-то попадёт под раздачу и станет очередным ужином Лектера или займёт его место в BSHCI – что ж, Бог свидетель, он им давал возможность этого избежать. Спихнуть всё на него во второй раз уже не получится – сработает закон «волки, волки». А дальше – уже не его проблема. По крайней мере, ему хотелось так думать. Уилл вылез из душа, наспех вытерся, раз-другой провёл расчёской по влажным волосам и принялся одеваться. Собор Священного Сердца Ричмонд, штат Вирджиния 24 марта 2013 г. Пробиться к месту преступления даже у Джека получилось далеко не сразу – несмотря на поздний, точнее, уже ранний час, на подъездах к церкви творился настоящий бедлам. Помимо сотрудников полиции и ФБР и, понятное дело, вездесущей прессы, то и дело прибывали просто любопытные, отогнать которых не представлялось возможности. – Да чёрт бы побрал всё на свете, - досадливо выдохнул Джек, выбираясь из автомобиля. – Идём, Уилл. Дальше не проехать, быстрее будет дойти пешком. Стоило профайлеру высунуться наружу, как в лицо ему ударила яркая вспышка фотокамеры. Потом ещё и ещё. Ну конечно, как без этого. Он даже не стал прикрывать лицо – и без того уже успел засветиться в прессе в связи с делом Потрошителя, не говоря уж о статейках Фредди Лаундс, так что одним фото больше, одним меньше – роли решительно не играло. Он поймал себя на том, что невольно ищет взглядом знакомое лицо рыжеволосой журналистки в толпе, подступившей почти вплотную. И, не найдя, даже ощутил что-то вроде вялого удивления. – Так, а ну, прекратили сейчас же! – донёсся до него воинственный рык Джека, что в сочетании с его габаритами обычно составляло убойную силу, равную одному локомотиву. – Дайте пройти! – Кроуфорд решительно двинулся вперёд сквозь толпу, прокладывая путь им обоим. Уилл пошёл за ним. На подходе к собору их уже встречали двое незнакомых Уиллу агентов – лощёный темноволосый хлыщ, от которого за версту несло паническим страхом – тщательно спрятанным и, вероятно, даже неясным ему самому, – и плотный, круглолицый и совершенно лысый, как кегельный шар, крепыш крохотного росточка – даже довольно невысокий Грэм на его фоне показался себе настоящим верзилой. Первый что-то процедил второму, после чего второй так посмотрел на Уилла, словно ожидал, что профайлер свалится замертво от одного только взгляда. Грэм никак не отреагировал – подобных взглядов он на одном только суде успел вынести столько, что уже давно перестал воспринимать их всерьёз. А испытывать по их поводу какие-то эмоции – да делать больше нечего. – Ну, говорите, агент Крендлер, - поторопил Джек. – Предположительно, это Реджина Марлоу, – бодро отрапортовал хлыщ, продолжая исподтишка сверлить Уилла глазами: всякие там Грэмы, держитесь подальше – здесь место только Истинным Служителям Закона с кристальной репутацией и главное – со стабильной психикой. – Была похищена сутки назад из торгового центра в Ричмонде. Единственная дочь известного в округе прокурора, Роджера Марлоу. Когда Реджина пропала, официальной версией было похищение, цель – надавить на него в связи с делом Говарда Бишопа. Но с требованиями ему никто не звонил и не писал… – Короче говоря, версия не подтвердилась. А другие, конечно, даже не рассматривали? – Так точно, сэр, версия похищения с целью давления казалась полиции единственно возможной, учитывая положение её отца. Он выступал главным обвинителем в деле советника Говарда Бишопа, убившего свою любовницу, – снова тяжёлый взгляд в сторону Грэма. – Роджеру Марлоу уже сообщили? – Сразу же, как только нашли тело. – Он ещё не появлялся? – Нет. – Как только появится, не спускайте с него глаз. Эти стервятники, – Джек кивнул в сторону журналистов, – уже настроились, без своего куска жареного не уберутся, и случая не упустят. Пойдём, Уилл, – он подтолкнул профайлера в сторону возившихся на месте обнаружения тела экспертов – в том числе Зеллера и Прайса. – Чёрт знает, что такое! – вместо приветствия прорычал Зеллер. – Хорошо, что ты здесь, Уилл, хотя, наверное, для тебя и не особо… Но найти бы побыстрее эту сволочь и голову оторвать… Зеллер был чернее тучи. Несмотря на большой опыт работы с человеческими останками, он всё ещё крайне тяжело реагировал, если это были трупы детей. Первым его желанием каждый раз было – уйти подальше, не видеть, не знать. И только злость помогала ему мобилизоваться. Тут Уилл его очень хорошо понимал, но сам произвольно разозлиться не мог – только уйти в себя. А потому, осторожно подходя к лежащему на ступенях у входа в собор телу девочки, заранее приготовился к так и сделать. Обычный ребёнок – худенькая, светловолосая, бледные веснушки на вздёрнутом носу. Белёсые брови и ресницы. Узенькое скуластое личико. Из одежды – только белый свитер, юбка из чёсаной шерсти, кружевные колготки и сапожки. Прямые платиновые волосы небрежно, криво, уродливо острижены – будто кто-то грубо схватил, намотал на руку длинные пряди и отхватил их почти под корень парой взмахов тяжёлых закройных ножниц. Уилл отчего-то был уверен, что ножницы были именно закройные – слишком большие для того, чтобы стричь ими волосы, тем более на детской голове. И, в довершение всего, рядом с телом разбросаны в беспорядке несколько сломанных игрушек – у кукол оторваны головы, руки и ноги, пара разбитых вдребезги фарфоровых фигурок и буквально растерзанный плюшевый зайчик. – Гнев… – вырвалось у профайлера прежде, чем Джек дал экспертам сигнал «все отошли». Уилл закрыл глаза, глубоко вдохнул. Маятник качнулся с привычным тихим и резким звуком, рассекая плотный, застоявшийся воздух, стирая толпу зевак и журналистов, экспертов, Джека и всех остальных. Робкий рассвет, занимающийся над крышами домов, погас. Вокруг снова была глубокая ночь. - Реджина Марлоу доверяет мне. Они все мне доверяют. Они знают меня. Знают, что я не причиню им вреда. Я действительно не хочу причинять им вред… Я хочу только одного – спасти их! Светловолосая веснушчатая девочка засыпает на его руках. Его пальцы осторожно гладят, перебирают светлые пряди на её голове. Он чувствует их тепло, шелковистую гладкость, мягкий запах детства – ещё беззаботного, ещё не испорченного, не тронутого. – Вот так, дорогая, не тревожься. Сейчас ты уснёшь. И всё у тебя будет хорошо. Ты очень скоро поймёшь, что я делаю для тебя намного больше, чем кто-то ещё. Если бы не я, ты бы прожила ещё много лет, узнала бы, как это тяжело, когда тебя предают, втаптывают в грязь, вытирают о тебя ноги. Ничего этого у тебя не будет – благодаря мне. Реджина закрывает сонные глаза, её голова тяжело клонится вниз. Детское тельце постепенно обмякает в его руках. – Я убиваю всегда безболезненно. Они даже не знают, что умирают. Я не хочу, чтобы они страдали. Я избавляю их от страданий в будущем. Таков мой замысел. Длинные волосы забраны в кулак, намотаны на левую руку. В правой – громоздкие закройные ножницы. – Волосы – это предмет гордости. Я хочу показать, насколько уродливо выглядит грубо отнятая гордость, - пара взмахов ножницами, тихий хруст отстригаемых волос – уже мёртвых волос – и металлический лязг острых лезвий. – Я забираю то, что отняли у меня. Я забираю своё. Только своё. И Реджина Марлоу мне в этом поможет. Тело девочки осторожно опускается на припорошенные снегом ступеньки. Фарфоровые осколки разлетаются с хрустом и звоном, звук повисает в неподвижном воздухе. – Сегодня я хочу показать вам свой гнев. Таков мой замысел. – Реджина – не единственная, Джек, - с трудом выговорил Уилл, сбрасывая с себя эмпатический морок. – Но она уникальна. – В чём уникальна? – подобрался Кроуфорд. – Всё затевалось ради неё. Ради демонстрации гнева убийцы. Именно её для этого и выбрали, с самого начала. И другие жертвы – а они есть – лишь фон для этой, главной иллюстрации. – А полная иллюстрация – семь смертных грехов? – Да, верно, - Уилл уже пришёл в себя окончательно, прямо на глазах его лицо становилось всё более отрешённым, пока не окаменело окончательно, превратившись в непроницаемую маску. – Так, - напряжённо произнёс Джек. - А что ещё? – Нужно проверить всё насчёт похожих случаев за последние несколько лет: девочки из религиозных семей – даже показательно религиозных. – Убийца может быть сам из такой семьи? – Не может быть, а точно. Только тут Грэм заметил, что рядом с ним стоит Ганнибал Лектер во всей своей красе. Гладко выбрит, безупречно причёсан, подчёркнуто элегантен. Да чтоб его… Половина шестого утра, Джек ни с того ни с сего из постели выдернул, да и днём к нему как минимум трое пациентов нагрянули со своими жирными, откормленными тараканами в голове, а вид у него такой, будто он всё это время в салоне просидел или в ателье примерял новый костюм… Наверное, прибыл в самый разгар «вживания» Уилла в образ убийцы и не захотел его прерывать. Охренеть не встать, идеальный друг. Грэм аккуратно отступил на шаг в сторону. Лектер, несомненно, это заметил и понял причину – взгляд его слегка помрачнел. Но, решив не показывать, что его это задело, заговорил: – Это не просто демонстрация гнева – это послание. – Послание кому? – Джек переводил внимательный взгляд с Ганнибала на Уилла, ожидая увидеть между ними хотя бы признаки взаимодействия, но ничего не увидел, досадливо выдохнул и продолжил слегка раздражённо: – Прокурору Марлоу? Церкви? Всему человечеству? – Скорее слепо верующей его части, - Ганнибал внимательно посмотрел на Уилла, явно ища согласия или, в крайнем случае, готовность возразить. Но привычно наткнулся на непроницаемое лицо и абсолютно деревянные глаза человека, не обладающего достаточным интеллектом, чтобы изобрести, к примеру, кипяток. Любой, не знающий Грэма лично, всерьёз усомнился бы, способен ли он вообще соображать. Впрочем, Ганнибала это не смутило, и он продолжил: – Уилл только что упомянул показательно религиозные семьи. Я с ним соглашусь и уточню: это фанатики. Не гнушающиеся применять насилие. Возможно, это даже сектанты. Допускаю, что наш убийца и впрямь из подобной семьи, но раньше в силу возраста не мог открыто заявить о насилии над собой – ему бы попросту никто не поверил. То, что жертвой он выбрал именно ребёнка, на это косвенно указывает. – Детская травма? – Травма вследствие насилия на религиозной почве. Регулярного и длительного. Моральное и физическое насилие, не исключаю, что и сексуальное тоже, - Лектер снова повернулся к Уиллу, и профайлер, понимая, что тактика «я здесь, но меня здесь нет» только помешает работе, вынужден был ответить: – В данном случае у нас картина гнева и жертва – девочка, которую лишили гордости. Длинные волосы – предмет гордости, во всяком случае, у маленьких девочек такое случается достаточно часто. Грубо остриженные волосы – это символ столь же грубо отнятой гордости. Для убийцы – уж точно. – Всё-таки сексуальное насилие? И семья, где под маской религиозности творятся неприглядные дела? – уточнил Джек. Уилл добавил: – Больше того – она пыталась пожаловаться, но ей не поверили. – Ей? – Джек наклонил голову, окинул Грэма взглядом исподлобья. – Впрочем, это логично. – «Бойся гнева терпеливых», - ответил Уилл. – «Терпение может обернуться страстью», - произнёс Ганнибал, не отводя взгляда от профайлера. Джек, наблюдающий за ними, мысленно выдохнул: ну наконец-то, не прошло и года. Кажется, эти двое если и не помирились, то, во всяком случае, начали хоть как-то взаимодействовать. Два месяца с лишним Джек видел только стойкое нежелание Грэма общаться с Лектером. Более того – если обстоятельства (а чаще всего и сам Джек) вынуждали их сталкиваться, Уилл смотрел на психиатра, как на неодушевлённый предмет, который нужно обойти, чтобы не удариться. Сегодня, а точнее – в эту самую минуту что-то неуловимо изменилось. Что послужило причиной, Джек не знал, но что между профайлером и доктором снова пролегла исчезнувшая было вольтова дуга, он увидел отчётливо. Что ж, одной проблемой меньше, и без того их полно… Джек посмотрел на агента Крендлера, стоящего футах в пяти. Он сверлил Уилла и Лектера мрачным взглядом. Да, проблемы явно намечались. Ой какие!.. Разумеется, агенты, какими бы профи высокого полёта они ни были, живые люди. И от симпатий и антипатий никто не застрахован. Да только не все умеют с этим справляться, есть и такие, кто даёт эмоциям взять верх над служебными интересами. Слишком уж явной была неприязнь Крендлера к Уиллу и Лектеру, хотя прежде они никогда не сталкивались и не общались. Видимо, Крендлеру уже успели много чего наплести про них, а, учитывая обстоятельства последних месяцев, ни черта хорошего сказать просто не могли. Вот вам, пожалуйста. Если совместная работа начинается так, то надеяться на слаженность и хороший результат станет только беспочвенный оптимист. Джеку было слишком хорошо известно о том, что происходит в подобных случаях – и о подтасовках, и о прямом игнорировании версий и найденных улик, и об открытом саботаже на почве личной неприязни. Случалось, и до преступлений доходило – те же улики уничтожались на раз-два, лишь бы помешать, нагадить, испортить и репутацию, и карьеру, и жизнь. Конечно, он постарается сделать всё, чтобы до этого не дошло, но ведь невозможно следить за Крендлером двадцать четыре часа в сутки, если он вдруг задумает Уиллу помешать. Он может, а главное – хочет, это видно невооружённым глазом. А вот Грэму, похоже, в высшей степени наплевать, обожают его или ненавидят – если он и смотрит на Крендлера, то как на пустое место. Впрочем, он сейчас так смотрит почти на всех, и с этим ещё предстоит что-то делать. Возможно, доктор Лектер справится, раз уж Уилл начал с ним хотя бы разговаривать. Хотя бы тут дело сдвинулось с мёртвой точки. Уже в фургоне, на пути в лабораторию, Уилл исподволь наблюдал за Ганнибалом, по привычке пытаясь понять, имеет ли он какое-то отношение к случившемуся. С него, пожалуй, станется. Но нет – кажется, убитый ребёнок вызывал у доктора те же чувства, что и у любого нормального человека – при виде мёртвой девочки Лектер, отличавшийся завидным хладнокровием даже в присутствии своих собственных жертв, заметно помрачнел, даже взгляд перестал быть бесстрастным – глаза подёрнулись рябью, а затем остекленели, словно у покойника. Правда, эта метаморфоза была мимолётной – уже через пару секунд Ганнибал снова навесил на лицо стерильное выражение вежливого участия. Пожалуй, кроме Уилла и, возможно, Джека этого никто и не заметил. Странно, конечно, говорить о нормальности и хоть какой-то искренности чувств, доподлинно зная, на что способен Ганнибал Лектер. Но ведь на счету у Чесапикского Потрошителя и не было никогда ни одного ребёнка. Самой молодой его жертве – Мариссе Шур – на момент гибели исполнилось восемнадцать. Не его это стиль, как бы цинично это ни звучало. С другой стороны, кто ему мешал сменить направленность? Считаться он, что ли, будет с тем, каким его тут представляют? «Тьфу, пропасть, ты что, готов теперь всех собак на него повесить? – осадил себя Уилл и тут же сам себе и возразил: - А почему бы и нет, учитывая, как он поступил с Кэсси Бойл? Как он поступил с тобой, с Эбигейл… Перестань, сам же знаешь, что логики в твоих рассуждениях – кот начхал. Твоя неприязнь к Лектеру – ещё не повод намеренно себе же путать карты при расследовании. Это что же, получается, ты его ещё и защищаешь? Да провались оно всё к чертям, в самом деле!» Уилл поймал себя на том, что прямо-таки буравит глазами тронутый лёгкой сединой висок Ганнибала, и на это уже обратил внимание не только Джек, мысленно обругал себя последними словами и поспешно отвёл взгляд. *** Роджер Марлоу с первого взгляда опознал в мёртвой девочке свою пропавшую дочь. – Да, это Реджина, - кивнул моложавый сорокасемилетний прокурор, сейчас напоминавший немощного старика. Это было единственное, что он сказал – сразу после этого резко согнулся пополам, так, что казалось, сейчас повалится прямо на стол с неподвижным телом дочери, и сдавленно застонал – душили слёзы. Если до этого он ещё надеялся, что там, под белой простынёй, не Реджина, то теперь понял: надежды нет. Всё рухнуло. Оказавшиеся рядом Уилл и Лектер, не сговариваясь, успели подхватить несчастного отца, вывели его из лаборатории, прочь от цинкового стола, и усадили на жёсткую банкетку. Джек молча налил ему воды, протянул стакан вместе с таблеткой успокоительного. Им уже не раз приходилось в этом помещении видеть подобное – как теряли последнее самообладание даже самые терпеливые и выдержанные. – Найдите его, прошу вас, - прохрипел Роджер Марлоу. – Требуйте от меня что хотите, любую помощь, любую информацию, только найдите убийцу. Если это кто-то из моих врагов, если они отыгрались на моей девочке, я всю жизнь посвящу тому, чтобы с ними рассчитаться. Они ответят… - он резко замолчал, стиснул зубы, переживая новый болезненный спазм. – Обязательно ответят, - кивнул Ганнибал, и Уилл второй раз за это утро поразился тому, как изменилось его лицо. Грэму приходилось видеть Лектера и расстроенным, и раздражённым, и удивлённым до глубины души – в частности, и тем, как сам же профайлер ловко «заказал» покушение на него. Тогда удивление в его глазах смешивалось с восхищением, хотя лицо оставалось почти бесстрастным – не считая едва заметной улыбки, из которой становилось ясно, что доктор не только понимает его, но и одобряет. Но таким, как сегодня, Лектер ещё не был ни разу. Этот ледяной, сухой тон, глаза как два штыка, бескровные бледные губы сжаты. Казалось, доктор едва сдерживает себя. Вот чёрт. Похоже, смерть маленькой девочки задела в нём что-то очень личное. И задела до такой степени, что дали сбой все его безупречно отлаженные охранные системы. Заметив взгляд профайлера, Ганнибал не смутился, не стал скрываться под маской. Это уже что-то новое. Настолько доверяет, что не боится показать возможное слабое место? Это после попытки убийства-то, пусть и чужими руками? После всего, что сам натворил? Хочет сделать вид, что доверяет, произвести впечатление человека с засветившимся слабым местом, чтобы снова втянуть в свою игру, чтобы… чтобы… чтобы что? А пошло оно всё! В кабинете Джека Роджер Марлоу немного пришёл в себя. Огляделся, словно не вполне понимая, как тут оказался, слегка тряхнул головой и вполне осмысленно спросил: – Почему Реджина острижена? Джек бросил короткий взгляд в сторону мрачного Грэма, притулившегося в углу кабинета, но вперёд неожиданно подался агент Крендлер и практически отрапортовал: – Есть основания предполагать, мистер Марлоу, что ваша дочь стала жертвой религиозных фанатиков. Тело найдено у входа в церковь, сама картина напоминает ритуальную. – Фанатики… – Роджер Марлоу покачал головой. – Я ничего не понимаю. Мы с Реджиной посещали эту самую церковь. Каждую неделю. Там все прихожане – достойные, адекватные люди. Среди них нет никаких фанатиков. – Тогда, возможно, вы выступали обвинителем по какому-то подобному делу? – Крендлер буквально напирал на него, не обращая внимания на вытянувшиеся лица экспертов, а главное – Джека Кроуфорда. – Или, может быть, вы подозреваете, что Говард Бишоп… Опомнившийся Джек прервал его железным голосом: – Мистер Марлоу, мы все понимаем ваше состояние, и в связи с этим примите наши искренние соболезнования. Однако мы вынуждены задавать вопросы, чтобы вычислить и поймать убийцу. Вы меня понимаете? – Конечно, - кивнул прокурор, старающийся взять себя в руки. – Я всё понимаю. Я сам был полицейским. Пожалуйста, спрашивайте. Это ваша работа. Я постараюсь ответить на все ваши вопросы. – Благодарю вас. В материалах по делу исчезновения вашей дочери было указано, что она была в торговом центре с семьёй вашего соседа, Картера Дьюитта. – Да, у их сына был день рождения, и Реджину пригласили в кафе. Реджина с тем мальчиком, Айзеком, лучшие друзья, просто не разлей вода. Их даже в школе дразнили «женихом и невестой». Дьюиттов я не виню, они очень хорошо знали меня и Реджину. Знали, что она очень разумная и нет необходимости следить за каждым её шагом. Она бы этого сама не одобрила – не упускает возможности заявить, что уже не маленькая, восемь лет. И потом, эти их совместные походы куда-то не были редкостью, и ни разу не возникало осложнений… Напряжённое, высохшее лицо Роджера Марлоу смягчалось прямо на глазах. Его успокаивало уже то, что он говорил о дочери, как о живой, и потому никто не стал его прерывать. Все они уже десятки раз видели подобное и хорошо знали – для родственников убитых это чуть ли не единственный способ успокоиться и остаться при этом в здравом рассудке. Срабатывал своеобразный эмоциональный наркоз. Марлоу говорил дальше: – Знаете, трудно потерять ребёнка в довольно небольшом торговом центре, да ещё такую смышлёную девочку, как Реджина. Она первым делом нашла бы охранника или администратора какого-нибудь магазина и объяснила бы им ситуацию. Я её так и учил всегда. Она росла без матери, никого, кроме меня, у неё не было, и я старался… понимаете, я старался обезопасить её. Мужчине легче жить. В этом я ещё на работе в участке убедился. Как ни крути, пока наш мир для женщин не так безопасен, как для мужчин. А Реджина девочка. К тому же она моя дочь, а это только увеличивает риск. Моя работа, понимаете? Я никогда не исключал возможность попыток надавить на меня при помощи дочери. Но и не мог постоянно быть при ней, водить её за руку повсюду. Иначе она никогда не стала бы самостоятельной. Или из чувства противоречия натворила бы дел. Потому и воспитывал её так. И, конечно, речи не могло быть о том, чтобы она пошла с незнакомым человеком куда-то добровольно. Даже если бы её силой кто-то пытался увести, она закричала бы, позвала на помощь, привлекла внимание. – А что случилось с её матерью? – поинтересовался Джек. – Она погибла, когда Реджине и двух лет не исполнилось. Алисия была профессиональной альпинисткой. Сорвалась со скалы в Зайоне – снаряжение подвело. Реджина так похожа на неё… Уилл выбрался, наконец, из своего угла и подошёл, мягко ступая: – Скажите, у Реджины были близкие друзья, о которых она вам не говорила? Возможно, существенно старше её самой. Марлоу перевёл взгляд на него: – А вы… Уилл Грэм, да? Я вас узнал – по фотографиям в прессе. Краем глаза Уилл успел заметить, как напрягся агент Крендлер по правую руку от Джека, и как в его глазах вспыхнуло неприкрытое злорадство. Но очень быстро погасло, потому что Марлоу продолжал говорить: – Я рад, что с вас сняли обвинения. По опыту знаю, когда вина человека выглядит такой очевидной, чаще всего что-то здесь не так… – он поморщился, словно от головной боли. – Простите, я отвлекаюсь. Вы спрашивали о друзьях Реджины? Она в школе общалась со многими, не только из своего класса. Да ещё с соседскими детьми у нас дома. У неё было много друзей. Но они все – её ровесники, а старше… Вы какой возраст имеете в виду? – Восемнадцать лет и выше. Если точнее – молодая женщина. – Нет, я о таких ничего не знаю… Чёрт! Вы полагаете, кто-то мог втереться к ней в доверие? Уилл подтянул к себе ближайший свободный стул и сел напротив прокурора: – То, что Реджина выросла без матери, не могло отменить желания иметь мать. Вы не думали об этом? Марлоу покачал головой: – Конечно, думал, и ещё как. Но я даже отношений толком завести не мог. Всё как-то мимоходом, урывками, словно чёртов вор. Только вот крал у самого себя. Вроде бы понимал, что Алисию не вернуть, нужно жить дальше, растить дочь, знал, что ей нужны оба родителя. Свою мать она толком не успела запомнить, была слишком маленькой, когда Алисии не стало – знала её только по фотографиям и по моим рассказам. Так что чувства потери у неё не было. Но я видел, как она завидовала своим друзьям, у которых была полная семья. Но я не хотел ошибиться в выборе. Никто не обязан любить чужих детей. Вы понимаете, о чём я? Уилл кивнул: – Вы опасались, что ваша избранница будет лишь притворяться, что приняла Реджину. А если появится общий ребёнок, девочка и вовсе может оказаться не у дел. Марлоу неосознанно вцепился в руку профайлера: – Совершенно верно. Хорошо в такой ситуации никому не будет. Так зачем создавать её намеренно? – Действительно. Вы были хорошим отцом, но вы – мужчина, к тому же много работаете, а она – девочка, и ей необходимо было постоянное общество взрослой женщины. Она не могла перестать тянуться к ним. И этим могли воспользоваться. – Чёрт… Нет, вы знаете, у меня же были возможности отследить контакты дочери, если бы она за моей спиной начала общаться с кем-то, я бы узнал. Да и соседи бы сказали, преподаватели. – Дети бывают очень изобретательны по части секретов, если им это вдруг становится нужно, - мягко возразил Грэм. – Вашей дочери могли внушить, что лучше об этой дружбе никому не сообщать, соблюдать осторожность и так далее. А дети внушаемы, даже если они очень умны, у них мало жизненного опыта. Реджина, судя по вашим словам, умна, но она ещё ребёнок, а опытный взрослый может легко манипулировать детьми в своих интересах. – Вы правы, конечно, но… - прокурор потёр ладонями лицо. – Впрочем, такое действительно исключать нельзя. Нельзя. Я пропадаю на работе целыми днями, по сути, мы виделись только рано утром, когда Реджина уходила в школу, и вечером, я возвращался, а она уже была дома. – В школу её отвозили вы? – Да, перед работой. А забирали Дьюитты, вместе с Айзеком, и подвозили до дома. Впрочем, иногда Реджина оставалась у них и после школы, а вечером я её забирал. – А насчёт этой церкви, вы говорили, что посещали службы вместе с Реджиной регулярно. – Да, каждую субботу. – Реджина не возражала против этого? – Нет, никакого недовольства не было. Обычно она сразу говорит, что не хочет что-то делать или куда-то идти. Например, уроки музыки она терпеть не могла, хотя способности у неё определённо были – пришлось от них отказаться. Она хотела стать альпинисткой, как Алисия, наслушалась моих рассказов о ней, да и фотографий Алисии в горах осталось много. Просила записать её на занятия. Мы только подходящего возраста ждали – всё-таки в восемь лет ещё рано начинать заниматься на скалодроме, минимальный возраст – десять лет… Но почему вы упомянули о её возможном нежелании посещать службы? – У убийцы, кто бы он ни был, явная к этому неприязнь. – Вы полагаете, его самого в детстве заставляли это делать? – Возможно. – И вы спрашивали о женщинах. Женщина со сломанной психикой? – Мы этого не исключаем, но и не можем пока утверждать. Прокурор несколько секунд молча внимательно смотрел на Уилла. Потом снова заговорил: – Знаете, я о вас кое-что слышал, мистер Грэм. Судя по всему, к вашему мнению стоит прислушаться. Но как я мог это упустить, как мог не учитывать, что девочке до такой степени не хватало матери… – Вы ни в чём не виноваты, мистер Марлоу. Вы сделали всё, что могли. Вы ведь не стали бы жениться на первой попавшейся кандидатке, не зная точно, как она относится к Реджине. – Нет, не стал бы, - взвинченное состояние прокурора прямо на глазах сменялось вязкой, как глина, апатией. Ледяные пальцы, сжимающие ладонь Грэма, ослабли. Уилл, не давая ему свалиться в чёрную ревущую пропасть, из которой нет спасения, удерживая на краю, сам стиснул его руку: – Мы сделаем всё, что от нас зависит. – Спасибо вам. *** – Женщина со сломанной психикой и неприязнью к Десяти заповедям? – агент Пол Крендлер смотрел на Уилла с нескрываемой насмешкой, которую ещё и всячески старался подчеркнуть – интонацией в том числе. – Не поделитесь секретом, откуда вы берёте информацию, которая обычным людям недоступна? Где-то нашли магический шар? Так себе попытка вывести из равновесия, подумал Грэм, больше занятый мыслями о деле и о Лектере, который вышел из кабинета вместе с Джеком и прокурором Марлоу – наверняка чтобы ещё и переговорить с Кроуфордом с глазу на глаз о нём, Уилле. Он водрузил на нос очки и протянул руку к папке с материалами дела Реджины Марлоу. – Вы меня слышите? Я с вами разговариваю, - не унимался Крендлер, похоже, всерьёз решивший «растерзать жертву». – Спасибо, что сообщили, - кивнул Уилл, открывая протокол опроса свидетелей – супругов Дьюитт. На Крендлера он даже не взглянул. Зато буквально кожей почувствовал, как залили кабинет грязно-бурые сполохи чужой враждебности. Чего, собственно, и следовало ожидать. Конечно, можно было бы и не нарываться, вести себя правильно, не давать повода и так далее. Но, как он уже успел убедиться, это отнюдь не гарантия безопасности. Так не всё ли равно, как ты себя ведёшь, если окружающие видят в тебе только то, что им хочется? А Крендлер выдал себя ещё на месте преступления, так что с ним и вовсе не было нужды притворяться. – Знаете, Грэм, со мной вам лучше не ссориться, - словно угадав его мысли, вкрадчиво сообщил Крендлер, подойдя к нему ближе и облокотившись о спинку его стула. – Я о вас кое-что слышал. – Не сомневаюсь. Обо мне многие слышали, - согласился профайлер. Отсутствие эмоций с его стороны закономерно заставило Крендлера продемонстрировать свои. Всё ещё стараясь казаться насмешливым, но уже сквозь зубы, он произнёс: – Не знаю, как вы сумели манипулировать агентом Кроуфордом и доктором Лектером, чтобы получить аккредитацию, но меня вам не одурачить, ясно? Так-так, полезла агрессия наружу. Уилл всё так же ровно ответил: – Мне вас не одурачить. Так, версия похищения с целью шантажа отпадает. Он давно заметил, что манера повторять последнюю фразу собеседника и резко переходить к другим темам очень многих откровенно бесит. Собственные слова человеку сразу кажутся пустыми, глупыми, какой-то невразумительной кашей, причём, непереваренной. Так почему бы не проверить действенность приёма ещё раз – на этом показушно-самоуверенном щёголе с глубоко укоренившимся неврозом и раздувшимся, словно запущенный нарыв, комплексом неполноценности? Эффект превзошёл все ожидания: Крендлер стал похож на раскалённый утюг. Ничего не чувствуя, кроме холодного любопытства, Уилл окинул его нарочито недоумевающим взглядом. Даже странно, как он с такой никудышной выдержкой вообще прошёл подготовку. Не дожидаясь, пока Крендлер очухается и соизволит ответить, Уилл спокойно вернулся к чтению документов. Очухался Крендлер быстро, вобрал в себя побольше воздуха, готовясь размазать Грэма по стенке, но вот высказаться не успел – стоило ему только рот открыть, как в кабинет вернулись Джек и доктор Лектер. И, разумеется, оба тут же оценили обстановку, увидев бесстрастного Грэма с документами в руках и пунцового от досады Крендлера. Ганнибал едва заметно усмехнулся, встретившись взглядом с Уиллом, а Джек нахмурился: – Надеюсь, у меня не будет с вами проблем? – Никаких, - осклабился Крендлер, стараясь взять себя в руки. – Абсолютно. Уилл, не поднимая взгляда от документов, молча пожал плечами: ни да, ни нет, понимай как хочешь. Джек безошибочно уловил подтекст: мол, он-то, Уилл Грэм, меньше всего жаждет неприятностей, а вот гарантировать адекватное поведение агента Крендлера, который уже разгон взял не хуже ракеты, он не может при всём желании. Да уж. Какое там «не будет проблем», когда они уже есть. *** Дания, Центральная Ютландия Муниципальный округ Орхус, Анника 20 декабря 2012 г. Тео Ларсен уже второй час сидел в машине на стоянке возле супермаркета и курил, бездумно разглядывая улицу. Он приехал сюда за продуктами для семьи, но, хоть убей, не вспомнил бы сейчас, что именно ему нужно купить. Честно говоря, ему и выходить-то не хотелось. И домой возвращаться тоже. А что ещё делать и куда идти на ночь глядя, он не представлял, и продолжал торчать в машине и безо всякой цели смотреть на снующих мимо людей. Вот вышел на крыльцо покурить Матиас Халль, владелец магазина. Обычно по вечерам не то что покурить – дух перевести времени не было, но сейчас, по слухам, дела у него шли хуже некуда – у него было полно долгов, половина сотрудников уволилась из-за урезанной зарплаты, остальные продолжали работать, но спустя рукава. Да ещё кто-то обчистил его банковский счёт, и преступника, понятное дело, не нашли. Впрочем, неприятностей у него и без этого хватало, да таких, что впору на стенку лезть. Если так будет и дальше, придётся ему продавать магазин, чтобы хотя бы не остаться в минусе. Только вот кому продавать – вопрос ещё тот. Вот подъехала на своей машине Надя – бывшая подруга Лукаса. Расстались они ещё год назад, когда обоим стало ясно, что их отношения ни к чему не ведут. Вроде бы Надя сейчас снова с кем-то сошлась и даже собирается замуж, хотя особой любовью там и не пахнет. Но правда это или нет, Тео не знал. Да не всё ли равно? Вот прошла, тяжело ступая, Гретта Линнхольм. Она сильно сдала, выглядела поникшей, какой-то неухоженной. На ней в последнее время лица не было – одни гримасы остались. Ещё бы, при таких-то условиях от собственной тени шарахаться начнёшь… Анника, их тихий, уютный и самый когда-то спокойный в округе посёлок, теперь вообще напоминала разворошенный муравейник, попавший в лесной пожар. И на то были причины. Сначала год назад произошла страшная трагедия в детском саду – двадцать детей и трое воспитателей попали в реанимацию из-за отравления угарным газом. Двоих детей спасти не удалось, ещё шестеро остались инвалидами навсегда. Тео невольно вздрогнул, вспомнив этот кошмар. Бесконечные новости из больницы – кому стало лучше, кому хуже, кто скончался, - и череда диагнозов, главным образом по части нервов и психики – сильнейшая интоксикация необратимым образом повлияла на мозг. Похороны скончавшихся детей и переходящий в паранойю страх за тех, кто остался жить… Клара не пострадала тогда только потому, что к тому времени больше в садик не ходила – сначала из-за того, что серьёзно повредила ногу, упав с велосипеда, и больше месяца провела дома, а после выздоровления уже и некуда было возвращаться. О случившемся – главным образом стараниями обезумевших от горя родителей – узнали в Орхусе. Разразился страшный скандал. Гретте и её помощнице, Мирье Мяки, грозил тюремный срок. На первый взгляд, в трагедии не было их прямой вины – всё же сами они тоже пострадали, а утечка газа произошла из-за скрытого дефекта оборудования, который даже специалисты не всегда способны заметить. Но даже при таком раскладе о том, чтобы снова доверить им детей, не могло быть и речи. Однако почти сразу же после этого поползли слухи: дефект газового оборудования не выявили потому, что Гретта и Мирья отказались от диагностики. Ни любви, ни уважения к ним это, конечно, не прибавило. А вскоре ещё и выяснилось, что они присвоили часть средств из благотворительного фонда, оттого, видимо, и пренебрегли диагностикой – вроде бы кто-то анонимно навёл на этот след полицию, и имя доброжелателя, конечно, осталось неизвестным. Обе женщины всё отрицали, заявляя, что их кто-то подставляет, но факт оставался фактом – перемещение денег в их случае достаточно легко отслеживалось, хотя они старались замести следы и даже завели анонимные электронные кошельки, но все их умения этим и ограничивались. Вычислить их ничего не стоило. Также оказалось, что со своего кошелька Мирья оплатила покупку новой мебели. После этого их в посёлке возненавидели окончательно. Совсем недавно состоялся суд, но в итоге они отделались просто большими штрафами и условным сроком – Гретта из-за преклонного возраста, а Мирья – из-за того, что была матерью-одиночкой. Но мягкий приговор не изменил общественного мнения. Найти кого-то на работе им обеим на замену не удавалось до сих пор – дурная слава бежала впереди заведения. Детский сад, окончательно утративший доверие, закрыли, детей разобрали по домам. Но этим дело не ограничилось. Из-за разбирательства и история, связанная с Лукасом и его якобы «развратными действиями», всплыла самым естественным образом – так стоило ли удивляться тому, что дознаватели вцепились в неё, как пауки! Ещё бы – чем больше вопиющих фактов в данном случае, тем лучше. Правда, исход оказался совсем не таким, как виделся поначалу… … Дотлевшая до фильтра сигарета едва не обожгла пальцы. Тео выкинул её в окно и тут же закурил новую. Рука, держащая зажигалку, немного дрожала. Этого ещё не хватало. Недовольный собой до крайности, Тео судорожно затянулся и закашлялся от едкого дыма, попавшего в горло. Сколько раз он обещал себе, что больше не будет смолить одну за другой, но неизменно срывался. Ну и ладно. И пошло бы оно всё подальше. Нет у него сейчас сил на то, чтобы бросать курить – нервы и так уже ни к чёрту. Прокашлявшись, Тео снова бросил взгляд в окно и замер: к супермаркету твёрдым шагом подходил Маркус, сын Лукаса. Тео невольно впился в него глазами. С трудом верилось, что ему всего девятнадцать – вымахавший за год и начисто утративший угловатость, Маркус тянул сейчас на все двадцать пять. И стал до того похожим на своего отца в молодости, что даже не по себе становилось – вылитый Лукас, только стрижка другая и очков нет. Пожалуй, года через два превратится в его абсолютную копию. От Кирстен здесь решительно ничего не было. Тео продолжал наблюдать за Маркусом. В дверях супермаркета он столкнулся с Брууном – тот как раз выходил на улицу с двумя туго набитыми пакетами. Приветливо улыбнулся и что-то сказал. Маркус ответил. Бруун снова заговорил, вопросительно наклонив голову набок. Маркус в ответ кивнул и махнул рукой куда-то в сторону посёлка. Бруун нахмурился и спросил ещё – совсем коротко. Маркус завертел головой – нет, мол. О чём они говорят, интересно? Может быть, о Лукасе тоже? Сердце будто сжала чья-то грубая рука. Ну надо же, подумал Тео, невольно поморщившись и затаив дыхание, кто мог знать, что будет так больно… Лукас уже давно не появлялся в посёлке. Уехал он из Анники практически сразу после признания Клары, но всё же первое время изредка навещал родные места. А потом – как отрезало. Поначалу Тео – да и остальные тоже – не придали этому особого значения. Мало ли, чем человек может быть занят? Говорили, что на новом месте он ушёл с головой в репетиторство, и довольно удачно – немецкий и французский он знал очень прилично, английский – лучше и не надо. А что они теперь редко видятся – ну что же… У него своя жизнь, новые знакомые, новые заботы. К тому же после той истории между ними будто стена выросла, и отрицать это было невозможно. Лукас стал суше, холоднее, отстранился от них всех, от своей прежней компании. Будто захлопнулись намертво невидимые створки, замкнувшие вокруг него границу. Вроде бы Лукас находился рядом, но в то же время – в своём параллельном мире. Разговаривать с ним стало трудно. А потом вдруг оказалось, что и не о чем. Их последняя встреча подтвердила это окончательно. – Куда ты пропал? – тормошил его Тео вместе с Йоханом и Бентом. – Если приезжать не получается, то хоть позвонил бы! В конце концов, есть же Интернет! Не дикий, чай, ноутбуком пользоваться умеешь, так что мешает выйти в Скайп? Фальшью от этих заявлений несло за километр, и все это прекрасно понимали. Потому что знали, ЧТО ему мешает. Въелось в него намертво, упало на ими же старательно вспаханную почву и проросло шипастыми ползучими сорняками, скрывшими под собой прежнего Лукаса – того, каким его знали раньше. Лукас отделывался общими фразами – занят, устаёт, не получается выкроить время. Врал, врал и ещё раз врал. Но им всем было проще поверить в это враньё. Как и раньше – в то, что он приставал к их детям. И кому важна правда, если ложь намного проще и удобнее? Ложь не царапает изнутри до крови зубьями пилы, не призывает постоянно к ответу. С ней намного проще жить дальше, не задумываясь, что осталось за плечами. Маркус тем временем продолжал говорить с Брууном. Пожалуй, именно Бруун и его семейство составляли для него исключение во всей Аннике – с ними он общался охотно, часто бывал у них дома. Зато остальные перестали для него существовать, утратили смысл и содержание. Он не воспринимал их, как людей. И его можно было понять. Бруун попрощался и направился к своей машине. Маркус исчез за дверями магазина. Подойти к нему и попробовать поговорить? А стоит ли? Тео слишком хорошо помнил, чем закончилась такая попытка год назад… … Въедливые дознаватели из Орхуса, вытащив на свет историю Лукаса, подошли к делу на редкость серьёзно. К каждой букве в следственных документах придрались, приглашали профессиональных психологов к каждому ребёнку, не жалели времени и сил на выяснение мельчайших подробностей. И любые попытки родителей и просто местных жителей этому помешать расценивали как препятствие следствию. Комиссар полиции Орхуса, возглавляющий расследование, моментально заявлял в ответ на возмущения: – Чтобы оговорить человека, много ума не надо. И чтобы жизнь ему испортить стараниями вашего недоучки и полоумных сплетников – тоже. А отвечать почему-то никто не хочет. Вот странно, да? «Недоучка» - это он, значит, про Оле Хенриксена, а «полоумные сплетники» - понятное дело, Гретта, Мирья и иже с ними. Что ж, грубо, но, правда. Очень быстро удалось окончательно прояснить, что детей на самом деле никто не совращал, а всё, что они говорили, было им попросту навязано нахватавшимися верхов взрослыми – дети, как попугаи, практически слово в слово повторяли за ними одно и то же. Да и подробности с несуществующим подвалом, куда их якобы водил Лукас, только добавили масла в огонь. Гретте с Мирьей снова досталось – теперь уже за незаконное увольнение и клевету, Оле Хенриксену – за клевету и за то, что вынес заключение, даже не имея профильного психологического образования, а стало быть, и права практиковать. Вульгарный, беспардонный оговор, когда ушлые взрослые манипулировали детьми – вот чем обернулась история Лукаса Диттманна. Дело имело все шансы дойти до суда, но тут возникла новая проблема – Лукаса не смогли найти. Из Анники он уехал, в его доме жили другие люди. По новому адресу, который с трудом, но всё же удалось выяснить, его тоже не оказалось. Номер телефона и адрес Скайпа он сменил, новых координат не оставил. Маркус, разумеется, знал, куда делся его отец, но никому сообщать его новый адрес и телефон не собирался. Он даже Кирстен ничего не сказал, родной матери, что уж говорить о других. Предприняли Тео сотоварищи попытку дознаться, нагрянули к нему домой всей компанией – и что? А ничего. Он их на порог не пустил, даже зная о расследовании. Прищурив глаза – такие же, как у Лукаса, только похожие на две пули, Маркус с каким-то брезгливым интересом смотрел на «гостей». Тео вдруг живо представил, как все они, должно быть, выглядят со стороны – этакие нашкодившие и оттого напуганные, но не раскаявшиеся до конца собачонки, которые, конечно, боятся наказания, но всё ещё пытаются огрызаться. Чёрт, пакость какая… – Маркус, - примирительно начал он, - ты же знаешь, что произошло в детском саду? – Предположим. Вы явились обвинять меня? Валяйте. – Нет, ничего подобного, - растерялся Тео. – Неужели? Вроде бы, кроме меня и моего отца, тут все просто святые. Тео, стараясь игнорировать злые замечания, продолжил: – Что сейчас там проводится проверка, ты в курсе? – Возможно. – Эти люди хотят поговорить с твоим отцом. – На здоровье. А он не хочет. Это их проблемы, а не его. – Пойми, это очень важно, в первую очередь для Лукаса. Мы для того и ищем его. – Ищите. Я вам помогать не собираюсь. Мало вы ему крови попортили – добить захотелось? Выкусите. – Маркус, ты не понимаешь, - вмешался Йохан. – Никто не собирается причинять ему вред. Они во всём разобрались, твой отец действительно не виноват. Маркус презрительно усмехнулся: – Вы это МНЕ говорите? Я-то в курсе. В отличие от некоторых, у меня мозги на месте и детской порнографией не забиты. Круглое курносое лицо Йохана моментально покраснело, как помидор. И общий вид стал такой, будто пчела в зад ужалила. Тео, глядя на него, поймал себя на мысли: «Вот как выглядят люди, когда их неожиданно публично унижают» - и совсем уж недоброй «Что, не нравится?» Хотя понимал, что и сам, наверное, выглядит так же. А вот Маркус, оказывается, научился кусаться, причём, очень больно. Улла, жена Йохана, пришла на выручку мужу: – Мы немного не об этом, Маркус. – А я – об этом. Будь у вас в голове хоть что-то, кроме гнилого дерьма, никакой «истории» вообще бы не случилось. Это вы сплетни распускали, вообразив себя самыми умными. Вам так кто-то сказал или вы сами решили? – Знаешь, - завёлся Йохан с полпинка, - твои чувства понятны, но всему есть предел. – Нет предела! – рявкнул Маркус полузадушенным шёпотом, но всем показалось – он кричит так, что лопаются барабанные перепонки. В глазах полыхала лютая ненависть. – Нет и не будет! Понятно, дерьма ты кусок?! Это вы во всём виноваты! Вы его отсюда выжили! Это вы извращенцы, самые настоящие, это вам повсюду видится грязь! Чтоб вы ею захлебнулись, сраные лицемеры, гиены! – он вскинул ружьё, дёрнул затвор. – Убирайтесь. – Маркус, опомнись, ты что творишь, - растерянно забормотал Тео. – Ты злишься, это понятно, но когда ты успокоишься… - Йохан шагнул к нему, но встретил только ледяной взгляд и ружейное дуло. – Вы что, глухие? – Маркус мрачно глянул исподлобья. – Считаю до трёх. – Неужели выстрелишь? – Раз... – спокойно начал считать Маркус. Руки, держащие ружьё, даже не дрогнули. В глазах стыла ледяная пустота. – Он ведь и вправду выстрелит, - покачал головой Тео и потянул Йохана за рукав: – Идём, не провоцируй его. Не надо. Он и так на нервах. – А мы, надо думать, счастливы без меры! – упирался Йохан. – Два… – Да пошли! – потерял терпение Тео, резко дёрнув Йохана с места. Тот неожиданно послушался. Остальных даже уговаривать не пришлось. – И не суйтесь сюда, - напутствовал их Маркус перед тем, как шарахнуть дверью. Оставался ещё один шанс в виде Брууна и его родных – раз у них с Маркусом хорошие отношения, то они наверняка в курсе, где сейчас Лукас. Но и здесь ничего не вышло. – Он ясно дал понять, что общаться с вами больше не хочет, - заявил Бруун. – Какие вам ещё нужны намёки? Хотя бы сейчас его пожалейте, и Маркуса тоже. Им и так досталось. Пришлось признать его правоту. Где Лукас сейчас и есть ли шанс увидеть его хоть когда-нибудь, оставалось до сих пор неизвестным. Он мог покинуть страну, отправиться куда угодно. Мог остаться в Дании, но переехать в другой город. Да мало ли, что ещё он мог! Как вариант – поменять имя и документы, и тогда, хоть головой об пол бейся, концов не найдёшь. Что Бруун, что Маркус ни слова не скажут, и кто их станет осуждать за это? А своими силами с поисками нипочём не справиться – нет ни одной зацепки. Тупик. – Тупик… - вслух произнёс Тео. Уже давно в доме Лукаса жили другие люди – кажется, молодая семейная пара, а он до сих пор знать не знал ни их имён, ни как они выглядят. И, честно говоря, знать не хотел. Не то чтобы они были ему безразличны – он испытывал к ним какую-то тихую неприязнь. Просто за то, что они заняли дом Лукаса – пусть даже совершенно законно купив его у владельца. С тех пор, как Лукас покинул Аннику, этот дом превратился для Тео в некое подобие надгробия, воздвигнутого на могиле прежней жизни. Жизни, в которую уже никогда не вернёшься. Правда, в полной мере он осознал это только сейчас. Внезапно его охватил приступ всеобъемлющей чёрной злобы – на себя, на Йохана, Бента, Гретту, на весь посёлок. За то, что позволили всему этому случиться. За то, что они такие – легковерные, непробиваемые, бессмысленно жестокие. За их уродливую, извращённую натуру, способную видеть грязь даже там, где её нет и не было никогда. За то, что они – безмозглые идиоты, которые «слышали звон, да не знают, где он», решившие, будто раскусили преступника, хотя на самом деле ни черта не понимали, не хотели понять. За лицемерие, за слепоту, за ложные заверения и самооправдание в любом, даже самом мерзком деле. За неумение прощать другим свои собственные ошибки. Ему вдруг вспомнилось, как Лукас ударил его в церкви, его полные боли глаза. Неприкрытой боли человека, которого предали, сломали, растоптали. В сущности, просто так. «Ты ничего не хочешь мне сказать?!» Почему он тогда молчал, как пень, хотя всё понял – понял, что Лукас ни в чём не виноват? Почему не поговорил с ним? Чего испугался, идиот? Попасть в неловкое положение? Зато сейчас оно прямо замечательное, живи да радуйся, мать твою. Если у них оставался шанс помириться и снова стать друзьями, то своим молчанием в церкви Тео всё испортил окончательно. Нет, потом он пришёл, конечно – тайком, в праздничную ночь. Как, должно быть, жалко это всё выглядело со стороны, и Лукас это просёк с самой первой минуты. Сердце снова защемило – на этот раз так сильно, что Тео невольно вцепился руками в руль. Мир поплыл. Не сразу он почувствовал, как защипало глаза. На тёмную оплётку руля упали прозрачные капли. Если бы он только знал, как вернуть всё на свои места! Поздно, поздно… Из-за собственной глупости потерял лучшего друга, ближе которого, наверное, и не было никого за всю жизнь. Пытался хоть что-то исправить запоздалыми, пусть даже и решительными действиями, но всё напрасно. В этот вечер Тео напился до чёртиков, и ему даже не было стыдно перед Агнесс. Он помнил, как откопал в шкафу альбом со старыми фотографиями – и помнил их совместные с Лукасом снимки двадцатилетней давности, которые плыли в его сознании, то сливаясь в нечто общее, то снова распадаясь на фрагменты. Но лишь одно он понимал отчётливо: легче ему больше никогда не станет.