Тёмный след

      Вэй Усянь в третий раз нервно одёргивает неширокий рукав чёрного с алыми бабочками халата и, обречённо вздохнув, нажимает на кнопку звонка. Приходится подождать около минуты, прежде чем ему открывают: на пороге юная девушка, ростом пониже Усяня на десяток сантиметров, с топорщащимися во все стороны чёрными волосами на короткой макушке, а длинный тощий хвост выкрашен в какой-то ядрёный зелёный цвет. Необычные глаза с практически белой радужкой – одна из форм альбинизма, насколько Вэй Усянь запомнил из давнего рассказа Сяо Синчэня, – оттенены чёрной косметикой, короткое чёрное платье и зелёные лосины довершают образ бунтарки восемнадцати лет от роду.       – Здравствуй, Цин-Цин! Ты как всегда очаровательно выглядишь! – расплывается в улыбке гость, и протягивает ей широкую коричневую коробку с невысоким бортиком, перевязанную красной упаковочной лентой.       – Подлиза, – фыркает Сяо Цин, но подношение незамедлительно цапает себе и немного отодвигается, пропуская мужчину внутрь квартиры. – Папа Сяо на кухне и собирается накормить тебя фирменной уткой, но ты очень проштрафился, знаешь?       – Ох, Цин-Цин, прошу, не сыпь соль на рану, – ворчит Вэй Усянь, разуваясь в небольшом коридорчике, где уже явно витает дух корицы, перца и других приправ, – я же раскаялся и принёс дань.       Милое лицо Сяо Цин недовольно вытягивается, а тонкие руки крепче сжимают коробку, чуть прижимая к себе.       – Я думала, это всё мне! – обиженно восклицает девушка, отступая на шаг назад, будто Усянь сейчас кинется отнимать недавно подаренное.       – Я восхищаюсь, А-Цин, как при своей страсти к сахару, ты похожа на изящный ивовый прутик? – комментирует мужчина, привычно проходя в ванную и споласкивая руки с душистым мылом, на этот раз ароматизированном манго.       – Гимнастика рулит, – фыркает Сяо Цин и, не дожидаясь, пока гость завершит с гигиеной, стремительной кошкой мчится вглубь квартиры. Откуда-то из её недр до Усяня доносится звонкий крик: – Папа, там твой блудный пациент нарисовался!       – А-Сянь? – раздаётся следом знакомый, заинтересованный голос, приглушённый расстоянием, и Вэй Усянь, снова вздохнув, идёт каяться.       С отсрочкой на ужин, разумеется.       ***       Кабинет Сяо Синчэня за прошедшие три месяца не изменился ни в чём, кроме немного пополнившейся новыми корешками книг библиотеки: трёх широких шкафов вдоль глухой стены, где обитают не только печатные издания, но и всевозможные безделушки – от грамот и сертификатов обоих супругов до рамок с совместными фотографиями и снежных шаров, подаренных любимой дочерью. В этот кабинет Вэй Усянь стал приходить последние лет шесть, когда терапия в целом дала свой устойчивый результат и остались только эдакие поддерживающие беседы раз в месяц-полтора, которые зачастую больше походили на дружеские посиделки. От денег за них доктор Сяо наотрез отказывался, поэтому Усянь исправно таскал сладкую дань, достававшуюся в основном А-Цин.       Сяо Синчэнь – притягательно-изящный мужчина, в которого Усянь был платонически влюблён первые месяцы их знакомства, сорока пяти лет с чёрными чуть ниже плеч волосами, полусобранными на затылке, в тонком сером джемпере, синих брюках и очках-половинках, не скрывающих внимательных, карих глаз, – привычно в пол-оборота располагается на тёмно-зелёном диванчике, оставив между собой и Вэй Усянем порядка полуметра. Это их обычное расстояние, при котором второй может как немного придвинуться в хорошие дни, так и отстраниться в дни похуже. Сегодня, поразмыслив, Усянь остаётся на месте, лишь разворачивается лицом к доктору.       – Вэнь Цин очень переживала, когда звонила мне в прошлый понедельник и шипела в трубку, цитирую: «Ты этому придурку не до конца мозги вкрутил или они снова разболтались», – с улыбкой начинает разговор психотерапевт, видя, что его пациент хоть и готов говорить, но не находит, с чего начать.       – Она слишком много надумала, честно, – морщится Вэй Усянь, но взгляд отводит, что не укрывается от доктора Сяо.       – Мне точно не стоит тебя раздеть и осмотреть? – за шутливым тоном слышится беспокойство, но Усянь почти оскорблённо фыркает, всё же уставившись на врача:       – Сяо-лаоши, ты же знаешь, я не по этой части! Просто налажал с чисткой одного парня, силы не рассчитал, вот и всё.       Вэй Усянь ненадолго замолкает, рассматривая изящные серебристые часы на запястье Сяо Синчэня и снова вспоминая то, о чём хотел рассказать, что хотел сделать. Он столько лет отмахивался от проблемы, считал, что и так отлично справляется, кошмары приходят совсем редко, а прикосновения – что в них такого? И без них можно как-то обойтись... было.       – Сяо-лаоши, можешь... Можешь обнять меня? – почти шёпотом спрашивает Усянь, не замечая, как начали дрожать руки. Он ведь доверяет Сяо Синчэню, рассказывает уже много лет все мысли и чувства, даже все случайные связи под воздействием алкоголя и мучившее после отвращение к подобному. Он даже может – сам – обнять доктора, хоть и ненадолго. Есть и другие люди, которые могут его касаться, тот же Не Хуайсан и Цзян Яньли – пусть не до такой степени, но если Вэй Усянь это контролирует и ожидает, то прикосновение к плечу или руке не вызывает паники.       Если контролирует.       – А-Сянь, – зовёт доктор Сяо, и его голос кажется немного глухим. – А-Сянь, вдох.       Он вдыхает, глубоко, неровно, но максимально медленно, и ещё медленней выдыхает.       – Чёрт, да почему даже мысль... – Вэй Усянь с горестным стоном поджимает колени к себе, обхватывая руками, и утыкается в них лбом, вжимаясь в спинку дивана – весь закрываясь на некоторое время, приводя себя в порядок, борясь с неожиданно накатившими страхами.       – Ты слишком торопишься. Сам же прекрасно знаешь, как важна последовательность и продвижение маленькими шагами.       Когда дыхание выравнивается, а мысли перестают метаться бешеными зайцами, Вэй Усянь сознаётся:       – Вчера кое-что произошло.       Сяо Синчэнь ждёт некоторое время, а потом мягко подбадривает:       – Расскажешь?       – Ко мне... – помедлив, начинает Вэй Усянь, приподняв голову от коленей. – Пришёл вчера один человек. Тот парень, которого я в понедельник так эффектно почистил, – губы трогает мимолётная улыбка, но тут же пропадает. – Он не знал, что... Я тогда почти задремал на солнце, тихо так было, птички цвиркают, ветерок, яблоками пахнет... Он случайно коснулся моего плеча, – мужчина чуть хмурится, вспоминая тот момент и пытаясь вообразить, зачем Лань Ванцзи вообще понадобился тот несчастный лист, мог ведь просто сказать словами. – В общем, он пришёл спросить про этот злосчастный понедельник. Я думал, расскажу вкратце, уверю, мол ничего не трогал, денег не брал – все взятки гладки.       – Что-то пошло не так? – прозорливо замечает Сяо Синчэнь, когда пациент некоторое время не продолжает.       – Ох, понимаешь... Он какой-то нереальный, – Вэй Усянь наконец снова садится прямо и ещё больше разворачивается к доктору. – Красив, как демон, я вообще думал, что таким может быть только фотошоп на обложке журнала. Но! Не надо так смотреть, это не основное, – Усянь наставляет палец на очень лукаво улыбающегося доктора: знает он сам, что сказал про это первым пунктом, знает! – Мы сидели в гостиной, пили чай и... Чувство такое было. Уютно? – он снова немного сникает, царапает фактурную обивку дивана ногтем. – Обычно чтобы успокоиться после инцидента, мне нужно час-два. А мы сидели за столом, и уже через полчаса я, знаешь, просто руку протянул и позволил коснуться. Я, конечно, контролировал это, но само ощущение...       – Тебе понравилось? – осторожно спрашивает врач, весь обратившийся в слух за последние несколько минут.       – Угу, – очень кисло отзывается Вэй Усянь.       Между ними повисает тишина, едва разбиваемая отзвуками разговора Сяо Цин и вернувшегося ровно к ужину Сун Цзычэня в гостиной через стену.       – Мне бы хотелось, – тихо говорит Усянь, поднимая, наконец, взгляд на Сяо Синчэня, – чтобы люди касались меня неожиданно и просто так. Чтобы... – он повержено вздыхает, складывая ладони одну в другую и чуть сжимая. – Чтобы этот человек мог коснуться меня, а я бы просто. Обернулся и спросил, как у него дела, а не шарахался в фантомном ужасе.       – Если ты хочешь этого, А-Сянь, – доктор протягивает руку, предлагая коснуться или вложить в неё свою ладонь, – то всё обязательно получится.       Вэй Усянь несколько секунд смотрит на узкую кисть Сяо Синчэня, не дрожащую ни на волос, и всё же касается кончиков пальцев своими.       ***       Полицейское управление всегда казалось Вэй Усяню мрачным местом, но чаще всего он попадал сюда с жутким похмельем, так что могла быть небольшая взаимосвязь. Часы показывают почти восемь вечера рядового вторника, когда Вэй Усянь и Лань Ванцзи переступают порог ярко освещённого невзрачно-сероватых цветов фойе, переполненного запахами, звуками и людьми, всё это производящими. Какой-то пьяница доказывает офицеру, что не виноват ни в чём на свете, трое подростков с фингалами и царапинами хмуро и опасливо жмутся друг к другу на рядке стульев вдоль стены, множество полицейских в форме, торопящихся по своим делам. Вэй Усяню в таких местах всегда ужасно некомфортно, но он честно старается не подавать виду и чуть-чуть расслабиться, хотя скрытые длинными рукавами руки плотно сжаты в кулаки, как и зубы, задрапированные кривоватой улыбкой.       Никто особо не обращает на очередных пришельцев внимания, по крайней мере подозрительного. Пожалуй, это одно из немногих мест, где мантии Вэй Усяня вызывают разве что сокрушённый вздох: эти ребята каждый день видят такой карнавал, что чёрный халат с вышивкой – не очень-то эксклюзив. Лань Ванцзи же привлекает гораздо больше быстрых и заинтересованных взглядов. Ещё бы! Белоснежный костюм из явно дорогой ткани, чёрные ботинки и пояс, а на рубашке – крохотные чёрные пуговки с какой-то искоркой в центре, само собой подобный образ не часто увидишь в полицейском участке. Что уж говорить про идеально лежащие в мнимой небрежности волосы и слишком красивое лицо?! Вэй Усянь с каждой минутой рядом с ним всё больше чувствует себя старой взъерошенной саньцзу-у*, пусть Лань Ванцзи младше него на какой-то не существенный год. Мир несправедлив!       Может благодаря почти божественному сопровождению, Вэй Усяню удаётся избежать даже малейшего контакта с толпой, и всё же он облегчённо выдыхает, когда дверь кабинета Не Минцзюэ щелкает за спиной. За широким столом, едва ли не заваленном бумагами, восседает столь же широкий хозяин кабинета: майор полиции и по совместительству начальник этого отделения.       – А, явились наконец, – замечает гостей Не Минцзюэ, едва ли не с отвращением откидывая папку и поднимаясь из-за стола: его могучий рост всегда вызывал в Вэй Усяне восхищение и толику зависти, что уж говорить про низкий, рокочущий голос и фигуру терминатора, раскачанную годами тренировок? – У вас пятнадцать минут, без разрешения ничего не трогать, а лучше даже дышать в сторону. Сичэнь вытряс из меня эти вещдоки, только рискните их испоганить, особенно ты, Усянь.       – Чего сразу я-то? – с искренним возмущением вместо заготовленного приветствия отзывается Вэй Усянь, независимо и демонстративно перекрещивая руки на груди.       – Мне напомнить, кто в тот раз чуть свои пальчики на орудии преступления не оставил? – ехидно уточняет Не Минцзюэ, подходя к небольшому столу с правой стороны кабинета, где уже стоит серая, невзрачная коробка.       – Злой ты, дагэ, – обиженно тянет Магистр Вэй, но покорно придвигается к столу, переставая изображать оскорблённую невинность: и тут же едва не получает тонкими латексными перчатками по носу от резкого взмаха Не Минцзюэ:       – Какой я тебе тут дагэ, паршивец?! – пожалуй, мало людей в мире могут столь возмущённо и вместе с тем устрашающе натягивать бесцветные перчатки, но Не Минцзюэ справляется на отлично. – Лань Ванцзи, давай тоже ближе, ты-то хоть руки никуда не потянешь. Вы с братом всерьёз надеетесь откопать какие-то хвосты до суда?       – Мгм, – кивает младший Лань, присоединяясь к осмотру доставаемых из коробки вещей.       – В папке материалы дела, банковские счета, звонки, результаты анализов образцов. Сомневаюсь, что вам это поможет, но остальное ещё менее информативно, – комментирует майор Не, откладывая стандартную серую папку в сторону.       Следом огромными, но на диво ловкими руками Не Минцзюэ на стол извлекаются расфасованные в отдельные зип-пакеты вещи: ключи от машины, паспорт и водительское удостоверение, потёртый синий ежедневник, смартфон с разбитым экраном и симка к нему, три одинаковые серебристые флешки и последним – коричневый футляр сантиметров тридцать в длину, закрывающийся на две защёлки по длинному боку.       – А вот это что? – тут же оживляется Вэй Усянь, указывая на необычный среди вещдоков объект.       – Кисть. Этот Су Миньшань оставил у себя дома на самом видном месте документы и её, – говорит Не Минцзюэ и всё же протягивает Вэй Усяню вторую пару перчаток. – Следователь пришёл к выводу, что парень не собирался возвращаться к прежней жизни и, может, купил фальшивые документы, чтобы сбежать с денежками, хотя таких мы на трупе не нашли. При нём вообще ничего не было, тело за две недели в воде основательно обглодала водяная живность, но экспертиза ДНК творит магию.       Магистр Вэй наконец открывает футляр: внутри простая бамбуковая кисть, лак на древке местами поцарапан, ворс хоть и тщательно промыт и просушен, но с некоторыми ломаными волосками, видно, что это рабочий инструмент – или был таковым на протяжении какого-то времени. Никаких особенных отличительных знаков на ней нет, самая обычная и довольно дешёвая, футляр для её хранения вышел наверняка дороже. Магистр кладёт на стол и то, и другое, и, не обращая внимания на два любопытных взгляда, складывает пальцы перед грудью в знакомый якорь. Перед вновь открытыми глазами предстаёт уже новая картина: вокруг кисти действительно намешано энергий, дерево и ворс неплохо способны её аккумулировать, уплотнения светлой ци, пронизанные чёрными нитями создают эффект мраморной полупрозрачной дымки. Когда Вэй Усянь берёт кисть в руки, то ожидаемо не чувствует покалывающего холода проклятий: эту кисть обожали и ненавидели одновременно. Вывод напрашивается сам собой.       – Уж не знаю, почему этот ваш Су Миньшань не забрал её с собой – и даже, как я понял, весьма демонстративно оставил на виду, – говорит Магистр Вэй, возвращая вещдок Не Минцзюэ и стягивая с рук перчатки, – но могу сказать следующее: владелец этой вещи определённо жив.       В повисшей на несколько мгновений тишине кабинета голос майора Не звучит неожиданно тоскливо:       – Ну и каким долбаным образом вы хотите, чтоб я подшил это к делу?!..       ***       Вэй Усянь бросает короткие взгляды на аккуратно ведущего машину Лань Ванцзи. Свет фонарей и отблески габаритных огней других машин в потоке изредка проходятся по его спокойному лицу, иногда создавая иллюзию не то ухмылки, не то торжествующего злорадства, но скорее всего это лишь воображение целителя. В салоне приятно пахнет парфюмом хозяина в смеси с подвыветрившимся ароматизатором после мойки, из динамиков льётся какая-то незнакомая, но очень медитативная классическая музыка. В такой обстановке неплохо думается.       Насколько Магистр Вэй понял из дальнейшего разговора в полиции, Су Миньшань продал информацию конкурентам, но доказать именно заказ – почти не представляется возможным, а значит «Цзинь Империал» отделается символическим для них штрафом. Живого человека можно допросить, он может раскаяться и сознаться в преступлении, может проговориться или завраться – только труп в достаточной мере молчалив.       Чем ближе машина подбирается к дому, тем тоскливей становится на душе Вэй Усяня. Братья Лань наняли его для небольшого и зыбкого, но подтверждения возможности того, что Су Миньшань до сих пор жив, и им есть, что искать и в чём разбираться. Они ловят свой шанс прижать конкурента, пусть даже методы можно назвать сомнительными. Ни один суд не примет во внимание показания экстрасенса: не в мире, где официально – это мракобесие и шарлатанство, да и Вэй Усянь не дурак, чтоб бежать самостоятельно в клетку, доказывая, как они не правы. Он помогает в силу своих возможностей тем, кто приходит к нему, а на спонсорство людей состоятельных и прочувствовавших на своей шкуре эффект от действий Магистра можно вполне неплохо жить. Несколько из них даже прикрывают деятельность целителя от любопытных носов.       Вэй Усянь смотрит на руки Лань Ванцзи уверенно сжимающие руль, и думает, что его шанс медленно утекает сквозь пальцы. Это короткое знакомство, каких в его жизни были сотни, почему оно оставляет после себя столько горечи?       Глупо скучать по человеку, с которым находишься в одной машине.       Глупо скучать по человеку, которого ты едва знаешь.       Глупо скучать, если всё равно не способен прикоснуться, удержать, привлечь внимание...       Вэй Усянь вдруг совсем иначе чувствует своё одиночество. Много лет он отстранялся от людей, была ли причиной его фобия как таковая или же те несколько минут – личный ад, показавшийся и ощутившийся ему вечностью, – за которые он её приобрёл? А может что-то ещё, чего он пока не способен осознать. Но в любом случае кокон вокруг, долгие годы бронёй защищавший, оказался вдруг сдавливающими кандалами.       Когда автомобиль плавно останавливается на небольшой парковке у дома, Вэй Усянь не спешит выходить, и вместо вежливого прощания, тихо спрашивает:       – Ты знаешь, что значила та кисть для Су Миньшаня?       Лань Ванцзи не обязан отвечать. Это всего лишь жалкая попытка ухватить момент, словно сегодня эта связь оборвётся, что совсем неправда: номера телефонов, общие знакомые – всё на месте, исчезнет только крошечная деталь – повод для новой встречи.       – Мгм, – отзывается Лань Ванцзи, но, к расцветшей внутри Вэй Усяня радости, продолжает: – ученическая кисть. Су Миньшань тоже занимался каллиграфией, участвовал в городских конкурсах от нашей школы. Он был в выпускном классе, когда наша школа принимала очередные соревнования.       – Ты тоже участвовал? – не удерживается Вэй Усянь от уточнения, уже начиная догадываться, к чему всё идёт. Он поудобнее устраивается на широком кресле, чтобы лучше видеть визави, и на время отодвигает печаль расставания.       – Нет, – неожиданно не подтверждает мысли Усяня Лань Ванцзи, хотя дальнейший рассказ выходит ещё лучше. – Не проходил по возрасту, мне было около двенадцати. Зато помогал с организацией учителю Шэнь. Су Миньшань... Был неплох в каллиграфии. В своей возрастной группе возможно лучший. Но он крайне... Вспыльчивый. Горделивый. Нетерпеливый. Это несовместимо с искусством начертания.       – Ого, Лань Чжань, да ты его терпеть не мог? – изумлённо подмечает Вэй Усянь, губы сами растягиваются в хитрой улыбке, а тело чуточку подаётся вперёд. Ему действительно любопытно.       – Мы были детьми. В те года я тоже был несколько вспыльчив, – сознаётся Лань Ванцзи. Его пальцы разглаживают какую-то незначительную складочку на одежде, а взгляд изучает погашенную приборную панель. – Перед началом выполнения конкурсных работ Су Миньшань заявил, что у него украли кисти. Все желающие могли использовать свои привычные инструменты, также на выбор предоставлялись простые ученические. Су Миньшань заявил, что эти кисти не соответствуют его уровню и ими заведомо невозможно изобразить хоть что-нибудь стоящее.       Вэй Усянь изо всех сил пытается сдержать рвущийся на волю смех, на что Лань Ванцзи смотрит немного осуждающе, но искры веселья в его взгляде портят весь эффект.       – Дай угадаю: ты взял ученическую кисть и виртуозно написал что-нибудь вроде «Изящности»*?       – Полёт дракона*. Меньше, чем за минуту.       Магистр Вэй всё же хохочет, аплодируя такой эскападе, особенно представив, как юный, но наверняка такой же внешне невозмутимый Лань Ванцзи заканчивает выводить линии иероглифа и вручает кисть злому и морально уничтоженному Су Миньшаню. Незнание того, как выглядел этот человек, совсем не мешает фантазии.       – Довольно грандиозное унижение, Лань Чжань, никогда бы не подумал, что ты на такое способен!       Вэй Усянь на сто процентов уверен, что в тёмном янтаре глаз Лань Ванцзи сверкает искра, а вот резкий выдох и розовые мочки ушей можно разобрать даже в скудном свете уличного фонаря. Целитель позволяет себе несколько долгих секунд смотреть в глаза своему собеседнику, позволяет себе побыть наглым и неприличным, хотя бы в тех рамках, что ему сейчас доступны.       – Спасибо, что подвёз, Лань Чжань, – всё же говорит Вэй Усянь, и не позволяет улыбке соскользнуть с губ: ему хочется расстаться на хорошей, тёплой ноте, ведь сейчас, в салоне автомобиля, пропитанном запахом и духом его хозяина, так уютно и хорошо, что хотелось бы, отчаянно хотелось бы остаться здесь подольше. – С тобой ужасно весело. Заходи как-нибудь?       Лань Ванцзи кивает, рассматривает целителя в ответ, будто так же забыв о приличиях. Всего лишь веяние момента, всего лишь...       Вэй Усянь позволяет улыбке сползти лишь после того, как за спиной хлопает входная дверь, отрезая его от мира, запирая его в своём вечном одиночестве, погружая в звенящую тишину.       Теперь можно и скучать.       ***       Прикосновение холодное. Не пугающее, только иррационально леденящее, будто двигается то, что не должно.       Сначала лишь прикосновение к щеке. К запястью, где бьётся потревоженный пульс.       Лёгкое царапающее – к щиколотке.       Они медленно множатся, поднимаются, распространяются. Они не доставляют удовольствия, они вызывают оторопь и стылую дрожь. Сколько их? Почему они касаются?       Постепенно царапать начинает каждый из них. Сначала легко, но кто-то делает это чуть резче, и будто разливающиеся чернила по бумаге – так начинают делать все.       Ему больно.       Крика не выходит, у него нет голоса. Как и зрения, он только ощущает, он не знает, где находится, что происходит.       Тело застыло.       Грудь обжигает короткий росчерк, и металлический запах заполняет пространство вокруг.       Он не видит. Не может закричать, умолять остановиться.       Но он чувствует. Он ощущает запах железа. И он слышит неразборчивый шёпот сотен голосов.       Шорохи, шелесты, даже чёртово царапанье издаёт отвратительный звук чего-то ломкого.       Кожу обжигает сразу в нескольких местах, запах крови становится сильнее.       Больно.       Прекратите, перестаньте, больно!..       В какую-то секунду холодное впивается в предплечье, это будто хищные когти, они вспарывают кожу и проникают глубже, начиная сдирать её.       Он захлёбывается беззвучным воплем боли, плеснувшим густым запахом крови, холодное вцепляется в него всё жёстче, ноги, руки, всё тело – сильнее распарывается кожа, они отрывают кусочек за кусочком, они проникают всё глубже, жутко цепляя оголённые нервы – его парализует, боль накатывает всё острее, она покрывает его, захлёстывает.       Пытка останавливается, замирает на мгновение, порождая в бьющемся в агонии разуме надежду.       Когти впиваются глубже, раздирая его плоть, мышцы нитями рвутся, порождая внутри крик, который не может вырваться на волю.       Они впиваются в первую кость. Он чувствует всем своим существом, как она ломается, дробится, крошится на миллиарды острых осколков, раня изнутри всё больше и больше.       Его сознание и сердце будто два светоча, остающиеся нетронутыми, но повержены в агонию боли.       Пожалуйста, прекратите, остановите, закончите это!       Боли слишком много, она заполняет собой, заменяет всё сущее.       Холод касается сердца.       Оно зачем-то ещё бьётся, заполошно, бессмысленно, ведь тела больше нет, оно разодрано, оно разорвано, нет вен, по которым могла бы бежать кровь, почему оно бьётся?!       Холод окружает, холод сдавливает.       Медленно, слишком медленно тиски сжимаются.       Холод проникает в оставшиеся закоулки души и разума, на мгновение, на пропасть вечности приостанавливаясь – в ожидании окончания пытки.       Всё обострённый нерв, последний, самый чуткий, оставшийся будто в издёвку, оставшийся для проходящихся по нему лезвийных когтей.       Сердце не выдерживает, сердце проливается остатками крови, остатками жизни.       Первый светоч погас.       Разум заходится в приступе боли и отчаяния, в острой вонзившейся в самый центр игле, разрушающей всё вокруг.       Леденящий холод окутывает последний светоч.       И замирает на грани небытия.       Крик.