Но мы обязаны, долгом и совестью связаны

      — Я разочарован. Я разочарован в тебе, — тихий голос оглушительно звенел в его ушах.       Тело выкручивало от дикой адской боли, казалось, что его сейчас разорвет или сожжет изнутри, но Аказа не позволял себе упасть и скорчиться в муках, он держал спину неестественно ровно, крепко сжатый кулак вдавливал в пол, следя за тем, чтобы не повредить дорогой паркет. Он стискивал зубы, дышал рвано, жмурил глаза, а холодный высокий голос продолжал:       — Даже ты, Аказа, подвел меня. Почему ты не убил Хашира? Почему не убил мальчишку и девчонку?       Миниатюрный стройный мальчик в идеально выглаженной рубашке резко вскинул руку вперед, и стоящий на коленях перед ним мускулистый мужчина коротко глухо застонал.       — Ты докладываешь мне, что не нашел Синюю Паучью Лилию. Ты не смог убить Хашира, девчонку и троих мечников. Аказа. Это всего лишь пятеро людей, а убивать людей естественно для демона.       Вытянутая вперед рука мальчика отрывистым движением сжалась в кулак. Демон повалился на пол.       — Это не такое сложное задание — найти цветок. Но уже сколько лет ты пытаешься его выполнить? Как это понимать, Аказа?       Мальчик порывисто разжал пальцы.       — Тебя смогли ранить девчонка и мальчишка, которые даже не являются Хашира. Получается, не так уж и сложно одолеть Третью Высшую Луну?...       — Но довольно. Ты разочаровал меня, Аказа. Пойди прочь. И помни, — тут Аказа услужливо поднял голову, алой вспышкой полыхнул взгляд Мудзана, и резкая головная боль пронзила его, но он продолжал смотреть, не отводя взгляда.       Перед глазами замелькали нечеткие расплывчатые образы.       — Убей их первыми. Эти мечники донимают меня более других.       Очень высокий мускулистый мужчина с белыми, без зрачков, глазами.       Уже знакомый ему Кеджуро Ренгоку.       Бледный, синеглазый брюнет в хаори вишневого цвета.       Парень с белыми, торчащими во все стороны волосами и множеством шрамов на лице.       Смуглая девушка с темно-каштановыми волосами. Шуань.       Аказа почтительно поклонился, невзирая на дикую, сумасшедшую боль, и бесшумно спрыгнул из окна. Он понимал, что его господин рассержен, зол, взбешен и ему стоило уйти — немедленно. Он неторопливо, пошатываясь от боли, дошел до забора. Значит, пятеро. Отлично, он убьет их, и Аказа даже знает, с кого начать.       Шуань и Кеджуро. Эти двое ему понравились. От схватки с ними он действительно получал удовольствие, но из-за этого он и отвлекся от изначальной цели. Он не успел убить их и не успел убить остальных трех мечников. Он тянул время, он поддался эмоциям, и этим самым подвел своего господина.       Какое же гадство…       Нет, с этими двумя он покончит в первую очередь. Интересно, кого из них покинет удача первым, кто попадется ему раньше? Шуань или Кеджуро? Кеджуро или Шуань?       Она провалилась в глубокую, темную, манящую полудрему. Изредка приходила в себя, и тогда на нее наваливалась вся боль, и эта же боль вновь заталкивала ее назад, в тепло, в мягкость, гравитация припечатывала ее вниз, туман заволакивал сознание, будто заполнял собою все ее существо.       По-настоящему очнулась она нескоро. Шуань сама не знала, сколько она уже без сознания — день? неделю? месяц?       Последнее, что она помнила — побег Аказы, адскую боль во всем теле, слабеющий голос Кеджуро, который отдавал указания уцелевшим мечникам, шелест утреннего ветра, а потом — пустота, черная, непроглядная пустота, изредка из нее пробивались голоса — ворчливые, строгие и встревоженные. Еще иногда темнота отступала, сквозь чуть приоткрытые веки пробивались полосы света, до того яркого, что голова начинала болеть, а глаза — слезиться.       Затем, к неудовольствию Шуань, темнота и пустота стали давить на нее, затягивать глубже, она была уверена, что ее прижимает к раскаленному центру Земли, и в то же время нещадно поливает ледяным дождем — было то жарко, то холодно; и все время — тяжело. Туман в сознании стал распирать череп изнутри, кислорода не хватало, вдохнуть полной грудью она не могла, ее будто сдавило со всех сторон душное, тягучее, сухое, вязкое нечто.       В один миг эти чувства, казалось, достигли апогея, и, как Шуань показалось, она моментально пришла в сознание.       Темнота. Вокруг и везде — темнота. Пахнет пасмурной ночью и дождливым вечером. Очертания предметов неохотно, вяло и лениво прорисовываются, но перед глазами плывут круги, и Шуань все еще видит все расплывчато и размазанно, словно неопытный художник переборщил с пропорциями при смешивании краски и добавил чересчур много воды, и теперь она потекла и акварель прямо на картине смешалась…       Но вот зрение становится четче и четче, и вдруг она неожиданно для себя увидела дом, калитку, Томиоку, и себя, прямо рядом с ухом раздалось громкое карканье, потом оно вдруг стало раздаваться со всех сторон, и Шуань испуганно дернулась, упала, покатилась откуда-то с горы, потом над ней навис силуэт Незуко, наперерез бросился Танджиро…       Быстрая прокрутка кадров. Все звуки, запахи, образы и ощущения мгновенно, в одну секунду все разом воскрешаются в памяти, и тут же забываются.       Надолго перед глазами застывает его образ. Сине-голубые глаза. Бледная кожа и черные растрепанные волосы.       Потом, вихрем, ураганом в ее воспаленное сознание врывается последнее ее сражение, только Незуко теряет контроль, кидается на Кеджуро, тот отрубает ей голову, Танджиро падает навзничь, насквозь пронзенный рукой Третьей Высшей, а Томиока быстрым точным движением вспарывает себе живот и медленно оседает за землю.       Картинка застывает.       Тела рассыпаются в пепел, ветер несет их навстречу рассвету…       …Шуань распахнула глаза.       Холодно. Темно. Тихо. Пахнет ночной прохладой, спиртом, лекарствами, травами.       Она медленно скользит взглядом вокруг, зрение медленно восстанавливается, голова начинает болеть, и Шуань замечает темную фигуру в углу. Стоит ей приподнять голову, и фигура в то же мгновение встает и стремительно подходит к ней, свет луны падает на его лицо, и девушка мгновенно узнает Гию Томиоку.       Его обеспокоенный взгляд, мягкий голос, прикосновение руки к руке действуют как самое сильное обезболивающее и успокоительное, и Шуань медленно засыпает, и на этот раз — почти без галлюцинаций, почти без бреда, лихорадки и кошмаров…       Потом в себя она пришла часов через десять. Медсестра, менявшая компресс, пояснила, что за последние три дня ее лихорадка перешла кризис и теперь самочувствие начнет быстро улучшаться, Гию Томиока этим утром получил письмо из Штаба и отправился в путь без промедлений,       — Точно я не знаю, но, вроде, не на миссию, — прибавила она между делом.       Но вскоре медсестра ушла, и Шуань вновь попыталась уснуть, было невыносимо скучно, раны жгло и щипало, переломы отдавались тягучей колючей болью, хотелось забыться, и вскоре мягкая приятная темнота охватила ее сознание.       На следующее утро, незадолго до пробуждения, она провалилась в странный, пугающий сон. Она бежала сквозь густой, холодный и неприветливый ночной лес, и со всех сторон слышала леденящий душу вой. Было страшно, очень, ноги заплетались, воздух был густым, вязким и липким, горло сжимала спазмами, но в голове почему-то крутилось:       "Я это заслужила. Так и должно быть. Не сопротивляйся, просто умри, сдохни!"       Вой приближался, окружал, сжимал в кольцо, и вдруг мокрая липкая рука вцепилась в ее руку, потащила в сторону, поволокла за собой ее сопротивляющееся тело, вой стал невыносимо громким, и вмиг исчез.       Шуань проснулась. Она не могла пошевелиться. В голове прокручивались последние мгновения сна, и даже почувствовав боль во всем теле от ран, она решила, что тот кошмарный вой добрался до нее, и лишь спустя долгие семь секунд до нее дошло, что это был просто ночной кошмар. Просто сон. Сейчас она в безопасности. Лежит на кровати в холодном поту. В горле пересохло. Удушающе жарко и тошно. Руки и ноги не слушаются. Она может лишь пластом лежать на кровати и рвано дышать. Краем глаза она видит, что за окном светлеет. Начинался рассвет…       Прошло, по ощущениям, минут пять, и наконец-то девушка смогла восстановить дыхание, унять дрожь, чуть привстать, превозмогая боль, и дотянуться до стакана холодной воды, что стоял на тумбочке. Пара глотков еще немного помогли прийти в себя, и Шуань вновь опустилась на постель.       Что это был за сон, и почему ей кажется, будто это и не сон вовсе?       Она испытывала странное чувство дежавю.       Может, правда не сон? Но тогда что? Воспоминание о какой-то миссии? Но ведь ничего такого с ней ни разу не случалось! Всего один раз она оказывалась в лесу, среди врагов, окруженная демоническими когтями, зубами и воплями со всех сторон, но в тот раз все-все было совсем иначе!       Слабость и вялость клонили Шуань ко сну, она отчаянно сопротивлялась, пыталась сосредоточиться, заставляла себя размышлять, думать, вспоминать и вытаскивать из головы все, что только могло хоть как-то помочь разобраться в увиденном, но туман в голове становится все гуще и гуще, веки тяжелели, глаза от усталости слипались, мозг отказывался соображать и вязкая липкая и теплая пелена дремоты уверенно побеждала в этой схватке.       Шуань вновь бежала по лесу, спрыгивая с высоких веток на землю и уворачиваясь от когтей, жаждущих ее крови, металась между врагами, тонкие ветки хлестали ее по рукам и ногам, страх заполнял сознание, холод ночи и ужаса пронизывал тело насквозь, смерть ледяным арктическим дыханием шептала что-то на ухо, но мокрая, липкая, шершавая мозолистая рука уверенно вытягивала ее, тянула за собой, зловещий вой демонов кругом становился невыносимо громким, хохот синигами резал барабанные перепонки, но вдруг все стихло… и тихий добрый мужской голос поклялся спасти ее.       Она резко распахнула глаза и судорожно рвано втянула воздух ртом. Еще. И еще-еще-еще…       Во второй раз сон был в разы реалистичнее. Атмосфернее. Пронизывающе-до-костей-и-нервных-окончаний. Пугающе. Мрачнее.       Нет, это не сон, сны такими не бывают!       Как? Где? Откуда это у нее в воспоминаниях? Почему она не может вспомнить это целиком, почему оно является ей во сне? Почему именно сегодня и именно сейчас?       Это выводило из себя. Шуань еще раз попыталась вспомнить, но тщетно, казалось, будто это и вправду был только ночной кошмар… Но нет. Это не кошмар, ее интуиция срывала голос, крича, что это было на самом деле…       И теперь Шуань донимал еще один важный вопрос: кто пытался защитить ее? Кто вытаскивал из логова нелюдей? Этот добрый мягкий голос — чей он?       Кто этот человек?       Она не могла вспомнить. Ответ буквально вертелся на языке, но никак не получалось, она никак не могла понять, что за мужчина спасал ее. Чертовщина какая-то, она не помнит, что случилось, когда случилось и почему, помнит только жалкие обрывки, из которых все события восстановить не получиться.       Но что, что могло произойти? В каком-то сражении она, наверное, была тяжело ранена, не могла сражаться, попала в окружение, чуть не погибла, но один мечник защитил и вытащил ее? Примерно так все и было?       Она еще с полчаса перебирала в памяти все задания, все патрули, на которые они отправлялись с Томиокой-саном, но вспомнить так ничего и не смогла.       А потом день окончательно вступил в свои права, медсестры пришли делать ей перевязки, словом, жизнь вновь закипела в Доме Глицинии.       — Вы наконец-то перестали терять сознание поминутно, Акияма, — сухо проговорила лекарь, закончив осмотр, — что же, это хорошо. У вас глубокие раны и несколько переломов, так что здесь вы надолго, минимум на месяц.       — Так долго? — перебила ее Шуань, — но я не могу! Мне нужно вернуться к тренировкам, это срочно, я же цугуко!       — Да хоть сейчас отправляйтесь, — раздраженно фыркнула врач, — я никого здесь не держу, двери открыты, до свидания!       — Нет, нет, вы меня не так поняли. Я просто хочу быстрее восстановиться, что я могу сделать для этого?       — Молча лежать, — отрезала она и стремительно вышла.       Шуань все больше раздражал этот день. Сперва этот непонятный кошмар, теперь не менее пугающее заявление про месяц лечения. Ну какой, черт возьми, месяц? У нее и раньше бывали переломы, и заживали они куда быстрее! Она и так последние полгода кучу времени в Домах Глицинии провела!       Акияма со стоном выдохнула. Отстой... Если бы она была сильнее…       Она знала эту суровую жестокую логику: чем выше твой ранг, тем ниже вероятность погибнуть на задании или получить тяжелую, приводящую к инвалидности, травму. Да, задания у опытных Истребителей сложнее и опаснее, но знание этого толкало их тренироваться усерднее, тщательнее и внимательнее оценивать врага и продумывать тактику сражений. За примерами далеко ходить не надо: раз в месяц всем Хашира присылали сводку, в которой указывали количество мечников по рангам, и Шуань сама видела эту удручающую статистику.       Но из любого правила есть исключения, и здесь исключением стала сама Шуань Акияма: сразу после вступления в Организацию Истребителей она официально стала цугуко Томиоки, с потому почти все время отправлялась на задания с ним. Конечно же, миссии Хашира всегда были чрезвычайно трудными и опасными, потому Шуань очень быстро, за два года, смогла достичь первого ранга. И все же, она хоть и была куда опытнее тех, кто проходил Финальный Отбор с ней, но она еле-еле дотягивала до уровня Узуя и Кочо, самых слабых из Хашира. До Томиоки или хотя бы Канроджи ей еще расти и расти.       Внезапно пришедшая в голову мысль заставила посмотреть на ситуацию с другой стороны. Она ведь и вправду в последние полгода половину времени пролежала израненная и покалеченная под присмотром врачей…       Она постоянно получает тяжелые травмы на заданиях, рискуя жизнью налево и направо и подставляясь под каждый удар, потом, только вылечившись, тяжелыми тренировками доводит себя вновь до прежнего состояния, нарушая данное Томиоке обещание, и, полуживая, бросается спасать Незуко от фантомной угрозы обращения, ввязывается в битву с Третьей Высшей, чудом выживает лишь благодаря рассвету и опять лежит, изнемогая от ран.       Томиока-сан неоднократно повторял, что цугуко должны осознавать ценность своей жизни и быть готовыми в любой момент занять пост Хашира, он часто просил ее быть осторожнее, не лезть на рожон и не рисковать собою, избегать тяжелых трави, потому что от них она очень долго восстанавливается и не может в это время тренироваться, и, и… и ни разу Шуань не вспомнила о его словах. Точнее, вспомнила, но не сочла нужным прислушаться.       Как, как так?       Акияма его безмерно уважала, считала одним из сильнейших даже среди Хашира, но в минуту опасности несмотря на четкую уверенность в том, что Томиока-сан этого не одобрит, что Томиока-сан опять будет недоволен ею, она с головой кидалась в гущу сражения.       А если бы то время, что она тратила на лечение и восстановление, Шуань посвятила бы тренировкам, насколько опытнее она бы стала? Об этом было больно и тошно даже думать.       "И как он до сих пор терпит меня, как цугуко? Я же… не подхожу. Не подхожу совсем. Что толку от опыта, силы, скорости, таланта, если я готова жизнь отдать так запросто?"       Раздражение почти сразу же ушло, оставив злобу на саму себя и бесконечное желание исправиться, вновь отправиться с Томиокой на задание и полностью оправдать его ожидания, но…       "...ты же знаешь, что не сможешь. Опять ведь кинешься спасать всех и вся, так?" — тут же насмешливо отозвался голос в голове.       Шуань обреченно выдохнула. Все-таки следовало признать: цугуко из нее вышла не очень. А ведь в детстве она так мечтала об этом, обещала себе, что непременно ею станет, что будет тренироваться из последних сил, а потом, через несколько лет, займет пост Хашира, будет защищать людей и убивать демонов. Но на самом деле все оказалось гораздо сложнее и запутаннее. Ее собственные убеждения и принципы, казалось, шли вразрез с ее мечтой.       Шуань вдруг почему-то вспомнила, что года два назад, когда она была еще ранга Каното, все было иначе. Тогда на заданиях мечница безукоризненно следовала указаниям Томиоки, никогда не лезла на рожон, а потом — это Акияма всем нутром чуяла — что-то произошло, и после этого так она поступать не могла. Наверное, что-то случилось, но что именно — девушка вспомнить не могла.       Может, кто-то погиб из-за нее. Вдруг Шуань, помня о словах Томиоки-сана, могла отступить от сильного противника, и кому-то пришлось жертвовать собою ради нее?       "А если тот сон как-то связан с этим?" — она распахнула глаза от внезапного озарения.       Точно. А вдруг, год-два назад во время одного из заданий ее тяжело ранили, она пыталась отступить и убежать, попала в окружение, и какой-то мужчина ее вытащил и спас. Он определенно рисковал жизнью, а значит, скорее всего получил тяжелые травмы или вовсе погиб там. И ее, видимо, настолько это тронуло за живое, что больше Акияма никому не могла позволить погибнуть за нее.       Девушка нервно облизнула губы и попыталась выровнять дыхание. О, она определенно волновалась, волновалась довольно сильно.       Если ее предположение верно, то картинка складывалась красивая с точки зрения логической, и ужасная с точки зрения человеческой. Кто же тот человек и что с ним случилось? Теперь ей просто жизненно необходимо было узнать это. Если, если только он погиб или остался инвалидом — Шуань не простит себя до конца жизни.       Ночью она долго не могла уснуть несмотря на ужасную слабость, непрошенные мысли безостановочно лезли в голову, забыться никак не получалось. Беспокойство пожирало ее изнутри, не отпускало, только затягивало глубже и дальше в эту мрачную пучину неизвестности, тревоги и вины. Только за час до рассвета тяжелый беспокойный сон сморил ее.       Опять ночь. Лес. Холодно и капельку страшно. На этот раз она все видела будто от третьего лица. Видела себя — на очередном патрулировании местности. Видела нахмурившегося Томиоку, который сосредоточенно вглядывался в тьму леса, и потом заговорил:       — Недалеко на севере большая стая демонов, ты, думаю, чувствуешь отголоски их аур. Их много, но они далеко не сильные. До ближайшей деревни им добираться более половины суток. Шуань, – он обернулся к мечнице, — мы не обязаны убивать их, наша основная задача — доложить о них в Штаб. Но не стоит тянуть с этим, так?       — Да, конечно, Томиока-сан, — ответила тогда Акияма, — лучше убить их сейчас.       А затем Шуань с ужасом смотрела, как она-из-сна вспомнила смерть папы, вспомнила тот предрассветный кошмар, испуганно кинулась к Томиоке, а когда демоны подобрались ближе — паника охватила ее с головой. Уронила катану, вцепилась обеими руками в хаори мужчины, расплакалась, воспоминания о гибели отца лавиной вновь обрушились на нее. Она потеряла все хваленое самообладание, была уверена в том, что сейчас она вновь перенеслась в ту ночь, когда потеряла папу, она будто наяву видела его, окровавленного и мертвого, видела уродливые мерзкие ухмылки демонов, видела весь ужас, всю жестокость этого мира, всю его несправедливость и боль…       Гию притянул Шуань к себе в попытке успокоить, пообещал спасти, и парировал атаку первого из врагов, но на Акияму вдруг бросился демон, и она совсем обезумела от страха, боли, огромного груза вины и одиночества.       Она бросилась наутек, и невольно попала в самое логово демонов, в самую гущу сражения.       Они были везде, из каждого куста на Шуань плотоядно глазели нелюди. Злобно завывая, они гурьбой бросились на нее, но вдруг дорогу им преградил Томиока.       Он схватил девушку за руку, потянул в сторону, неистово кромсая демонов, но врагов почти тут же стало в разы больше, а Шуань безвольной куклой осела на землю, не в силах пошевелился.       Гию стиснул зубы, оглянулся на Акияму, и яростно кинулся навстречу нелюдям.       Он убивал их, откидывал в стороны и подставлялся под каждый удар, который предназначался девушке.       А Шуань-из-настоящего смотрела, как мужчине вцепились зубами в плечо, длинными когтями полоснули по груди, как Томиока, захлебываясь в собственной крови, все же добил последнего врага, и кинулся к плачущей ей. Держал за руку и говорил, что все в порядке. И этот голос, такой мягкий, такой тихий, врезался в память вновь и вновь. Мертвенно-бледное лицо, тусклые сине-голубые глаза и черные-черные синяки под ними, дрожащие холодные руки, липкая испарина на лбу, много-много багровой крови, запах гнили, дыма, пепла и его голос — она до конца жизни этого не забудет.       Потом Акияма все же пришла в себя. Но какуши тогда уже унесли его в Дом Глицинии, и она бросилась туда.       Несколько часов она сидела под дверью операционной. Медсестры бегали туда-сюда, носили воду, бинты, лекарства, и одна из них испуганно шепнула Шуань, что дела очень, очень плохи и до рассвета мужчина может и не дожить.       Она с негромким вскриком наконец распахнула глаза и проснулась.       "Нет… Нет… Что я наделала?! Он же чуть не погиб! Черт… Как, как? Зачем, почему, за что, нет, нет… Что же я натворила?..."       Сердце колотилось, словно бешеное.       Из-за нее чуть не погиб Гию Томиока.       Чертчертчертчерт.       Нет. Ну только не он. Ну пожалуйста. Ну кто угодно, но не он. Пожалуйстапожалуйста.       Чувство вины и ненависти к себе буквально сжигало ее заживо.       Как она позволила себе потерять контроль? Как посмела впасть в панику?       Она же чуть не убила его собственными руками.       Это все из-за нее. Она во всем виновата. Сначала погубила отца, а потом — и его.       — Ненавижу, ненавижу, ненавижу, сдохни уже, умри, умри, ненавижу, ненавижу тебя, — прошептала она, смотря на потолок невидящими глазами.       До самого утра она лежала, не шевелясь и изредка жмурясь и прикусывая губу до крови от накатывающей волны вины и стыда. Ненависть к себе в ту ночь достигла апогея, и Шуань даже всерьез думала о том, чтобы покончить с собой, но потом решительно отмела все подобные мысли.       "Ты разве заслуживаешь такой легкой смерти? Ну уж нет. Борись, сражайся, убивай демонов, хоть немного искупи вину, исполни свой долг, и потом — да, конечно, потом можешь спокойно зарезаться," — напомнил противный голосок в голове.       Еще несколько дней прошли в муках совести и непрекращающемся потоке саморазрушающих мыслей о собственной ничтожности и ненужности, а потом созревшее решение несколько успокоило ее и приглушило голос вины.       Прошла, по ощущениям, вечность, и Шуань уже физически не могла больше находится в этой опостылевшей комнате среди ворчливых медсестер. Мысли об атрофии мышц от долгого постельного режима приводили в ужас, и каждый день мечница требовательно спрашивала, когда она сможет вернутся к тренировкам.       Она раз за разом получала категорический отказ, и раз за разом, стоило врачам выйти из комнаты после осмотра, начинала качать пресс, приседать на здоровой ноге, отжиматься и выполнять почти все известные ей упражнения, не тревожа перелом. А спустя полтора месяца лечения Шуань впервые попробовала встать на обе ноги. Оперлась руками о стену и медленно, осторожно начала переносить вес на больную ногу. На самом деле, было страшно. А что, если ей станет хуже? Вдруг кость еле-еле срослась, и сейчас она вновь ее сломает?       Да к черту все!       Шуань просто больше не могла находится здесь, она уже все решила, и сейчас ей нужно просто разработать эту дурацкую ногу и отправиться исполнять задуманное.       Терпимая ноющая боль заставила зажмуриться, но не остановила Шуань, и она неуверенно и неумело сделала пару шагов, чуть не потеряла равновесие и в последний момент оперлась на стену.       Ходить было больно и очень неудобно: гипсовая повязка охватывала ногу от колена до голеностопного сустава, но все равно — она могла ходить! А значит, нет смысла оставаться под надзором врачей!       Еще полчаса она требовала немедленно снять гипс, выслушивала решительные отказы, и наконец, твердо проговорила:       — Или вы снимете его сами — или я просто срежу его. Мне. Пора. Тренироваться, — Шуань с огромным трудом скрывала раздражение. Получалось очень плохо.       Гипс все-таки сняли. Нога выглядела слишком слабой, слишком тонкой, будто мышц в ней совсем нет, только кость, обтянутая кожей и жировой прослойкой, и мечница почти физически чувствовала отвращение к ней. Колено все еще было больно сгибать, голеностоп работал не лучше, и Шуань остаток дня пыталась размять и разработать их.       Уже поздно вечером ей надоел этот монотонный и болезненный процесс, и Акияма решила отправляться. Она опять столкнулась с упертостью медиков, и опять была крайне раздражена и жестко пресекла любые возражения. Ей пора.       К счастью, до дома было недалеко, и Шуань решила даже не ждать рассвета. За три часа пути — причем она честно старалась беречь больную ногу и почти две трети дороги не бежала, а прыгала на левой — несросшийся до конца перелом вновь заболел сильнее, боль отдавалась даже в стопу, бедро и спину, но, к счастью, она уже прибыла в такое знакомое и родное место. Медленно, будто даже испуганно, прохромала по улочкам деревни.       Сколько она не была здесь? Получается, почти два года…       А там совсем ничего не поменялось. Те же домики, те же фонари тускло освещают их, будто и не было тех лет.       Здесь все так размеренно и мирно, так неторопливо — совсем не то, что в ее жизни…       Невысокий забор, и заросшая дорожка, ведущая к старенькому, заброшенному всеми дому.       Шуань с трепетом подходит к крыльцу и поднимается по низеньким ступенькам, осторожно отворяет входную дверь, и та нещадно скрипит.       Полы здесь даже не подметали уже два с половиной года, но она все равно скидывает обувь у входа и медленно идет дальше.       Заглядывает во все комнаты, кроме кухни — оттуда слышится громкое жужжание насекомых, ос или шершней, и девушка побаивается входить туда и даже ускоряет шаг и скорее проходит в спальню отца и плотно задвигает за собой дверь.       Осматривает внимательно стены и потолок, к счастью, никаких ос не замечает и с облегчением выдыхает. Отлично.       Вообще, стоило взять цветы. Или ветки лапника. Но она торопилась прийти сюда, и даже не подумала об этом, впрочем, какая разница? Главное — это то, что она пришла.       — Пап… Я вернулась… Доброе утро… — медленно прошептала Шуань, — меня так долго не было, знаешь, больше полутора лет. Я… пришла.       — Пап, помнишь, я рассказывала в прошлый раз, что стала Истребителем Демонов и цугуко Хашира Воды. Его зовут Гию Томиока… Он меня спас и вытащил из того… отчаяния и тоски. Я никак не могла перестать думать о твоей гибели и о своем ничтожестве, пока не появился он… Он хороший человек… Такой смелый, добрый, рассудительный, ответственный, хладнокровный и спокойный. Он все это время меня защищал, помог с Дыханием и Двенадцатой Катой… А я постоянно, каждый день и каждый час подвожу его!       Она перевела дыхание и продолжила:       — Я так его подвела… Он чуть не погиб из-за меня! Мне так, так жаль, я все, все что угодно готова отдать, лишь бы он тогда не получал тех ран! Я готова сделать все что угодно! Но уже ничего не изменишь, я не могу ничего с этим поделать. Я не могу перенестись назад во времени, не могу помочь ему никак, я никак не могу… Совсем ничего не могу…       — Прошло полтора года, пап, полтора года я не помнила об этом, а недавно словно во сне увидела ту кошмарную ночь… Папа, я же такое… ничтожество. Я чуть не погубила его. Он относился ко мне… с таким теплом… он спасал меня… просто своим присутствием поддерживал во мне жизнь…       — Пап, я себя ненавижу уже просто за тот кошмар, что ему пришлось пережить… А теперь я подвожу его каждый раз, на каждом задании… Он весь просил меня не жертвовать собой… А я не могу иначе.       — Папа, я решила, я все давно-давно решила. Пап, поговорю с ним и, возможно, если он тоже так решит, уйду с поста цугуко. Томиока-сан достоин кого-то лучше меня… Знаешь, Канао Тсуюри, цугуко Кочо, она никогда не подводила ее, никогда! Она всегда ее беспрекословно слушает, а я не могу никак. Я… Я, наверно, неплохой Истребитель. Томиока-сан говорил мне, что у меня большой потенциал и много опыта, но как цугуко я просто хуже некуда…       — Я не хочу уходить от него. Но я его не достойна. Я должна сделать это.       — Пап, я пойду. Мне пора. Я должна… Нет, не так, папа, я хочу перестать предавать самого замечательного человека, которого знаю, и для этого мне нужно его оставить. Без меня ему будет лучше, без меня в принципе всем будет лучше, дажтому… Шинадзугаве… Пап. Я пошла. Нужно идти. Пап, прощай, я не знаю, когда вернусь и вернусь ли вообще…       — Прощай… — негромко проговорила она, выходя из комнаты и притворяя за собой дверь.       Потом Шуань зашла за дом и опустилась на колени возле могилы матери. Она совсем не помнила ее, хотя ей тогда было целых шесть лет. Но это неважно. Мама у нее все равно есть. И будет. Всегда. Ее родители всегда будут с ней, она в это верила. Эту фразу как-то сказала ей Рука Ренгоку, и Шуань ухватилась за нее, как за спасительную соломинку.       — Мама… Это я. Я пришла. Мне… Уже семнадцать. Мама, у меня все… плохо, наверное. Мам, помоги, пожалуйста, мам, как же мне… уйти? Я смогу? Я справлюсь? Мне хватит решимости? Я ведь не хочу совсем… Но нет, я должна, я не могу остаться, ему так будет лучше, я должна уйти. Мама, я справлюсь, правда. А сейчас я должна пойди и… закончить с этим. Томиока-сан прекрасный человек, жаль, что я совсем не такая. Прощай. Прощай, мама…       Шуань медленно вышла за ворота. Все. Это все. Теперь — хватит ныть. Рассвет заканчивался. Через сутки, как раз к следующему рассвету, ей придется объясняться с Томиокой… Да. Определенно. Нужно взять себя в руки, и бежать домой, нужно подумать, что именно она ему скажет, и, возможно, Хашира Воды поймёт, что цугуко из нее не вышла, и…       — Шуань? — вдруг робко и удивленно окликнули ее справа.       Мечница обернулась. В пяти шагах от нее стояла женщина лет сорока пяти, одетая в светло-бежевое кимоно.       — Так ты жива! А мы-то думали, вас обоих убили!       — Нет… Я жива, — негромко ответила Акияма. Она совершенно не помнила эту женщину и разговаривать с ней не хотела, настроение было совсем не то.       — Ох, и не думала тебя увидеть! — Шуань так и стояла истуканом, — выросла вот, теперь уже невеста наверное… Миоко в твои года первой красавицей на деревне была, жаль, ты вся в отца. Что, тоже на демонов охотишься?       — Да.       — Да, вся в отца, вся… Но ведь не пристало девушке с катаной носиться, да и шрамы тебе не к лицу! Я твоих родителей знала, послушай меня, бросай…       — Да вы ничего не понимаете! — в сердцах выпалила Акияма, круто развернулась и направилась прочь, не слушая, что та женщина бормочет ей вслед.       Шрамы не к лицу? А если бы тогда зацепило Томиоку? А если бы огонь серьезно задел его? А если бы попал в глаза? Нет уж, лучше пусть на лице, шее и груди расползается огромный бурый рубец, чем такое…       А если бы она не пошла в Истребители, сколько людей бы погибло? Лучше носиться с катаной, чем смотреть, как погибают невинные люди!       Черт. Как же Шуань бесили такие излишне приставучие женщины…       Впрочем, ее отвлекли. Она же думала о том, как будет жить, если придется уйти от Томиоки…       Наверно, на серьезные задания будут отправлять реже, жалование урежут сильно, все чаще придется пересекаться с другими Хашира, между миссиями придется перебиваться в Домах Глицинии… Но все это — такие мелочи.       А вдруг она останется одна, совсем одна? С Танджиро часто видеться не выйдет, тот стал цугуко Кеджуро, а самого Хашира Пламени она не посмеет тревожить и отвлекать… А больше у нее никого нет.       Шуань ненавидела одиночество. Она впервые погрязла в нем, когда попала к семье Камадо. Тогда она была, казалось, совсем не одна, другие люди, такие добрые к ней люди были так близко — но все не то. Такая доброта и забота лишь раздражали ее. Она увязала в этом болоте ненависти к себе все больше и больше, а потом, после обращения Незуко, Шуань даже была готова умереть от ее когтей и зубов, лишь бы избавиться от этой непомерно тяжелой ноши.       Но на этом их пути — ее и Гию Томиоки — пересеклись.       И с тех пор она почти всегда была не одна. Томиока, может, был далеко не так заботлив, как члены семьи Камадо, но это было и не нужно, ведь он просто ее понимал. И взгляд у него всегда был таким… понимающим. И Шуань, кажется, это и было так необходимо. Наверно, просто каждому человеку жизненно необходимо, чтобы его поняли, целиком и полностью.       Но сейчас, возможно, придется со всем порвать и с головой броситься в то болото, надеясь, что она справится и вытащит себя оттуда…       С каждым километром пути нога ныла все сильнее,в душе тоже что-то рвалось и ломалось на части, и это было куда больнее. Но Шуань решительно направлялась вперед. Сейчас уже поздно отступать. Она приняла решение — и должна ему следовать.       Она недолюбливала и считала слабохарактерными нытиками тех, кто в серьезные и ответственные моменты жизни предавался жалости к себе — а когда она сама себя ловила на таком, то становилось вдвойне мерзко и отвратительно. Сейчас первостепенное значение имеет только одно: справляется она с должностью цугуко или нет. Если нет — то никакие личные чувства и эмоции не имеют права помешать ей поступить по долгу и совести и уйти от Томиоки. Если да, то… Впрочем, о таком думать не стоит. Нельзя обнадеживать себя раньше времени.       На небе вновь яркими розовыми красками расцветал рассвет, запах морозной мятной свежести немного взбадривал Шуань. Она кошмарно устала. Болели все, даже почти-почти затянувшиеся раны, ныли кое-как срощенные кости, про незаживший перелом она даже думать боялась. Сейчас Шуань даже жалела, что не провела у врачей хотя бы пару-тройку лишних дней… Они все-таки были правы, нагружать ногу нельзя. Ей стоило задержаться. Теперь заживать будет гораздо медленнее, кость даже может вообще не срастись, и тогда придется ломать и вновь ждать выздоровления. О таком думать было страшно, но уже ничего не поделаешь, время назад не вернуть, а сейчас останавливаться нет смысла, ведь Шуань уже была совсем близко, еще полтора-два часа пути — и она на месте.       Но, может, если немного отдохнуть, станет полегче? Ничего ведь не случиться плохого, если минут десять она посидит, например, у того раскидистого клена? Демонов рядом нет, да и можно постараться максимально скрыть ауру, никто не нападет, словом, все будет в порядке, так ведь?       Тихий полустон-полувздох облегчения невольно вырвался из груди, когда она наконец-то расслабила напряженные до предела мышцы и полусидя растянулась у дерева. Шли вторые сутки без сна и без еды. Нет, конечно, такое и раньше случалось, ей не привыкать, но сейчас Шуань еще и не отошла от недавних травм, потому ей особенно тяжело было переносить это состояние. Голова болела, желудок скручивало от спазмов, в горле жгло, ее била легкая дрожь, а воздуха будто не хватало. Кажется, в последние часа три пути у нее началась лихорадка, Шуань мерзла, а о ранах и переломе и думать не хотелось — болели ужасно. Хорошо, что кровотечение не открылось, иначе она ослабла бы вконец еще на половине пути.       К боли привыкаешь — а если попытаться отвлечься, не думать о ней, то она останется лишь назойливо стучащим пульсом на краю сознания. Нет, минут за десять, конечно, абстрагироваться полностью не выйдет — можно лишь слегка уменьшить ее, но сейчас Шуань была согласна и на такое. Ничего. Бывало и хуже. Она справится, обязательно, нельзя сейчас распускать нюни, нужно отдышаться, помассировать ногу, и бежать дальше.       Два часа, еще два часа — и все.       Шуань аккуратно ощупала голень, и тихо охнула — нога сильно опухла, будто раздулась раза в два. Впрочем, она знала, что так и будет, так что… чему удивляться? Так и должно быть. Этого следовало ожидать.       Она осторожно начала растирать мышцы — честно говоря, Шуань абсолютно не знала, что именно следует сделать, она действительно интуитивно и совсем не была уверена, что поступает правильно. Но здесь — в лесу, под кленом, в темноте ночи — она одна. Если бы с ней был хоть кто-то, да пусть даже и из гражданских, то, конечно, следовало наложить шину и кое-как доковылять с его помощью до дома. Но она — одна. А еще очень холодно, одиноко и холодно.       "Соберись. Немедленно," — напомнила сама себе, обхватила руками плечи, пытаясь удержать остатки человеческого тепла.       Шуань начала было обдумывать, что может помочь в ее положении, но мысли утекли сквозь пальцы куда-то далеко назад, в детство, к Руке Ренгоку, к Руке-сан. Какой-то бессмысленный и беспощадный круговорот воспоминаний, водоворот ностальгии поволок ее в пучину сладкой болезненной слабости.       Вдруг — ее будто обдало порывом свежего и теплого морского соленого ветра. Аура. Черт, слишком, слишком близко, слишком неожиданно!       "Да нет. Не может быть," — пронеслось лихорадочно в голове.       Чуть меньше километра, юго-восток, через максимум двадцать секунд он будет здесь. Черт, нет, конечно, Шуань здесь только ради встречи с Томиокой-саном, но она и не думала, что они встретятся так скоро, она даже не успела придумать, что именно она скажет, черт, нет, она не готова!       Противоречивые эмоции и чувства смешиваются, перемешиваются, накладываются друг на друга, аннигилируют, оставляя Шуань в полной растерянности.       Почему? Как, как в этот момент Гию Томиока оказался так близко, настолько близко, что они оба, несмотря на тщательное сокрытие аур, смогли почувствовать друг друга?       Шуань безусловно нужна была чья-то помощь, но в мгновение она вспомнила о вернувшихся воспоминаниях… И после такого — она вправе просить его помощи? Или уже нет?       Внезапно усталость накатывает в десятикратном объеме, руки и ноги тяжелеют, наливаются свинцом, апатия и безразличие медленно заполняют ее сознание. Хочется согреться. Поспать. Забыть обо всем. Она устала.       Шестьсот. Четыреста. Триста. Сто пятьдесят. Тридцать. Четыре.       Шуань хотела было встать, все-таки невежливым было бы остаться сидеть, рывком дернулась вверх, но твердые ладони опустились ей на плечи и не позволили приподняться ни на сантиметр.       Апатия улетучилась бесследно, вытесняемая звенящей пустотой, странной болезненной бодростью и полной растерянностью.       Они смотрели друг другу в глаза. Карие в синие. Синие в карие.       Гию порывисто сжал в кулак руку, невольно сминая письмо. Черт, только внеочередного собрания Хашира ему сейчас не хватало. Да, он понимал, что сейчас важно оценить расстановку сил, важно обсудить отчет Ренгоку и попытаться понять, насколько сильна Третья Высшая Луна и какую магию крови она использует, стоит поговорить о дальнейшей тактике Истребителей…       Но Гию ведь знал, как обычно проходят собрания Хашира.       Шинадзугава опять вспылит на пустом месте, Узуй до последнего будет стоять на своей точке зрения и откажется идти на компромисс, Игуро сперва яростно поддержит Шинадзугаву, потом, еще более остервенело — Канроджи; Кочо будет язвить немерено, а по делу почти ничего путного так и не скажет.       Гию постоянно, все время, хотелось осадить их всех, напомнить, для чего они собрались, жестко пресечь споры, но его останавливали два факта.       Первый: он не такой, как они. Он недостоин звания Хашира. Хашира Воды должен был стать Сабито — и неважно, что там говорит Урокодаки-сенсей по этому поводу, Гию твердо знает, что друг бы смог. Но Сабито погиб — из-за него, из-за Гию. Ему было всего лишь тринадцать лет. Слишком рано. Непозволительно рано. Если бы тогда Гию был сильнее, он, он бы смог спасти Сабито и тогда сейчас тот бы стал Хашира.       Не таким, как Томиока. Гию сам, наверно, посчитал бы себя достойным, если бы, предположим, смог бы убить одну из Высших Лун, но нет, с Третьей Высшей за него сражались Ренгоку и Шуань.       А он просто не-до-сто-ин и на этом — точка.       А еще, Гию был абсолютно и полностью необщительным человеком. Поговорить с кем-то начистоту, по душам, он мог только наедине и только если он доверял собеседнику, а здесь, стоя в окружении неодобрительно настроенных мечников, он совершенно терялся.       Если бы они были обычными Истребителями, он бы просто окинул их холодным пронизывающим взглядом, работало безотказно, все тут же замолкали и выслушивали его, но ведь они равны по рангу, это, увы не подходит.       Искать общий язык? Пытаться наладить контакт? Он пробовал. С некоторыми даже получалось, например, с Ренгоку и Химеджимой, но на этом все и закончилось.       Через сутки он устало захлопнул дверь своего дома и почти сразу же завалился на футон. Спать не хотелось, он последние шесть лет спал критически мало, и организм, кажется, смирился. Гию помассировал кожу головы, пытаясь скорее забыть, перестать думать, не думать, совсем не думать.       Нет, это и вправду сущий кошмар. Он давно — сколько? — не чувствовал себя настолько опустошенным и вымотанным.       Сначала он хотел отмалчиваться по возможности. Не вышло. Сразу же, с порога, как только он вошел, Кочо язвительно проговорила что-то про его необщительность и неспособность сходиться с людьми. Нет, гордость бы не позволила ему после такого молчать в тряпочку.       В итоге, конечно, все поставленные вопросы они обсудили, решение приняли, и Гию даже остался им доволен, но последние девять часов так его вымотали, что ничего кроме оглушающей пустоты внутри он чувствовать не мог.       Споры, крики, победы, капитуляции, оскорбления, обвинения, подколы… Хотелось забыть все, как страшный сон.       Неважно. Это правда неважно. Главное — результат, а им Томиока был доволен.       Собрание закончилось, они наконец-то разошлись, и Гию, все еще утомленный, разбитый, уставший, заколебавшийся, наконец-то был дома.       Спать совсем не хотелось, но нужно было дать организму немного отдохнуть и хотя бы часа на три забыться в дремоте. Не думать о пресловутом собрании, не думать о Шуань, не думать, совсем-совсем не думать… Гию неимоверно раздражало, что из равновесия его могут выбить такие, по сравнению с войной между демонами и Истребителями, мелочи. Он не хотел отвлекаться ни на что, хотел жить только тренировками и сражениями, хотел целиком отдаться своему делу, но всякая ерунда лезла в голову и назойливо молоточком стучала по мозгам и вынуждала переживать, беспокоиться, волноваться.       Следующие несколько недель тянулись рутинно и бесконечно долго. Он очень рано просыпался и тренировался почти весь день, два-три раза в неделю отправлялся патрулировать доверенные ему территории и убивать встречающихся на пути демонов, это было совсем не в тягость, ведь они были ничтожно слабыми.       Дни тянулись медленно, и он даже потерял счет им, но одно утро вмиг оборвало размеренную рутину. Вернулась Шуань.       Вообще, после бессонной проведенной на патруле ночи почувствовать ее совсем рядом было… неожиданно, даже слишком неожиданно. Гию несколько насторожился, он был уверен, что ее сломанная нога будет заживать на пару недель дольше. Странно. Очень странно. Но причин сомневаться не было, он отчетливо ощущал ее ауру в километре на северо-западе.       Он развернулся и, немного ускоряясь, направился к ней. Пульс заколотился быстрее — все-таки Шуань здесь неспроста. Что-то случилось.       Она сидела, прислонившись спиной к стволу раскидистого клена, пристально на него смотрела, зная, видимо, откуда он появится, и Гию невольно плотнее сжал губы. Он, к несчастью, слишком хорошо знал, как могут смотреть люди, измученные травмами и болью. Вот так вот. Чуть выжидательно, чуть — холодно, будто заранее ожидая и отвергая унизительную жалость, и очень-очень — твердо и сдержанно.       Он тут же оказался совсем рядом, недопустимо рядом, опустился на одно колено и мгновенно пресек ее попытку приподняться. Плевать на чертовы правила вежливости, совсем плевать, этикет катится к дьяволу, для Гию сейчас другое важно.       Шуань как-то подозрительно медленно поднимает взгляд, будто скорость реакции снизилась, и он ослабляет хватку на ее плечах, отодвигается сантиметров на пять назад и негромко спрашивает:       — Что случилось? Что-то настолько срочное? — она молчит, отводит отрешенный задумчивый взгляд, и Гию приходиться заговорить вновь, — Шуань?       — Я думала, что срочное, мне казалось это срочным, — медленно, взвешивая каждое слово, говорит она, — и я ошибалась.       Гию не то, чтобы понимает ее — наоборот, это ровно ничего для него не значит. Но раз Шуань отмалчивается, значит, настаивать он не будет, рано или поздно она все равно, скорее всего, расскажет. Да и сейчас — неважно. Не стоит заставлять ее в таком состоянии еще и оправдываться и объясняться перед ним, все вопросы могут подождать.       Гию, если честно, совсем не понимает, что ему в такой ситуации делать, как реагировать, что говорить, поэтому он молча накидывает ей на плечи свое хаори. Шуань чересчур резко прижимает его к себе, будто пытаясь удержать остатки человеческого тепла в этом холодном воздухе, и он не выдерживает, садится ближе к ней и осторожно-осторожно притягивает ее к себе.       Неважно, нужно хотя бы попытаться ее согреть. На миг ее лоб касается его щеки, и Гию с какой-то мрачной готовностью констатирует, что у нее действительно лихорадка. Ладно, они недалеко от дома, за двадцать минут — а если сильно торопиться, то и за двенадцать — он донесет ее до Дома Глицинии.       Вообще, настолько близко к другому человеку он оказывался последний раз… когда? Он даже не помнил, и потому такой… тесный физический контакт вначале показался чем-то непонятным, скомканным, нелепым, но спустя пару секунд ему будто бы даже стало приятно.       Чертов создатель этого мира, наверное, превосходно разбирался в математике — а иначе как объяснить то, что плечи Шуань были ровно настолько уже его собственных, что, когда он обнимал ее, площадь соприкосновения их тел оказывалась максимальной.       Так, нет, он не будет думать об этом. Нет. Не о ней. Нельзя настолько близко привязываться ни к кому, нельзя настолько близко привязывать к себе, все они — Истребители, их жизнь — балансирование на тонком острие бритвы, они могут погибнуть в любой момент. Терять — это слишком больно. Гию не готов. И он не готов обречь кого-либо на такую боль.       Так, все. Нельзя. Нельзя позволять себе лишнего, нельзя. Нужно сосредоточиться на другом.       — По утрам и так холодно, а у тебя ещё и лихорадка, — это не укор и не вопрос, это просто негромкое звучание пропитанного дружеским сочувствием — не жалостью — голоса.       — Простите, не нужно вам со мной возиться, — неожиданно твердо, хоть и хрипло и устало отвечает она и пытается чуть отстраниться, но Гию не отпускает ее.       Что? Что не так? Ему не стоило, наверное, так порывисто нарушать личные границы, но ведь она ужасно замерзла, ее бьет дрожь, сейчас нелепо и глупо вспоминать о смущении.       — Перестань; сиди и грейся, — он говорит уже отстраненнее и жестче.       — Из-за меня слишком много проблем, — тихо констатирует Шуань и сразу, не давая ему одуматься, дергается назад, но вновь тщетно.       Нет, он не так ее понял, дело в чем-то другом, но в чем же? Шуань слишком немногословна сегодня, слишком мрачна и чересчур холодна.       Что случилось? Что произошло, черт возьми?       Гию совершенно не понимает, что происходит, он успокаивающе поглаживает ее по волосам и в то же время физически чувствует, как внутри у Шуань что-то со звоном стекла разбивается, разлетается, ломается.       Гию не знает, что ответить, он знает одно — он сейчас ее не отпустит. Ни за что не отпустит и не бросит.       Поэтому он ничего не отвечает ей, он не понимает, что именно он должен сказать, он только знает, что сейчас нужно сделать: немного отогреть ее, наложить шину на ногу, отнести Шуань в Дом Глицинии к Касуми-сан. Но Гию всем нутром чувствует, что должен что-то сказать ей, что-то важное и ободряющее, и все же он молчит, он не знает, о чем говорить.       — Из-за меня слишком много проблем. Слишком много. Из-за моих необдуманных поступков… из-за моей излишней эмоциональности… погибают люди.       — Сначала погиб папа. Потом — несколько мальчиков на Финальном отборе, потом мечники, с которыми меня отправляли на задания.       — И ещё вы. Я… словом, я не знаю, как так вышло, но я почему-то не помнила об этом, будто забыла, но не до конца, а недавно внезапно вспомнила.       Гию медленно начинает понимать, что произошло, он догадывается чисто интуитивно, будто чувствует. Ну да. Логично. Она вспомнила — этого не следовало ожидать, но к этому следовало подготовится. А он сейчас совершенно не готов, он не знает, что сказать, понимает, что надо ее успокоить, но не знает, как.       — Да, я понял, о чем ты, — Гию уже давно догадывался, что Шуань самые тяжелые моменты жизни не помнит, они словно забываются, проваливаются на самое дно воспоминаний и теряются там. Иногда она в разговорах путалась в фактах, и он намеренно не поправлял ее. Лучше так, чем не спать от кошмаров, лучше все забыть, чем постоянно видеть перед собой искаженные смертью лица погибших. Жаль, что она вспомнила, очень жаль.       — Из-за меня вы могли погибнуть. Умереть. Я подставила вас, — было видно, что слова даются ей с трудом, будто в горле застрял ком и не давал сказать этого, — а если бы вы там и полегли? В вашей смерти была бы виновата только я. Если бы вашим цугуко был кто-то другой, такого бы не случилось!...       Черт, нет. Он должен сказать, немедленно, быстро, он, он, кажется, теряет ее с каждой миллисекундой промедления.       — Нет, Шуань, — Гию отстранился, но руки с ее плеч не убрал, только настойчиво посмотрел ей в глаза, — нет, ты ничего не понимаешь, цугуко, не цугуко, — торопливо, несдержанно заговорил он, — мне все равно. Мне все равно, я все равно готов за тебя отдать жизнь, не потому, что я Хашира, не потому, что я Истребитель, ни по чему, я просто так хочу. Я хочу, чтобы ты жила. Моя жизнь того стоит, во всяком случае, без тебя она станет настолько невыносимой, что лучше бы ее и не было, Шуань, понимаешь?       Он сам запоздало осознал, что именно он сказал и каким тоном говорил. Но он начал — и должен закончить.       — И еще… так рассуждать, наверно, неверно, но ты тоже жизнью из-за меня рискуешь. Не считай себя должной, — отступать было поздно, и потому Гию все-таки договорил задуманное. Ну и пусть, пусть Шуань думает, что хочет, это не его дело, он просто сказал правду, ведь так?       — Я… я понимаю, — она не выдержала его чересчур прямого, чересчур честного взгляда, отвернулась, и спустя пару секунд, когда Гию уже пожалел о своих чересчур откровенных словах, Шуань медленно подняла голову и вдруг порывисто обхватила его за шею.       Среднее геометрическое между удушающим захватом и объятиями, но она почти тут же ослабила хватку, прильнула к нему неожиданно ласково, практически нежно, что-то под ребрами екнуло, дернулось, сжалось, запульсировало, и Гию сам не понял, как он мягко и осторожно притянул ее еще ближе к себе.       Нет, он не может устоять. Она слишком… нет, даже не так, он слишком от нее зависим, и с этой зависимостью бороться невозможно.       Но все же, у создателя этого чертового мира больное чувство юмора и отличные познания в стереометрии — Шуань ниже его сантиметров на девять-десять, и обнимать ее непозволительно удобно. Их тела словно выточили для этого — Гию помнил, как старшей сестре Тсутако приходилось сутулится и наклоняться, чтобы обнять его, с Сабито они были одного роста и одного телосложения, мешали плечи, мешали руки… А Шуань не хочется отпускать, никогда.       — Я тоже готова умереть ради вас. Тоже потому, что я так хочу. Если вы умрете, я, я просто не смогу, понимаете? — тихо и устало шепчет она, удобнее укладывая голову на его плече.       — Значит, нам вдвоем остается только выжить, — Гию хотел сказал это с легкой усмешкой, хотел закончить разговор на более-менее приятной ноте, а получилось как-то горько и обреченно.