К услугам своего господина

Еще несколько недель после этого в их доме царил мир. Зима ослабила свою хватку, и мягкий февраль уступил место еще более мягкому марту. По утрам Вальжан сопровождал Жавера в Библиотеку Мазарин. Они шли рука об руку на свежем утреннем воздухе, останавливаясь, чтобы выпить кофе и позавтракать в своем любимом кафе на улице Риволи. Они положили начало новому политическому трактату де Токвиля о применимости пенитенциарной системы к местным условиям, недавно введенному в действие в Соединенных Штатах Америки, «О пенитециарной системе в Соединенных Штатах и ее применении во Франции» (1833). Вальжан предложил осмотреть новые экспонаты Французского национального музея естественной истории, и они провели несколько дней, прогуливаясь по тихим коридорам, изучая потрясающие коллекции насекомых, растений и геологические образцы. Козетта и Мариус устроили званый обед во вторые выходные марта, пригласив адвокатов из палат Мариуса и клиентов-бизнесменов, а также не состоящего в браке профессора юридической школы. Мариус представил Жавера как «бывшего инспектора Жавера, компаньона моего тестя». Хорошо одетый банкир мсье Шифферли заметил, что парижские женщины его утомили, и, вероятно, гораздо спокойней жить с мужчиной, как делает Жавер. Профессор Дюран поинтересовался его мнением по поводу текущих дебатов среди ученых и политиков относительно реформы полномочий полиции. Жавер обнаружил, что согласился пообедать в следующие выходные. — Вам понравилось, — лукаво заметил Вальжан, когда они уходили на ночь. Жавер фыркнул. — Полагаю, это было неплохо, насколько это возможно для званых обедов. — Более чем, — сказал Вальжан. — Похоже, вы были приятно поглощены беседой с несколькими гостями. Профессор Дюран был очень заинтересован вами, и новый рецепт утки с апельсинами, приготовленный домработницей Козетты, также вызвал ваше одобрение. Жавер наморщил нос. — Старый рецепт был слишком сладким. Нет никакого смысла в чрезмерном увлечении сахаром. А мсье Шифферли, который говорил, что отрекся от женщин, очень хотел пообщаться с вами. — Не так уж и странно, ведь мы, кажется, тоже отреклись от женщин, — сказал Вальжан, слабо улыбаясь. Он встал на колени у кровати и подал руку Жаверу. — Лучше бы это не было причиной того, почему он так хотел с тобой поговорить, — сказал Жавер, тоже вставая на колени. Он прислонился головой к широкому плечу Вальжана и слушал, как любимый голос декламировал Отче наш и молитвы об окончании дня. Господи, пусть благословение Твое всегда будет над нами и этим домом. In manus tuas, Domine. Их совместные дни были действительно благословенными, Божье благоволение безгранично. После этого, забравшись в кровать, Жавер обнял Вальжана и почувствовал себя спокойно. *** Следующая неделя была заполнена делами, которые Жавер терпеть не мог. Портрету Козетты в свадебном платье нужна была новая рама; письменный стол в гостиной треснул и требовал ремонта; у них закончились канцелярские принадлежности. Жавер сопровождал Вальжана к мастеру по багетам и был не слишком любезен. Когда рабочие сказали, что они не могут немедленно отремонтировать трещину и должны забрать с собой стол, Жавер заметил, что в наши дни, должно быть, трудно найти хороших учеников. — В самом деле, мсье, — робко сказал мастер по дереву, собрал инструменты и убежал. — У нас никогда не будет ремонта, если вы распугаете рабочих, — мягко сказал Вальжан впоследствии. — Ремонт в любом случае не был бы сделан, даже если бы я вел себя наилучшим образом, — сварливо сказал Жавер. — Не думайте, что я проведу весь день в ожидании очередного набора некомпетентных людей, которые доставят готовый стол. — Я займусь этим, — успокаивающе сказал Вальжан. Жавер взял шляпу и пальто и направился в Национальный архив в отеле Субиз, где накричал на служащих за неправильно выполненный заказ на новые ящики с административными документами, привезенными из тесных подземных коридоров префектуры. В конце концов Вальжан попросил Козетту пойти с ним за канцелярскими принадлежностями на Елисейские поля. Они вернулись с пачками нормальной кремовой и белой бумаги, но также причудливой масляно-желтой и бледно-голубой, и чернилами цвета сепии. Жавер приподнял брови до линии шляпы, увидев эти покупки, а Козетта покраснела, прошептала что-то о расходах и вернулась в карету Понмерси. — Я думал, чернила станут для нас некоторым разнообразием, — сказал Вальжан. — Чтобы, когда мы в следующий раз напишем запрос об изменениях в городской канализации, мы могли сделать это на… веселенькой желтой бумаге с крошечными тиснеными точками? Жавер не считал, что его голос звучал особенно саркастично, но между бровями Вальжана появилась морщинка из-за этой скрытой критики любимого ребенка, и в тот вечер разговор за ужином был очень неестественным. После молитвы они забрались в постель, и Вальжан заколебался, как будто не был уверен, будет ли какая-нибудь инициатива положительно воспринята. — Вы бы…? — сказал он неуверенно. Жавер задумался. — Ты все еще злишься? — Я не злился, — начал Вальжан, снова нахмурившись. Жавер взял его лицо в свои большие руки, поцеловал нахмуренный лоб и прошептал: — Нет, ты злился, и я дал тебе повод злиться, — и Вальжан улыбнулся и позволил Жаверу прижать его к подушкам. Настали выходные. Вальжан обнаружил, что его строгий галстук сильно порвался после ужина в доме Понтмерси. Это потребовало неожиданного возвращения на Елисейские поля, чтобы купить замену. Жавер сделал очень резкое замечание относительно того, что что-то на ужине сделало Вальжана небрежным с одеждой, и Вальжан оказался в таком нехарактерно дурном настроении, что случайно купил три белых галстука: неслыханная роскошь для человека, у которого был только один выходной костюм. Тучи сгущались, пока Вальжан и Жавер одевались к ужину в тот вечер. Вальжан надел свой старинный смокинг и завязал новый белый шелковый галстук на байроновский манер. Жавер подумал о своем скудном гардеробе, в который входил пиджак, который Вальжан купил ему два года назад и который он надевал на ужин в прошлые выходные, и его охватило какое-то странное желание. Он не носил кожаный воротник или старую форму с тех пор, как вышел на пенсию, и с тех пор никакая другая одежда не подходила ему настолько же. Кроме того, форма специальной городской полиции была изменена несколько лет назад, и гости Понмерси не смотрели бы косо на этот устаревший костюм. Его пальцы были тверды, когда он застегивал воротник и мундир. Человек, который смотрел на него из зеркала Вальжана, был мрачным, прямолинейным образом инспектора Жавера из префектуры полиции Парижа, который носил эту форму с большой гордостью. Как будто время остановилось. — Пойдем. Козетта не хотела бы, чтобы мы опоздали, — сказал Вальжан сзади. Он не встречался с Жавером взглядом, не спрашивал его, что тот сделал и во что одет, и не держал его за руку, когда они садились в фиакр. Они вместе молча поехали в дом № 7 по улице Сестер страстей господних. Дом рубежа веков ярко освещался свечами и газовыми лампами. Козетта наняла лакеев и дополнительных слуг, которые суетились, помогая снимать пальто и подавая напитки перед едой. На самой Козетте было длинное белое платье с ярусами из газа и длинными рукавами; она выглядела весьма удивленной одеждой Жавера. Мариус одобрительно похлопал Жавера по руке. — Бывший мсье инспектор! Я забыл, как выглядела старая форма. Замечу, что вы не носите ее с традиционной треуголкой. Жавер снял свой цилиндр и передал его одному из лакеев вместе с пальто. Он очень хорошо знал, что его старая форменная шляпа с белой кокардой была оставлена на берегу Сены и никогда не будет возвращена. Казалось, что, несмотря на все усилия Вальжана, большинство гостей уже прибыли. Гостиная Понмерси была заполнена мужчинами, среди которых можно было заметить несколько женщин, вероятно, их супруг, в вечерних платьях. Профессор Дюран заметил его через комнату и подошел. То, как он держал свое высокое тело, создавало впечатление уважаемого ученого, привыкшего управлять сердцами и умами впечатлительных молодых людей под его опекой. Он выглядел несколько старше Жавера, примерно того же возраста, что и Вальжан. — Добрый вечер, инспектор, — сказал профессор, пожимая ему руку. — Как мило видеть вас в этой боевой одежде. Жавер обнаружил, что улыбается, казалось, впервые за день. — Это было очень давно, — сказал он. — Сейчас я живу тихой жизнью, в которой нет сражений, разве что из-за неправильной расстановки книг в библиотеке или ненадлежащего ухода и хранения исторических полицейских документов. — Воин, покинувший поле боя, все еще жаждет битвы, — заметил профессор. Жавер не мог понять, шутит ли он или нет. — Не воин, а всего лишь полицейский, который старался защищать и служить, как мог, — сказал Жавер, и его охватила ужасная усталость. К счастью, вскоре Козетта позвала их обедать и Жавер смог занять свое место рядом с Вальжаном. Козетта села напротив Мариуса в центре длинного стола, а отца посадила слева от себя. Напротив Вальжана, рядом с Мариусом, оказался хорошо одетый банкир мсье Шифферли. Большую часть первых двух перемен блюд он обсуждал с Мариусом продолжающийся судебный процесс над своим банком, но Жавер постепенно стал замечать, что мсье бросает взгляды через стол на Вальжана. Когда подали третье блюдо, он наконец обратился к Вальжану, что, несомненно, планировал весь вечер. — Я заметил ваш новый галстук, мсье Фошлеван. Вы не носили его на прошлых выходных. Он вам идет. Вальжан явно не привык к такому обращению. — Я купил его сегодня у мсье Лонье на Елисейских полях, — сказал он. — Ах, вот почему он выглядит накрахмаленным профессиональной рукой. — У мсье Шифферли появилась ямочка, когда он улыбнулся. В мягком свете свечей он выглядел немногим старше Мариуса, золотисто-каштановые волосы вились на лбу. — Я помню, Мариус сказал, что у вас нет жены, но я собирался передать свои комплименты вашей домработнице или вашему господину Жаверу, который, похоже, очень хотел бы убедиться, что вся одежда накрахмалена. Вальжан взглянул на Жавера с некоторой нервозностью и не без оснований: Жавер был уже готов схватить дерзкого человека за грудки и бросить через колено. — Мсье Жавер очень заботится о порядке, — сказал Вальжан и попытался улыбнуться. — Замечу, что нашей грозной Туссен никогда не удавалось накрахмалить воротник так, чтобы удовлетворить его. — Мсье Фошелеван, вы, возможно, обнаружите, что меня несколько легче удовлетворить, — заметил банкир, смеясь, и Жавер увидел, как его собственная рука сжалась в очень большой кулак под столом. Он заставил себя спокойно обратиться к выскочке. — Я не сомневаюсь в этом, мсье. Людей, чьи стандарты невысоки, довольно легко удовлетворить. Вальжан побледнел, как и мсье Шифферли, который резко повернулся к Мариусу и спросил о его дедушке. Жавер был скорее доволен тем, что рассердился, а не продолжил терпеть закипавшее неделю недовольство. Он больше не разговаривал ни с Вальжаном, ни с молодым коллегой Мариуса, оставшимся слева от него, ни с кем-либо еще за столом. Когда десерт закончился, он многозначительно сообщил Вальжану, что им пора домой. Вальжан молчал в фиакре, и по дороге домой они не разговаривали. Мартовские звезды над головой тоже молчали. Когда они добрались до улицы Плюме, Жавер прошел в дом, снял верхнюю одежду и ботинки и поднялся по лестнице в спальню, не дожидаясь Вальжана. Он слышал, что Вальжан последовал за ним. Вальжан выглядел обеспокоенным; Жавер не мог вспомнить, когда они в последний раз так сильно ссорились с тех пор, как признались в любви друг к другу. Он прислонился к стене возле их кровати, как беспомощный великан. — Не сердись, — сказал он наконец. — Почему нет? Этот человек проявил неуважение. Его симпатии к вам, выраженные в такой вопиющей манере, не заслуживают одобрения. Вальжан сказал, очевидно заставляя себя говорить спокойно: — Ну, вы были достаточно невежливы с ним в ответ. Жавер держался болезненно прямо. В его старом воротнике невозможно было поступить иначе. — Это не было незаслуженно, и у меня была причина. — Жавер, он клиент Мариуса и гость в доме Козетты. Ты мог бы быть добрее. — Я не верю, что от меня требуется быть добрее к выскочке, который флиртует с моим спутником у меня под носом. — Возможно, я имею в виду, не сердись на меня, — полушутя сказал Вальжан, широко раскинув руки. — Мне кажется, я злюсь на тебя тоже, — сказал Жавер. Его сердце билось очень быстро, от ярости и от чего-то еще. — В конце концов, вы извиняетесь за него и пытаетесь оправдать его поведение, ссылаясь на причины, связанные с Козеттой и Мариусом. — Теперь ты ведешь себя нелепо, — сказал Вальжан раздраженно. Между его бровями была отчетливо видна хмурая морщинка; глаза полны разочарования. — Всю неделю ты был невозможным, и это не моя вина. Гнев Вальжана: пробуждается медленно и очень соблазнительно. Жавер почувствовал, что краснеет. — Как мало ты должен думать обо мне, чтобы назвать меня нелепым при таких обстоятельствах, — сказал он, заставляя себя говорить холодно, хотя всей его коже было жарко. — Не больше, чем вы должны думать обо мне, когда ссоритесь со мной весь день и ругаете меня, как ребенка, в доме моей дочери. Я не знаю, что вас беспокоит на этой неделе, но это неприемлемо. — Вальжан ткнул пальцем в темно-синюю форменную куртку Жавера, застегнутую на его груди. — И сегодня вечером вы надели эту старую форму — впервые за много лет! Почему вы это сделали? Почему вы это делаете? Жавер отступил на шаг. Гнев на лице Вальжана, сдерживаемая мощь в этом широком теле, словно обещание насилия, наполнили его непреодолимым голодом, который он больше не мог отрицать. — Я надел это сегодня вечером, потому что хотел снова быть инспектором, — услышал он себя сквозь шум крови в ушах. — Инспектором, который заслуживает вашего наказания, который хочет заслужить ваше наказание. Вальжан тоже отступил на шаг. — Что? — растерянно переспросил он. — Жавер, ты не можешь иметь в виду… — Каждое слово, — прошептал Жавер. Ему пришлось сесть на край кровати, потому что ноги его не держали. Вальжан подошел к нему вплотную, большие кулаки сжимались и разжимались, словно собираясь ударить его или погладить по волосам: Жавер не мог сказать, что он сам предпочел бы. Вальжан сказал задыхающимся голосом: — Вы все еще одержимы Жаном Домкратом, Тулоном? Зачем нам возвращаться в те дни? Этого человека больше нет! — Он заломил руки. — Бог Небесный, пошли Твою помощь этому человеку в этот час. И я также молю, чтобы Он помог тебе, Жавер, потому что, похоже, я больше не знаю, как это сделать. И снова, как эхо той прошлой ночи, Вальжан вышел из спальни, оставив Жавера одного. Жавер согнулся под тяжким бременем усталости и сожаления. Откуда взялись эти слова, это желание? В глубине души он слишком хорошо знал. Жавер дрожал от стыда. Он был мерзким, невыразимо мерзким. Вальжан был прав: от него требовалось покаяться и молиться о милосердии и силе. Неуклюже он встал на колени, положил лоб на сцепленные руки и начал читать молитву раскаяния. Но слова этой древней молитвы не могли заглушить слова наказания, которые звучали в его ухе тонами греховной страсти. Они, слова, желание, пришли не только из Тулона. Они также явились из Монрейля Приморского, этого тихого и опасного места у моря.