расти здоровым, мой цветок

Сынмин застегивает пальто на все пуговицы, утыкается носом в шарф и ожидает прибытия автобуса. Пустую остановку освещает желтоватым светом одинокий фонарь, а над головой — низкое, темное небо. На часах даже шести нет. Как и автобуса в поле зрения. Сынмин нервно трясет ногой, уверенный, что раньше семи до квартиры не доберется, как вдруг «апчхи» заставляет его дернуться и осмотреться. Незнакомец, откуда-то оказавшийся рядом, трет покрасневший нос и виновато улыбается. Сынмин молча отводит взгляд. Дыхание оседает паром в морозном воздухе, даже убежище карманов не спасает пальцы от стылого мира. Парень устало зевает, мысленно проклиная свой офис, что закрывается в столь неподходящее время, как и шефа, перекладывающего работу на плечи бедного стажера, заставляя того дорабатывать дома. Так еще и автобус опаздывает. Сынмин пинает лежащий у ног камешек. Ему ехать двадцать минут, потом еще десять пешком под черным небом. Пять, если бежать. А бежать придется. Он смотрит на часы и сдерживает рык. Никак не успеет. «Ничего, — успокаивает он себя, — пять минут роли не сыграют». А тело уже начинает потряхивать. Автобус задерживается еще на десять минут и приезжает полупустой. Хочется верить, что водителю хотя бы чуточку жаль. Незнакомец с красным носом садится впереди и достает наушники из рюкзака, изукрашенного рисунками. Сынмин присматривается и узнает одного персонажа из мультика, поправляет очки и пытается разглядеть остальных. Из-за тряски плохо выходит, лишь голова пуще начинает болеть, от усталости и целого дня за монитором (три часа сна). Сынмин трет виски и переводит взгляд от рюкзака на его хозяина: парень примерно его возраста, щеки налиты морозным румянцем, губы бантиком, а из-под красной шапки показываются длинные светлые пряди; на ногах черные ботинки на высокой платформе и жутко неподходящая к ним зеленая куртка, в которой незнакомец буквально утопает. Он броский и громкий, несмотря на свое молчание; будто сошел с картины — или фильма, «Город грехов». Точно омега — приходит Сынмин к неожиданному выводу. Он сглатывает ком, отводя взгляд на знакомые улицы, до дыр проезженные, и вскоре выходит на своей остановке, кутаясь в серое пальто и ежась от холода. На следующий день, удивительно, но красочный омега стоит на том же месте. На шее его яркий желтый шарф, полностью обернутый вокруг носа и закрывающий щеки. Из-за него парень похож на взмывающий к солнцу подсолнух; точно — Сынмин только сейчас замечает, что незнакомец высокий, но почему-то на первый взгляд совсем таким не кажется. Он кидает Сынмину что-то похожее на приветствие, ждет с ним автобус, садится у окна и в телефон утыкается. На третий день Сынмина охватывает любопытство, потому что кроме него никто никогда не садился на автобус с этой остановки. Рядом кроме здания с парочкой музыкальных студий и старых залов, которые иногда арендуют для курсов рисования и танцев, ничего по сути нет. Во время обеденных перерывов Сынмин все чаще находит себя думающим о незнакомце, отвлечься чтобы и не забивать голову лишь цифрами и датами. В своих рваных черных джинсах омега явно не будет горбиться над клавиатурой в душном офисе. Может танцор? Художник? В голове внезапно стреляет. Парень рычит и трет виски, едва не опрокинув вазу с искусственным цветком (анемон?). Надо передвинуть. Но он не хочет — тогда стол вообще опустеет. О незнакомце он не думает до следующего дня, когда видит того, выходящим из здания. Он почти поддается любопытству и начинает разговор, но не решается. Впервые он слышит его громкий смех, когда на улице уже замерзли лужи. — … полный завал, Бин, лучше бы я тогда с балкона упал. Омега, заметив Сынмина, только что ступившего на остановку, привычно кивает и начинает шептаться. Сынмин же старается не подслушивать, или же не подать виду, что подслушивает. Из разговора он догадывается, что парень с несколькими друзьями арендует зал для отработки хореографии, вроде бы для студенческого проекта, и что засыпает с желанием придушить профессора по литературе. Под рассказы незнакомца к Сынмину подкрадывается горькая ностальгия, заставляя вспоминать свои одинокие студенческие годы, восхищенные взгляды профессоров и их обещания о светлом будущем. «Ким Сынмин будет успешным», — уверенно твердили они. «Ему что-либо иное запрещено», — думал сам Ким Сынмин. — Серьезно? Сынмин трусит головой и сжимает кулаки, немного злясь. В последнее время он все чаще окунается в прошлое (так бывает, когда настоящее не удовлетворяет). — Да ну тебя! У омеги с красным носом и яркой одеждой смех не только громкий, но и очаровательный. Как и он сам. Сынмин таки спрашивает его имя (руки после этого еще долго трясутся), просто потому, что они уже три дня подряд в одно время оказываются у выхода и молча идут к остановке, неловко и быстро. — Хенджин. Сынмин кивает и улыбается. Хенджин. Он задается вопросом, стоит ли ему начать вежливый разговор, но подъезжающий автобус принимает решение за него. Из-за давки незнакомец — Хенджин следует за ним до окна, где и остается, потому что дальше не пробиться. Плечом к плечу стоят, а воздух в контраст морозному, спертый и какой-то тяжелый. Сынмин уверен, что некоторые пассажиры не нанесли крем для маскировки запаха; совсем на других наплевать. Ему становится трудно дышать, голова кружится и пот выступает. Он старается не привлекать к себе лишнего внимания, как и не подглядывать, что Хенджин ищет в телефоне. А это ведь так легко: на омеге сегодня обычные кроссовки, а на заставке милая фотография с каким-то парнем, наверняка альфой. Людей в автобусе все больше. Хорошо, что Сынмин угловатый и острый. Он вздыхает, оказавшись на пороге квартиры, и приходит к выводу, что в его жизни стало слишком много меланхолии. В тот же вечер он меняет свою мрачную картинку на заставке, еще со времен тамблера, на более нейтральную — на фотографию цветка, что на офисном столе, которую он почему-то еще не удалил. Пригодилась все-таки. Идущий с самого утра дождь в борьбе против меланхолии совсем не помогает. Хуже может быть только Хенджину: он забегает в автобус в самую последнюю секунду, промокший до нитки и без зонта, и оглядывается в поисках свободного места; никто из пассажиров даже бровью не ведет. Внутри все начинает бушевать, когда Хенджин поджимает губы, но у Сынмина хватает ума не начать шипеть на всех подряд (а хочется). Он убирает свою сумку на колени, когда их взгляды встречаются, и улыбка озаряет лицо омеги, красивая и яркая. Он идет к окну и обхватывает покрасневшими пальцами поручень. Разочарование отзывается нытьем в груди, ведь так неправильно, Хенджину нужно присесть, он промокший и уставший, наверняка замерз. — Ты мне не скажешь, почему они так рано закрывают залы? Хенджин промок, поэтому и стоит, мочить не хочет. Заботливый омега, что с него. — Я спрашивал, но в офисе никто не знает, — отвечает Сынмин. Хенджин удивленно вскидывает брови. — Я думал, ты тоже студент… Сынмин мотает головой. Из-за чужого смущения на губы против воли просится улыбка. — Раб капитализма. — Ясно… Тоже таким буду, когда закончу. Углубившись в немудреный разговор, Сынмин едва не пропускает свою остановку. В последнюю секунду выбегая из автобуса, он кидает Хенджину «до завтра». Хочется верить, что они еще встретятся. На улице настолько слякотно и мокро, что он промокает за несколько секунд. Забыл зонтик в автобусе, конечно же. Он захлопывает дверь и сползает на пол, задыхаясь и кашляя: его легкие болят, огнем охваченные, ноги и руки дергаются, и он ругает и бранит себя, ведь бегать заклялся. Перед глазами темнеет, когда он пытается встать, поэтому приходится прямо в коридоре снять верхнюю одежду и носки небрежно в угол бросить. Все равно один живет, в этой тесной, тихой и тоскливой квартирке, и лишь собственный голос иногда в ней звучит. Голос, что наказывает ему ползти в ванную, чтобы на ладони оказались три белых таблеточки. Календарь осуждающе смотрит вслед, так и норовит напомнить, что «нельзя так часто их пить, у тебя еще две недели впереди». Сынмин хочет подстраховаться. Ему ужасно не везет, потому что прогноз погоды обещает дождь всю следующую неделю. Он шаркает к остановке после работы, невыспавшийся, злой и голодный; забыл обед дома. В последнее время он часто что забывает. Но при виде знакомого желтого шарфа становится как-то легче. Сынмин не привык к легче при виде чужой улыбки, поэтому настораживается, пугается даже. Не помогает то, что Хенджин протягивает ему зонт, оставленный на сидении вчера. Внутри что-то ворошится, ожить пытается. Сынмин бьет себя в грудь, как бы кашляет. — Спасибо. — Всегда пожалуйста, — Хенджин улыбается, глаза совсем как щелочки. Мило. Прекрати. — Черепушки, круто. Сынмин украдкой смотрит на свой зонт — очередное напоминание, что глубоко внутри он все еще тот мрачный подросток, коим так старается не быть. После неловкого молчания он кивает на зонтик в руках омеги, с которого ему улыбается Джейк: — «Время приключений». — Смотришь? — Раньше смотрел. Где-то на пятом сезоне перестал. «Потому что оно детское и глупое», — додумывает он, кидая взгляд на часы и устало вздыхая: — Автобус, по всей видимости, снова опоздает… Насчет «Время приключений — я слышал, там что-то несуразное происходило в финальном сезоне. Глаза у Хенджина загораются, как у щенка в магазине игрушек; ему совсем не удается скрыть свое воодушевление. — Козни и экзистенциальный кризис. — Очень интригует. С того дня Сынмин переходит на четыре таблетки, три раза в месяц.