Пламя гаснущей свечи

      Стоит зайти в паб, как я вижу изрядно выпившего Мэйнарда, усердно объясняющего бедолаге Реймонду, в чём разница между религией и вероисповеданием и почему он не прав. Шафилд, когда пьян, становится до отвратительного упрямым и дотошным (будто трезвый он не такой, конечно), но, из хороших новостей, он не лезет со своими заскоками ко мне, своему «надёжному товарищу по несчастью». А, нет, вру, он уже заметил меня и направляется в мою сторону.       — Уорд, мальчишка ты несносный, всё гуляешь? Пора бы тебе повзрослеть уже да взяться за ум.       Мэйнард слегка шатается, от него разит самогоном и печёными овощами. Отступаю к двери, но мужчина обхватывает меня за плечи и ведёт к столу, сдавленно смеясь. Священник смотрит на меня, в его глазах полно сочувствия — видимо, он уже достаточно долго слушает пьяный бред бывшего шахтёра.       — Да ты не тушуйся, выпей с нами, я угощаю, — говорит мне Шафилд, безуспешно сдувая короткую тёмную прядь с глаз. — Пить — это полезно, если не напиваться.       — Тебе ли не знать про пьянство, да?       — Опять ты со своим юношеским максимизмом, Оззи.       — Максимализмом, — поправляю.       Разговор начинает утомлять. Мэйнард — хороший парень, но под алкоголем превращается в худшую версию Артура.       — Одна херня.       — Знаешь, я лучше пойду.       Какое-то время он ещё сверлит меня взглядом, после чего убирает руки, супится и возвращается за стол, где сначала ворчит, а потом продолжает загружать своего невольного собеседника бесполезной информацией. Прости, Реймонд, но либо ты, либо я. Я быстро забегаю на первый этаж, едва не сбивая какого-то постояльца, и закрываю за собой дверь в комнату, пока Шафилд не передумал отпускать меня без головомойки.       — Ты здесь не один живёшь, — раздаётся голос Эзры.       Я оборачиваюсь — на кровати сидит Артур, на коленях которого весьма удобно для себя расположился Каслтон. По обнажённой спине, то здесь, то там отмеченной яркими красными пятнами, скользит исцарапанная рука. Артур вздрагивает, когда замечает меня, прячет лицо где-то в шее Эзры и придушенно вздыхает, ворчит неразборчивые проклятия в мой адрес.       — Научись стучаться, — буднично заявляет мой сосед, ненавязчиво ковыряя пуговицу на рубашке Брогли.       — Сами хороши! Я думал, вы уже закончили.       — Да мы только начали. А что, хочешь остаться и посмотреть?       — Эзра! — вспыхивает раскрасневшийся инженер и щипает партнёра за бедро.       — Боже, упаси, нет! — я поддерживаю настроение Артура.       Спустя мгновение, уже выскочив обратно в коридор, захлопываю дверь. Ещё чего! Лучше б научились запираться в таких случаях. Нет, я понимаю, что им нет смысла скрываться, всё равно ведь вместе путешествуем, рано или поздно выяснилось бы, но не на показ ведь выставлять! Эзра, ясное дело, об этом даже не думает, но вечно осторожный Артур меня удивил. Думал, он не такой беспечный.       Возвращаться к Мэйнарду не хочется, но и в коридоре стоять не вариант. Можно прогуляться по той части города, куда я ещё не ходил, однако для этого всё равно нужно проскользнуть мимо Шафилда. К счастью, в этот раз он окончательно погружен в дискуссию, оттого и не замечает меня ни у лестницы, ни по пути к дверям. Да, нужно изучить это место, пока есть возможность. Честно говоря, меня немного беспокоит мысль о том, что я постоянно сбегаю от своих товарищей и ищу, чем бы себя занять, но думать об этом не хочется.       Холод обжигает щёки, колет и щиплет тёплую кожу, и моё лицо стремительно розовеет. Неба почти не видно, всё заволокло дымом и тучами; снежные хлопья собираются на плечах и капюшоне дублёнки, быстро тают от жара паровых центров. В этот раз поворачиваю на юго-восток, в сторону единственного входа в поселение. Ещё тогда, глядя на Рейвенфорд с высоты, я приметил небольшой участок земли, почти пустой, незастроенный. Повсюду слышны голоса, скрипят изредка двери домов и технических сооружений, гудят, предупреждая неосторожных людишек, автоматоны, вышагивают сквозь снег. Жизнь у генератора кипит, все стараются выполнить план, объявленный Капитаном Редом вчера утром. Мимо меня, ругаясь между собой, проходят два стража порядка — мужчина и женщина в форме не могут договориться о том, кто из них сегодня пойдёт писать рапорт командующему их отрядом.       Поиск пути занимает некоторое время. Я думал, что увижу какую-нибудь неначатую постройку или праздничную площадь, — испытательный полигон, в худшем случае, — но сейчас передо мной лишь железные прутья. Вместо ворот — невысокая калитка, в нескольких метрах от входа маленькая церквушка. Там, за оградой, ровными рядами возвышаются над расчищенными от снега дорожками каменные плиты чуть ниже пояса. Ветер, до того тихий, почти незаметный в окружении зданий, завывает, гуляет между памятниками ушедшим. Здесь он хозяин, он судья и он священник, провожающий мертвецов своей заунывной мантрой. Я стою на вытоптанной тропе и не могу ступить и шагу дальше. Процветающий Рейвенфорд остался далеко позади, за скрипучей кладбищенской калиткой.       — Я бы хотел, чтобы здесь было меньше могил, — раздаётся вдруг скорбный вздох за спиной.       Редмонд смотрит, пусть за маской и не видно, куда-то вдаль, в сторону обрыва, а может, и дальше, куда не достаёт взгляд необременённого тяготами ответственности за чужие жизни человека.       — Лучше бы не было вообще, — вместе со словами из моего рта вырывается пар.       — Не скажи. Мистер и миссис Делавье покинули этот мир в одну ночь, всего месяц назад. Саймону было семьдесят шесть, а Мелинде — почти восемьдесят. Они умерли от старости, в тепле и сытости, зная, что их внукам не нужно сутками напролет ковырять уголь.       — А остальные?       На ближайшую могильную плиту ложится небольшая рука в перчатке. Какое-то время Капитан молча стоит, едва поглаживая камень большим пальцем. Ему точно тяжело говорить о смертях, но… Что такого произошло? Понятно, что ничего хорошего, однако Рейвенфорд кажется таким утопически светлым, что мне сложно принять его кровавое прошлое, каким бы оно ни было.       — Сначала был холод и болезни, — вновь говорит человек в маске. — Многие из тех, кто лежит здесь, погибли ещё на подходе. Мы бросили дредноут позади, когда стало ясно, что дальше он не двинется. Кто-то замёрз по дороге, другие серьёзно заболели. Санитарные пункты не справлялись с обморожениями и пневмонией.       Капитан смахивает свежий снег с надгробия и убирает руку. Его прямая спина и плечи напряжены так, словно он ждёт от меня удара. Или же груз чужих смертей давит на него так сильно, что приходится бороться изо всех сил, иначе малейшее проявление слабости сломает его пополам.       — Потом, — наверное, он уже сотни раз рассказывал эту историю, но я всё равно слышу, как в его горле встаёт ком, — явились лорды, больные и голодные. Люди работали вдвое усерднее, чтобы обеспечить всех крышей, едой и теплом. Чтобы всё обошлось без жертв, нужно, чтобы жертвовать было нечем, так я считал. Но всегда найдутся недовольные. Они отказывались работать, выходили на улицы с оружием и требовали, чтобы я выгнал бывших господ на мороз. Я разгонял толпу, я обещал им, что лорды будут работать так же, как и остальные, как только станут в состоянии держать в руках инструмент. А бунты продолжались. Еды стало не хватать, потому что охотники не выходили, а за теплицами никто не следил. Голод, который они сами и вызвали, толкнул их на ужасное решение.       Замолкая, мужчина вдруг неспешно направляется к другой могиле. «Кэролайн Анна Хауквейл» — гласит имя на ней. Ниже вместо дат выцарапан неуклюжей рукой цветок, будто с детских рисунков. В один ряд с этой плитой стоят ещё несколько, дата смерти на них одна и та же: четвёртое ноября тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. В горле неприятно свербит, а в груди что-то сворачивается тугим клубком, мешающим дышать.       — Кэролайн было восемь. Она жила в одном из бараков, куда подселили лордов. Вечером четвёртого ноября во время вечерней службы они собрались там, чтобы выпить и пообщаться после трудового дня. Здание вспыхнуло, как спичка. Дюжина взрослых и один ребёнок — стольких мы потеряли из-за бунтовщиков. Всех виновников снабдили двумя пайками и навсегда выгнали из города. Как бы я ни старался вселить в людей надежду, перед лицом Великой Бури их объединило общее горе от утраты, — Редмонд присаживается на корточки перед камнем и задумчиво водит пальцем по лепесткам-царапинам. — Я мог всех спасти. Сейчас я знаю, что можно было сделать, чтобы избежать всех этих смертей. Но у меня больше нет времени думать о прошлом. Эпоха, когда выживание было задачей одного дня, уже ушла, пора думать о будущем.       Каждый человек на счету, каждая капля крови, пролитая в борьбе за существование, не должна стать напрасной. Так живёт Рейвенфорд. Больше нет права на ошибку, нет места погрешностям. Так живёт Капитан. На этого человека, ничтожного, незначительного для всего мира, потерянного среди могил ушедших беглецов, как он сам, возложено будущее мира маленького, заключённого в поселении у генератора. Склады ломятся от ресурсов, все опасные работы давно выполняются машинами, можно без страха взглянуть в глаза завтрашнему дню, а Редмонд всё равно бдит, думает, решает и улучшает. Он, кажется, живёт в окружении ошибок прошлого, которые давят его, душат, заставляют впахивать до потери пульса, лишь бы больше никто не умер. Будто считает, что Рейвенфорду совсем скоро придётся справляться с выживанием без его руководства.       — Хорошей жизни всегда предшествуют тяжёлые решения, Капитан Редмонд. История многократно это подтверждает. Настоящее это лишь короткий миг, на нём не построить будущее. Только прошлое может быть опорой для действий.       — Говоришь как престарелый философ, — хмыкает Капитан, выпрямляясь с упором на трость.       — Это не я начал.       Ворон приближается ко мне и хлопает по плечу, почти невесомо из-за толстого слоя одежды и малых усилий. «Хороший ты парень, Освальд», — произносит он и уходит с кладбища, оставляя меня наедине с самим собой.