К сожалению, мы не смогли

                         — Do I throw my clothes in the fire?                              Do I throw my hopes in the fire? What can I do if the fire goes out? — Gang Of Youths — Братик, поиграй с нами, — просит Луна, дергая парня за край кардигана. — Как-нибудь позже... Мицуя сидит на полу в позе йога, полностью погрузившись в работу. Пальцы ловко управляют иголкой. Пара движений и первые наброски уже готовы. На манекене висит нечто, постепенно напоминающее юката. Нежная черная ткань с принтом белых камелий — красивые цветки словно крупными звездами рассыпаны в глубокой темноте неба. Летнее нарядное юката, которое будет предназначено Доракену, с самой зимы уже в ожидании своего звездного часа. Такаши неслучайно решил начать задолго до дня рождения Рюгуджи. Он хотел, чтобы все получилось идеально, а для этого нужно много времени, упорства и постоянных поправок.        На улице частыми хлопьями плавно падал снег. Густые белые тучи надвинули на Токио. Ночью обещали сильный снегопад и ветер. Начало зимы не всегда такое неприветливое. Однако в этот раз она встречает с распростертыми холодными объятиями.        Мицуя смотрит на цветок камелии, ярко выделяющийся на темном фоне; он не может отвести взгляд. Небольшая булавка в зубах — старая рабочая привычка, да маленький, но остро заточенный карандаш, который медленно ведут изящные, тонкие, очень красивые пальцы, не знающие уколов игл и мазолей, не смотря на род деятельности. Профессионализм. Дело всей жизни. Хобби. Работа мечты. Его занятие можно назвать разными именами, и все они будут верными. Мицуя шьет, потому что ему нравится. Мицуя шьет, потому что, начав когда-то, он не смог остановиться. Шьет, потому что хочет в этом приуспеть. Шьет, потому что это помогает сосредоточиться и успокоиться, отвлекает от насущной суеты и проблем. В конце концов, расслабляет. Он творит, покуда может творить: покуда руки работают, не останавливаясь, не опускаясь. Мицуя просто шьет.                                        *** Прошло пару месяцев. Может быть, меньше. Может быть, больше. Такаши так увлекся, что потерял счет времени. Юката уже было готово. Красивая черная ткань с белыми цветами и ослепительно белый пояс-оби. Такаши стоит напротив, глядя на манекен, на котором висит одеяние. Он пробегает по нему оценивающим взглядом. Кену должно понравиться. Это ведь его любимое сочетание цветов.        Из размышлений Мицую выдергивает телефонный гудок: сегодня тревожный и резкий, будто просящий, чтоб скорее ответили. Такаши, потягиваясь, берет трубку. — Да, Хаккай? — Т... Т-Таканчик... — тихо произносит Шиба. Голос дрожит, по ту сторону слышатся всхлипы. «Что происходит? Опять Тайджу что-то натворил?», — быстро проносится в голове у Мицуи. — Хаккай, что случилось? — участливо спрашивает он, — расскажи мне все. — ... погиб... — еле-еле произносит синеволосый, что командир второго отряда даже не может его расслышать. — Что? Что происходит, Хаккай? Объясни... — Он погиб, Таканчик! — громко всхлипывает парень, — Доракен погиб! Его застрелили... Т-там был Такемичи и... Мне звонил Чифую...в общем...        Телефон с грохотом падает на пол. Силы испаряются, словно их и не было. Мир на секунду замирает, а затем... Затем смертельной ударной волной накрывает Такаши, дробя на куски все: душу, сердце, плоть. Все. Абсолютно. Боль моментально пронзает тело. В ушах звенит. Ощущение нахождения в каком-то вакууме полностью поглощает. Мир сереет. Гаснет. Один за другим теряет свои краски. Теряет смысл.        Мицую трясет. Он падает на колени, сильно ударясь об пол, но боли не чувствует. А может, это потому, что та боль, которая внутри сжимает грудную клетку и не дает продохнуть, намного сильнее? Руки лихорадочно дрожат. Такаши пытается ухватить хоть глоток воздуха, отчаянно дыша. Не получается. Легкие горят, не пуская кислород внутрь. Все его существо разом вопит одно: «Погиб! Погиб! Погиб!» Он теряет себя в пространстве. Разлагается, как тело льва в саванне, умершего от жестокости этого мира. От жажды. Жажды жить...        Ему кажется, что сейчас его, уже гниющее тело, пронзает тысяча грифов, не щадя ни единого куска мяса. Они обгладывают его до самых костей. Выжимают все соки. Жизненные соки, которые прежде наполняли и питали здоровое тело, не знающее таких страшных слов, как «Смерть близкого человека»        Мицуя тонет. Его разрывает на части, а потом собирает обратно, чтобы разорвать опять, с новой силой. Его внутренние раны жутко гноятся, суля страшную смерть в муках. Поражено все. От жизненноважных органов до нервной системы. От мозга до сердца. Океан отчаяния безжалостно хватает, таща на самое дно, на съедение голодным акулам... Физическая боль куда легче душевной. Проще.        Такаши кажется, что лучше бы его действительно тысячу раз загрызли гиены, обглодали падальщики и сожрали акулы, нежели это... Его близкий друг. Его дорогой человек. Его парный дракон... Мицуя хватается за горло, понимая, что он действительно не может дышать. Он попросту задыхается и не может ничего с этим поделать. Организм отчаянно борется за жизнь, заставляя парня сделать хоть глоток воздуха. Только... хочет ли он?        Такаши теряется в очередной раз. Бьет кулаками по полу, кричит, так громко, как никогда. Его состояние походит на состояние психически больного. Нервный срыв. Припадок.        Разум хочет покинуть тело. А тело, в свою очередь, противится хозяину, не давая тому умереть. Мицуя орет до хрипоты в голосе. До острой саднящей боли. Что угодно, лишь бы заглушить то, что так отвратительно сильно ноет в груди. Он повторяет и повторяет: — Доракен!... Доракен!... Доракен! — крики полны отчаяния и надежды. Надежды на то, что хозяин произносимого имени внезапно придет. Отзовется.        Такаши не хочется в это верить. Он попросту не может. Неужели его друг... его дракон-близнец... правда умер?        Он падает на пол, распластавшись по нему, рыдая навзрыд. Парень прикрывает лицо руками. Слезы без остановки текут, неприятно касаясь кожи, словно кислота, обжигая. Сердце наливается холодной тоской. Склизкий комок безжалостной горечи уже поселился в душе, наполняя жизнь полным бессмыслием. Каким-то ненавистным одиночеством. Телефонный звонок до сих пор не прерван. Из-за рыданий Мицуя так и не услышал голос Шибы, пытавшегося его успокоить. По ту сторону телефона Хаккай, часто всхлипывая, прислушивается к хриплым, рваным вздохам Мицуи и плачу, наполненному болью и отчаянием настолько, что любой, его услышавший, полез бы на стены от страшнейшей печали. «Я должен для него что-то сделать. Я должен его поддержать. Я должен... Т-Таканчик...», — Шиба кидается лицом в подушку, абсолютно не сдерживая собственных эмоций.                                         ***        В помещении собралось немало людей. Здесь и работники массажного салона — названная семья Доракена,  и некоторые члены бывшей Токийской Свастики: Чифую с Хаккаем, близнецы Кавата, Пеян. И Инуи, абсолютно бледный, с красными опухшими глазами, стоит в углу, весь согнувшись. А ведь Кен постоянно говорил ему: «Держи спину ровно. Будешь выглядеть круче»... Все в строгих траурных костюмах. В комнате немного тесно, но не душно. Наоборот, пронзающий могильный холод наполнил атмосферу. Неуютно. Хотя, можно ли вообще чувствовать себя комфортно на похоронах?        Чифую и Хаккай стоят недалеко от прохода, потупив головы. Поникшие лица не выражают ничего, кроме скорби. Шиба временами тихо всхлипывает. Мацуно тоже не сдерживает себя: из глаз периодически капают одинокие серебристые слезы. Народ постепенно собирается, начинается похоронная процессия...                                           ***        Все уже разошлись. Один он, Мицуя, остался стоять на коленях возле могильной плиты с надписью, которая своим содержанием режет по сердцу ножом: «Рюгуджи Кен» Лицо Такаши последние несколько дней не высыхало от слез и было смертельно бледным. Он потерял в весе, не брился. Яркие и живые глаза потеряли былой блеск.        Парень, стоя на коленях на холодной, сырой от мелкого дождя, земле, горько плакал, часто всхлипывая. Голос осип, силы его заметно покинули. В каждом движении проглядывалась непрекращающаяся борьба.        Он боролся сам с собой. Боролся за жизнь. Его личность разломалась надвое. Одна половина пыталась удержать самое себя на плаву, другая же потеряла смысл существования. Две противоположности боролись в его душе, вытесняя одна другую. В груди сильно болело. Груда камней, казалось, пластом лежала на душе. Было тяжело дышать, тяжело разговаривать, тяжело думать.        В голове уже несколько раз проскальзывали темные, нехорошие мысли. Такаши отчаянно пытался ухватиться за частичку живого, чтоб не погрязнуть в пучине смерти, страха и боли. Он брался за шитье, но все валилось их рук. Он пытался разговаривать с Хаккаем, изливая душу, часами рыдая в объятиях того, но все без толку. Жить не хотелось. Не хотелось ничего. Коме как... Кроме как увидеть его. Увидеть Доракена. Хотя бы еще раз. Правда, Мицуя не был уверен, что после этого раза он бы смог его отпустить...        На улице дул мерзкий сырой ветер, пробирающий до самых костей. Небо заволокло тучами, капал редкий холодный дождь. Такаши медленно приподнялся с колен, хмуря брови и тяжело дыша. За последние несколько дней он не ел — его организм растерял всю энергию и находился в наихудшей форме. Слегка пошатываясь и дрожа от холода, парень поднял голову наверх, подставляя под дождь лицо. Маленькие капли неприятно ударялись о сухую, побледневшую кожу.        Рвано вздохнув, Мицуя попытался унять очередную волную подступаюших слез, но тщетно. Соленые дорожки снова стали рассекать некогда мягкие, нежные щеки. Раны на костяшках пальцев — свидетельство отчаяния Такаши, до сих пор не зажили, покрасневшими следами напоминая о физической боли, которая так и не смогла, как ни старался парень, унять боль внутреннюю.                                         *** Ноги делают медленные, неуверенные шаги и несут Мицую вдоль каменных плит. Возле одной из них парень останавливается. — Привет, Баджи... — произносит Такаши в пустоту, и от щемящей тоски сердце пропускает очередной болезненный удар. — Как ты тут? Надеюсь, ты встретил его... — продолжает парень, буквально заставляя себя страдать еще сильнее. Едва успев отойти от утраты друга, за ним последовал еще один. Ни с чем не сравнимая боль. Мицуя снова присел на колени: на этот раз возле могилы Баджи Кейске, сложил руки, прикрыл глаза и начал про себя молиться. Через несколько секунд его тело задрожало. Не то от холода, не то от очередных рыданий.        От болезненных воспоминаний на душе становилось все хуже и хуже. Голова гудела из-за рыданий, огромного количества пролитых слез, постоянной расплывчатости перед глазами.        Мицуя закончил молиться, поднялся и неровным шагом, не сдерживая всхлипов, направился прочь, подальше от «нового дома», в котором встретились его друзья.                                        *** Шли дни. Легче не становилось. Мицуя совсем похудел, осунулся. От постоянных слез кожа иссохла, начала трескаться. Голос стал тихим и хриплым. Работа по-прежнему не спорилась. С сестрами и мамой он почти не разговаривал. Пара слов в неделю — максимум общения. Такаши почти не выходил из комнаты, ел, когда его с криками заставляли. Часами он глядел на фото со дня основания Свастонов, на Доракена... живого и счастливого.        Боль не унималась. На душе с каждым днем было все поганее. Выносить это становилось невозможным.        Каждый день звонил Хаккай, узнавал о самочувствии, пытался отвлечь Мицую, разговаривая на безопасные темы. Такаши понимал: парень старается его поддержать, поэтому не мог не ценить этого и всегда отвечал на звонки. Но тоска постоянно сжирала с такой силой, что однажды она бы стала просто обременяющей. В груди ныло без остановки. Тело, не переставая, дрожало, как в лихорадке, от очередного приступа слез. Голова болела, на виски давило, морозило. Нормальный сон стал какой-то недостижимой мечтой. Такаши часто и резко проживал колючий озноб. Мысли о Нем заполняли голову. Мицуя с уходом Доракена будто потерял часть себя. Дракон остался парить в одиночестве. В то время как его близнец пал. Сломался.           Однажды Такаши решил снова попробовать взяться за работу. Руки отвыкли, с непривычки тряслись. Он взял большие портновские ножницы, собираясь отрезать небольшой кусок ткани, но вместо этого замер. Острые металлические концы холодно поблескивали в свете пасмурного дня. Парень на секунду задумался. В голову закрались непонятные мысли. Снова захотелось увидеть его... Мицуе показалось, что сейчас он ближе к этой возможности, чем когда-либо. Сердце бешено забилось, на лбу появились мелкие холодные капельки пота. Он с минуту смотрел на острые концы лезвий, затем подушечкой указательного пальца провел по каждому, при этом поднося их ближе; тихо сглотнул...        Телефон завибрировал. «Хаккай». Мицуя встрепенулся, откладывая ножницы, краем глаза глядя на фотографию, одиноко стоящую на пустом, сильно запылившемся столе. Свастоны... — Ты бы разочаровался во мне, увидев, каким я стал, — куда-то в пустоту произнес Такаши.