Глас сирены

Am I living or stuck in the past?

It's the stories we're afraid to write Keeping us awake Keeping us awake at night

Set the Sun

I really wish that I could cry right now But I’m afraid that I’ve forgotten how Being numb’s how I cope with the hell that I’ve known But the silence is making me drown

Citizen Soldier

Год спустя — …Гластонбери? — Гластонбери?.. — Гластонбери?!       Гермиона от души насладилась обалделыми лицами четверых музыкантов и только потом утвердительно кивнула. — С-с-ука-а-а! — восторженно выдохнул Джош. — Но как? Там же заявленный состав за год утверждают! — Уметь надо, — самодовольно ухмыльнулась она. — Но поскольку вы пойдете разогревом перед главным концертом в первый день, вам надо о-о-очень постараться, иначе меня разорвут в клочья еще до полуночи, а потом и вас тоже, если публика после первой же песни начнет расходиться. — А которая сцена-то? — Пирамида, — будничным тоном сообщила Гермиона, еле сдерживая широченную улыбку. И не прогадала: студию огласили восторженные вопли. — Охереть! — Крис схватил ее в медвежьи объятия и, оторвав от пола, закружил по студии. — Грейнджер, ты лучший менеджер в мире! И если я когда-нибудь начну на тебя орать… — …я буду знать, что ты пришел в себя, — Гермиона уперлась руками ему в плечи. — Все, отпусти, ты мне все ребра переломаешь.       Гитарист поставил ее на пол и придержал, чтобы не упала: — Нет, серьезно, во сколько это обошлось? — Ни во сколько, — она перехватила взгляд Северуса. Тот скептически задрал бровь, и по лицу было ясно, что он на это не купился, но ей было откровенно начхать. — Но времени мало, так что я очистила ваше расписание вплоть до фестиваля, репетировать-репетировать-репетировать. — И что, никаких дурацких интервью? — наигранно-удивленным тоном уточнил Джефф. — И даже никаких фотосессий в драных занавесках? — Не напоминай, — скривился Эдриан. — Я эти занавески до гробовой доски не забуду.       Северус только фыркнул. Гермионе не очень хотелось вспоминать, чего ей стоило уговорить его на ту чертову фотосессию, где всех пятерых художественно драпировали в какую-то рвань, а потом раздували все это огромными вентиляторами, отчего все стали похожи на дементоров в полете. Пыли они тогда наглотались изрядно, ибо никакая уборка не смогла бы очистить съемочный павильон от бесчисленных слоев всякой всячины, оставшихся после миллиона предыдущих фотосессий. — Никаких фотосессий, — она подняла руки ладонями вперед. — Разве что один ма-а-аленький снимочек для рекламного плаката. Никакой бутафории, вы на черном фоне и все. Но это потом, ближе к фесту. Расс? Что скажешь?       Все обернулись к до сих пор молчавшему Снейпу. За год он еще больше освоился в роли фронтмена, и последнее слово всегда оставалось за ним. Если он упирался рогом, никакая сила не могла заставить его передумать. Это Гермиона тоже уяснила за последний год. — Звучит приемлемо, — только и сказал он после небольшой паузы. Крис опустил плечи и выдохнул: — Приемлемо? Твою ж мать, это Гластонбери, чувак! Если о нас еще кто не знал, то теперь точно узнают. Весь музыкальный мир! Еще и на разогреве у хедлайнеров, да нам, блин, такое и не снилось! — За три недели поставить новый сет, все отрепетировать, привести в порядок аппаратуру, — Северус многозначительно зыркнул на Гермиону. — Плюс какой-нибудь новый материал, потому что соваться туда только с альбомными треками — смертный грех. И почему я не радуюсь, а? — Тебе бы только ворчать, — отмахнулся Джефф. — Насчет материала, по-моему, вообще волноваться не стоит, я же знаю, сколько у тебя понаписано, а ты показываешь по одному треку в месяц. Там уже на три альбома хватит.       Гермиона подозревала, что это правда. Старая тетрадь, которую Северус по-прежнему охранял аки цербер, давно распухла до невозможности от всяких обрывков и листков, на которых он царапал тексты где придется, и он успел обзавестись новой и исписать ее больше чем наполовину. Да если кто и в курсе, то Джефф. — Пока еще не поздно дать задний ход, если вы против, — сказала она на всякий случай, следя за малейшими изменениями на его лице. — Если ты считаешь, что хорошее выступление за это время подготовить нереально. — Я не сказал, что нереально, — пробурчал Северус, скрещивая руки на груди и изучая носки своих ботинок. — Я сказал, что мне некомфортно, когда времени в обрез. — Да ла-адно, — протянул Крис, — прошлый клубный тур мы сделали примерно за столько же.       Северус поморщился. О да, Гермиона знала, чего ему стоил тот злосчастный тур. Они с Ритой тогда вывернулись наизнанку, а Северус по окончании на две недели изолировался от всех, и даже она до конца не знала, чем он занимался. Они тогда еще раз оценили все нюансы и решили, что такие интенсивные туры устраивать больше не будут, раз Северус не успевает восстановиться после сенсорных перегрузок. Но они уже пару месяцев не выступали, в основном торчали в студии, где по большей части валяли дурака, так что такая встряска — выступление на крупнейшем ежегодном музыкальном фестивале страны — пойдет всем на пользу. Гермиона не могла не признать, что вся эта суматоха и бешеный темп ей нравятся, хоть она и уставала как собака, и ныла, что в таком режиме невозможно жить, и требовала внеочередной отпуск и много чего еще. Однажды в голову даже закралась мысль, что можно было бы попробовать что-нибудь новое, возможно, с другим коллективом. После того, как один из музыкальных журналов опубликовал большой материал о лучших «пиарщиках» местного шоу-бизнеса, где ей и Скитер отвели целый разворот, да еще и поместили их фото на обложку как «команду мечты», за них разгорелся настоящий бой. Она до сих пор регулярно получала письма и звонки от музыкантов, желающих заполучить ее. Они с Ритой несколько раз ужинали с крупными шишками конкурирующих лейблов, которые буквально спали и видели, как бы переманить к себе этот феномен музыкального менеджмента — не то чтобы Гермиона всерьез рассматривала такую возможность, но ее грела мысль, что ее способности оценили по достоинству, и на Silver Tongue свет клином в принципе не сошелся. Северусу она об этом, естественно, не сказала, но он каким-то образом прознал. Несколько дней ходил мрачнее тучи, а когда она взялась допытываться, какого черта происходит, бросил злополучный журнал ей на колени. — Похоже, ты становишься звездой сама по себе, — хмуро заметил он. — Тебя это задевает? — невозмутимо парировала она, стараясь не подавать виду, что теперь это задевает уже ее. — Уж тебе-то конкуренции со мной бояться нечего — мы работаем в разных сферах. И согласись, мы тут здорово получились, — она помахала журналом, кокетливо улыбаясь. Фото и правда было классное: они с Ритой стоят спина к спине, скрестив руки на груди, хитро ухмыляясь в камеру, только Рита, как обычно, в очередном образе секси-секретарши, а Гермиона — в неизменной белой рубашке, джинсах и кроссовках. Но именно этот контраст и работал лучше всего.       Северус сжал губы. Она хорошо знала это выражение лица. — «Цена на услуги этой команды уже сейчас довольно высока, в особенности после грандиозного успеха Silver Tongue, которых Грейнджер и Скитер раскрутили с нуля до уровня национальных звезд буквально за год, — процитировал он наизусть. Сколько раз перечитывал, чтобы запомнить? — Но не исключено, что одним только Silver Tongue они не ограничатся, и в ближайшем будущем мы увидим еще более интересный проект, ибо эти дамы обладают безошибочным чутьем на истинный музыкальный талант и бульдожьей хваткой, когда речь заходит о деловых вопросах». Что еще за «интересный проект»? Вы собрались нас бросить? — Это просто статья, Северус. — У тебя не бывает просто статей. — Слушай, ну с точки зрения магглов мы и впрямь феноменальная команда. Они же не знают, что добрая половина всей работы была проделана с помощью магии. — Но это не помешает вам связаться с кем-нибудь еще. — Это что, ревность? — развеселилась Гермиона, кажется, уже понимая, к чему он клонит. — Боишься, что у нас не хватит времени на тебя? Между прочим, нам с Ритой было приятно, что нашу работу оценили так высоко. — То есть, мы мало ценим? Ты это хочешь сказать?       Мерлин, ну что за человек такой? — Вы уже привыкли, что мы всегда на подхвате и разруливаем любую вашу лажу, — сказала она чуть строже. — Я в курсе, нам за это платят, но иногда немного искренней благодарности не помешало бы. — И какая же благодарность вам нужна? Еще один ноль к сумме в контракте?       Гермиона закатила глаза: — Северус, если ты помнишь, я это делаю не ради денег. Хотя деньги, безусловно, приятный бонус. Что там себе думает Рита, меня мало волнует, но сдается мне, что и она никуда не собирается в обозримом будущем, у нее карьера сейчас почище, чем во времена желтушных статей в «Пророке». А то, что про нас заговорили в бизнес-кругах — на самом деле лишняя реклама вам. Хотя со временем, возможно, мы и возьмемся за что-нибудь еще. — А, так Silver Tongue просто для разминки? — ехидно уточнил он, сверля ее глазами. — Я не об этом. И ты прекрасно знаешь, что я не уйду, не подобрав вам команду взамен, — осторожно произнесла она, следя за его реакцией. На самом деле, вопрос «вечности» группы всплывал регулярно, когда она в очередной раз замечала, что темные круги у него под глазами стали еще темнее, руки подрагивают, спать он ложится позже, а встает раньше, и спал ли вообще — непонятно, все чаще запирается в студии, все больше пишет в эту свою чертову тетрадь, которая будто вынимает из него душу по частям…       Сколько он еще продержится? После длительного детокса в Мунго и нескольких «мягких» курсов терапии его состояние более-менее стабилизировалось, но от Гермионы не ускользнуло то, что в какой-то момент он снова будто закрылся в себе, практически перестал разговаривать с ней, а когда она пыталась раскрутить его на разговор, тащил в постель и заставлял забыть обо всем на свете. Не то чтобы она была против, но…       Но.       Чем больше она слушала то, что он позволял ей услышать, тем больше понимала, что останавливаться нельзя. Да он и не сможет остановиться. Он словно жил от выступления до выступления, от одной песни к другой, и кроме этого не было больше ничего. Будто никакой другой жизни быть не может. Или он боится жить любой другой жизнью. Воистину, одержимый человек, когда-то он был столь же одержим зельями и темной магией, пока его не лишили всего этого и насильно не поставили перед фактом, что пора выбирать что-то другое. Гермиона не знала, как предложить ему эту иную жизнь, да и нужно ли ему подобное в принципе. Уже заговорили о следующем альбоме, значит опять будет тур, возможно, удастся выйти на европейский уровень… да что там, удастся, конечно, она приложит все усилия.       Но что если все то, что подпитывает его сейчас, его же и сломает?       Северус издевательски изогнул бровь: — Надоело жить на два мира? — Может, мне надоело созерцать полуголых мужиков в гримерке, — хихикнула Гермиона, пытаясь разрядить обстановку. — Вот возьму и наберу команду девчонок. — Девчонки утомят еще быстрее. Да и от всех этих «поющих трусов» уже не продохнуть, большинство однодневки. — Ты ревнуешь, — констатировала Гермиона. — Даже не пытайся отрицать. Или ты специально разводишь меня на скандал, чтобы уволить? Надоело со мной препираться?       Северус хмыкнул, и атмосфера враз потеплела градусов на десять. Гермиона позволила себе слегка расслабиться. Но не слишком. С Северусом никогда нельзя было расслабляться полностью. — Ты доставучая, въедливая, вредная, мстительная и дотошная ведьма, — проворчал он. — Черт его знает, почему я тебя все еще терплю. За этот год ты все соки из меня выжала. — Так уж и все, — она рискнула взять его за ремень и подтянуть к себе поближе. Он не сопротивлялся и зарылся обеими руками в ее волосы: — Может, исчезнем, и пусть гадают, куда мы подевались и вернемся ли когда-нибудь? — Не рановато ли для исчезновений? Такой финт могут себе позволить только очень богатые люди. — Думаешь, надо подкопить, чтобы хватило на какой-нибудь необитаемый остров? — пробормотал он ей в волосы. — Думаю, не помешает, — она бросила журнал и обняла его за пояс, уютно пристроив голову у него на плече. — Ты правда хотел бы сейчас исчезнуть? А как же твой мега-план, чтобы за тобой бегали абсолютно все и повсюду? В Британии скоро станет тесновато, придется выходить на мировой уровень. Если ты еще этого хочешь. — Хочу. И надеюсь, что тебе удастся это провернуть, потому что… — он умолк и крепче прижал ее к себе. — Потому что — что?       Северус довольно долго молчал, словно решая, стоит ли продолжать. Наконец, медленно произнес: — Потому что я ни черта не смыслю в шоу-бизнесе. — А-а… То есть, моя работа все-таки важна, — поддела она его, томно вздыхая. — Я так и сказал.       Даже год спустя Гермиона по-прежнему затруднялась с определением, что же между ними происходит. Они вроде как не были парой официально — во всяком случае, они с Ритой решили, что никаких подобных заявлений делать нельзя, навредит карьере Северуса. Они ни разу не говорили о том, чтобы съехаться — они и так почти все свободное время проводили вместе, личные вещи сами собой расползлись на две квартиры, Косолапс преспокойно кочевал за хозяйкой туда-сюда-обратно, и Гермиона решила, что лучше эти вопросы не поднимать. К черту условности.       И вот теперь Гластонбери. Кажется, в пределах Британии достигать уже нечего. Если все получится, можно смело двигать дальше. Первый альбом и так уже просочился в Европу, хотя говорить о каких-либо серьезных цифрах пока было рано, да и запросов о концертах вне Британии пока не поступало. Но после Гластонбери все может измениться. По крайней мере, они с Ритой на это очень рассчитывали.       Только бы этот «серебряный язык» не напортачил.

***

— Ну и срань, — пропыхтел Джефф, затаскивая синтезаторы в отведенный им закуток за сценой, где аппаратуре предстояло дожидаться своего часа. Можно было оставить все здесь после вчерашнего саундчека, но Джефф трясся над инструментами, и даже Гермионе было не под силу убедить его, что с ними за ночь ничего не случится. Может, он был и прав, поскольку ночью грянул ливень, и теперь вся территория фестиваля превратилась в гигантскую грязевую ванну. — Да ну, это же весело, — саркастически отметил Крис, шаркая ногами в резиновых сапогах. Судя по их виду, он только что произвел вылазку «в народ» и пообщался с фанатами в палаточном городке. — Палатки реально затопило, там все мокрые до нитки.       Джефф покосился на Северуса, вошедшего следом с двумя чемоданами, в которых они прятали реквизит для нового сета: — Я вот не пойму — вы двое что, грязеотталкивающие? Мы по уши в этом дерьмище, а вам хоть бы что, будто вы по воздуху перемещались.       Гермиона услышала, как за спиной прыснула Рита, и пожалела, что не додумалась потихоньку почиститься магией. Уж Скитер-то стопроцентно сюда аппарировала, она ни в жизнь не полезет ни в какую грязь. А Северус, очевидно, загодя наложил на одежду репеллентное заклинание. Она окинула его беглым взглядом. Даже ботинки идеально чистые. Зараза. Мог бы и на нее наложить. — Ну и срань! — провозгласил Эдриан, заваливаясь в дверь последним. — Может, возьмем пример с Вудстока в девяносто четвертом и занырнем в ближайшую лужу? Это будет фурор. — Нихрена, — буркнул Джефф, — знал бы ты, сколько я за эти синты бабла отвалил, и пусть только кто-нибудь попробует полапать их грязными руками. Урою нафиг. — Ну ты и зануда. Расс, давай, а? — Ни за что, — Северус смахнул с плеча воображаемую пылинку. — Если кому-то мало хаоса на сцене, можете прыгнуть в толпу и изваляться там как свиньи. Только назад потом не вылезайте. — Экие все чистюли, аж тошно, — Эдриан потыкал ногой в один из чемоданов. — Это та новая установка? А сработает? Вчера на саундчеке опробовать не смогли. — Сработает, — уверенно пообещала Гермиона, хотя сама порядком нервничала. Джордж едва успел закончить их заказ к сегодняшнему утру, но клялся всем своим рыжим семейством, что эффект будет чумовой. В поле они его протестировали, но сцена — совсем другое дело. Теперь бы установить так, чтобы техники не видели. — Все как репетировали, сейчас покажу, пламя вылетит метров на пять в высоту, постарайтесь не шарахаться. — А оно точно это… ну, типа киношное? Не сгорим? — забеспокоился Джош. — Сплошная бутафория, можно в огонь голову сунуть, даже не почувствуете.       Бутафория бутафорией, но ей пришлось попотеть, чтобы организаторы разрешили огонь на сцене, пусть даже ненастоящий. А уж чего стоило «изобретение» липовых технических спецификаций, чтобы заверить службу безопасности, что это безопасно… Но, разумеется, здесь это никого не волнует. Это ее работа. И этой работы становилось все больше. По сути, она как менеджер вовсе не должна была заниматься технической стороной шоу, но кому еще можно это доверить? Они и так балансировали на краю каждый раз, министерство не всегда смотрело сквозь пальцы на их со Снейпом выходки, и на каждом концерте обязательно присутствовала команда из отдела магического правопорядка и пара-тройка обливиаторов. А на таких крупных мероприятиях, как сегодня, появлялся еще и Гарри, что тоже не добавляло ей спокойствия.       Крис с подозрением зыркнул на нее, потом на Снейпа: — Вот смотрю на вас иногда и думаю — что у вас там за подпольные разработки? То аппаратура какая-то чудная, то все поломки внезапно сами собой чинятся, то вот… куртка эта со змеей. Это ведь не голографическая печать, да? Где вы все это берете? — Могу и рассказать, — неожиданно ответил Северус, склоняясь ближе и понижая голос. — Но потом мне придется тебя убить. — Ой, опять ты со своими мафиозно-профессорскими штучками, уже даже не смешно. И вообще…       Гермиона ощутила, как из-за спины Северуса, где удобно расположилась Рита, вырвался короткий, едва заметный импульс, будто ветерок дунул, и лицо Криса мгновенно расслабилось. — Дык чего, в грязь никто не хочет, да? — дурашливым голосом поинтересовался тот, потирая руки. — Ну и ладно. Но тогда всем намазаться как следует. Расс, тебя тоже касается. Девочки, поможете?       «Девочки» переглянулись и обменялись многозначительными улыбками, смысл которых, слава небесам, от основного состава группы все еще ускользал.       За несколько минут до выхода все разошлись на исходные позиции. Северус застыл в темноте, сжимая и разжимая пальцы. Змея на куртке слабо светилась серебром, кокетливо кося глазом. Гермиона замерла в шаге от него. Люди снаружи гудели. Вряд ли там много тех, кто уже бывал на их концертах, но Гермиона различила несколько голосов, выкрикивавших «Расс! Расс!». Это ничего. Если все пройдет так, как они задумали и отрепетировали, к концу вечера скандировать его имя будут все.       Северус обернулся, ловя ее взгляд. — Что? — встрепенулась она, лихорадочно прокручивая в голове список всего, что должна была сделать перед выходом. Вроде бы ничего не забыла.       Вместо ответа он протянул руку, и когда она взяла ее, резким движением привлек к себе и впился губами в губы, так горячо и сладко, что у Гермионы перехватило дыхание. — Спасибо, — прошептал он едва слышно, так же резко отстранился, крутнулся на пятках и с первыми аккордами вышел на сцену с таким видом, будто его там сейчас коронуют. Гермиона облизала губы. Он, конечно, делал так и раньше, но никогда перед самым выходом. Эти несколько секунд ему обычно требовались для себя — чтобы войти в образ. Если таковой вообще существовал в природе. В последнее время она уже с трудом отличала, где сценический образ, а где он сам.       Что, черт возьми, происходит?       Невнятный шум толпы уже на второй песне сменяется довольным ревом. Когда из установок Джорджа Уизли с неменьшим ревом вылетают столбы пламени, срастаясь в огненную стену, сквозь которую эффектно пробивается Северус, будто вырывается с седьмого круга ада, зрители начинают сходить с ума. Орут до хрипоты, рыдают, кто-то рвет на себе одежду, и это так напоминает первые дни в «Нетопыре», что Гермиона невольно начинает подозревать неладное. Нервничает, непрерывно сканируя глазами первые ряды, где плотность толпы за первые минуты выступления Silver Tongue существенно увеличилась. Все мокрые, по уши в грязи, грязь с чавканьем летит из-под сотен прыгающих и танцующих ног, сверху льет как из ведра, сцена тоже мокрая, хорошо что защитили аппаратуру водоотталкивающими заклинаниями, только бы электроника выдержала. Рита так же нервно курит сигарету за сигаретой, опираясь спиной на какие-то ящики с правой стороны от сцены, лицо напряженное, свободная рука на бедре, где в потайном чехле спрятана палочка. Все их действия за год уже отработаны, им даже не нужно командовать друг другу, что делать, куда смотреть, на что обращать внимание, где «залатать» в случае необходимости. Но сегодня все куда серьезнее, не каждый день подопечные выступают на таком масштабном фестивале и для такого огромного количества людей.       На третьей песне все это колоссальное людское месиво уже хором орет последние строчки вместе с Северусом, и этот рык со сцены, многократно усиленный сотнями голосов, ураганом несется сквозь пространство. Каждый удар барабанов сопровождается вспышками прожекторов, подстроенных под ритм песни, и Гермионе тоже хочется орать вместе со всеми. Да, она знала, как это делалось и зачем — постепенное нагнетание к финалу и взрыв в конце, но одно дело слушать это в репетиционном зале и совсем другое — во время концерта, где вступала в действие энергетика толпы.       …оно не остановится, оно хочет моей смерти, будь проклят этот шум в моей голове!..       Как ему удается писать такую мрачную хтонь в сочетании с музыкой, которая так заводит зрителей?       Из закулисных глубин тенью вынырнул Гарри. Быстро осмотрел сцену, незаметным движением руки «накинул» заклинание отвода глаз: — Это, блядь, чума какая-то! Как он это делает? — Гений есть гений, — ухмыльнулась она. Гарри какое-то время слушал, притопывая ногой в такт. Гермиона сделала вид, что не замечает. Впрочем, длилось это недолго: друг быстро вспомнил, что он на работе. — Слишком много людей, они тут все друг друга передавят! — проорал он, пытаясь перекричать музыку и гвалт. — Твои парни там? — Да, но такое я вижу впервые. Как будто все сто тридцать тысяч, или сколько их, собрались именно здесь.       Гермиона прикрыла глаза от вспышек и посмотрела в темное море за сценой. Она тоже видела подобное впервые. Гарри отследил ее взгляд, покачал головой и снова посмотрел на сцену: — Вот теперь я, пожалуй, и правда поверю, что он знает, как разлить по бутылкам известность, заваривать славу и закупорить смерть. Ты уверена, что… — Уверена, — ей не нужно уточнять, что он имеет в виду, но она боится признаться, что сегодня потоки магии гораздо мощнее, и спустя две песни у нее начинают подкашиваться ноги, хотя зрителям определенно достается куда больше. Он выкладывается по полной. Все они выкладываются по полной. Пожалуй, это лучшее их выступление, а она их повидала немало. Правда, полный сетлист не видела, поэтому новая песня, которую Северус вставил в середину программы, является для нее сюрпризом. Видимо, отработали на репетициях, но ей не показали. А это значит только одно.       Он снова хочет ей что-то сказать. Только вот она не уверена, что ей нравится это что-то.              …я заперт в своей голове со всем, что я сделал…       Сердце предательски ускоряет ритм.              …знаю, ты пыталась меня спасти, но я никого не впускал внутрь…       Голос заползает под кожу, вибрирует в каждой клеточке, эхом отдается в голове.       …мне остался лишь отголосок всего, что было… всего, что могло бы быть…       Мокрые волосы сосульками падают на лицо, пальцы побелели от напряжения, будто у него все силы уходят только на то, чтобы удержать микрофон. Он поет так, будто исповедуется в тайном грехе, в котором, несмотря ни на что, никак не может раскаяться.       …никакого «мы» быть не может… все эти осколки, и обещания, и все, что мы оставили позади…       Да твою же мать!       …если бы я только мог видеть… в моем «ничто» ты была для меня всем…       Гермиона поднимает руку к лицу и с удивлением отмечает, что щеки у нее мокрые. Треклятый ублюдок. Нашел время. Неужели нельзя было сказать как-нибудь иначе? Теперь ей хочется только удавиться. Горло сжимается, и на несколько мгновений она забывает, как дышать. Каждое слово, каждая нота больно бьют под дых, вгоняют крючья в грудь и тащат сердце наружу.       Проклятье.       Это ведь не о ней. И в то же время о ней. Но какого хрена? Да, в последнее время он был сам не свой, они почти не виделись, кроме как в «рабочей» обстановке, он все чаще оставался ночевать в студии, она решила, что лучше не мешать и не трогать его до окончания фестиваля. Случилось что-то важное, а она упустила?       Темное пространство на сцене и вокруг нее расчерчивают зеленые лазерные лучи, еще один «спецэффект», частично маггловский, но усиленный Джорджем, зеленоватый свет, заливающий Северуса с головы до ног, до того похож на Аваду, что Гермионе становится дурно. Ей хочется сбежать на край земли и больше никогда этого не видеть и не слышать, но она слишком ответственна, чтобы покинуть пост, кто-то ведь должен запускать установку в нужный момент. Даже знакомые песни вдруг приобретают совершенно иной оттенок и так же больно рвут на куски, словно она не слышала их до этого десятки раз. Возможно, дело в Снейпе, сегодня он в ударе, и все реально валятся с ног, даже Рита забыла про сигарету в руке и пожирает его голодными глазами, словно готова выскочить на сцену и завалить его прямо там.       Но ведь он пообещал больше никогда…              Убила бы гада.       Взрыв, свет, визги.       А он поет так, будто один на сцене. И никто в мире не сможет разделить с ним это чувство.       Запуская установку в последний раз, Гермиона едва сдерживается, чтобы не заорать во всю глотку. А потом, не дождавшись конца выступления, выскакивает из служебной зоны под дождь. Человеческое море, расплескивая грязь во все стороны, волнами накатывает на защитные барьеры под сценой и опадает, когда со сцены летит встречный поток, заставляя трепетать всем телом. У толпы со Снейпом своя, особая магия, даже без зелья. Только вот сегодня чересчур. Музыка скребет по нервам, поднимает ввысь и опрокидывает в темноту, где что боль, что эйфория — разницы нет.       Вряд ли она простояла по колено в грязи долго, но ей кажется, что прошла целая вечность, когда из темноты за спиной выныривает один из ребят Гарри с курткой в руках: — Грейнджер, сдурела, что ли? Простудишься нахрен.       И набрасывает куртку ей на плечи, хотя вряд ли это поможет, она уже вымокла насквозь и даже рада этому, потому что на лице не видно следов слез.       За кулисами стоят хедлайнеры, и Гермионе их немного жаль. Silver Tongue, безусловно, с разогревом справились от и до, только вот попробуй после такого переключить толпу на себя. Завтра ей определенно влетит от организаторов. Когда ты успешен, это хорошо, но когда слишком успешен — жди беды.       Музыканты, осипшие, промокшие, разгоряченные, вваливаются в трейлер, они на адреналине, иначе уже сами попадали бы с ног. Привычный хаос, бутылки с водой, полотенца, еще полотенца, Крис орет и трясет всех за плечи, Северус привычно уклоняется и прячет лицо в полотенце, Рита переругивается с Гарри в дверях, ребята из отдела правопорядка «чистят» лишнее. Гермиона на автопилоте забирает и прячет установку Джорджа, не дай Мерлин кто-нибудь полезет изучать, что за диковина такая. Кто-нибудь наверняка заинтересуется, просмотрев видеозапись, и будет допытываться, где такое берут, но ей не хочется об этом думать. Да и вообще ни о чем не хочется. Только бы добраться до номера и рухнуть в постель. Одной.       Не в силах больше терпеть этот шум и гам, она выходит из трейлера. Вокруг толкутся люди, тут и фотографы, и группка самого ярого фанатья, ее все дергают, что-то спрашивают, и ей впервые хочется достать палочку и вырубить всех нахрен. Она отвечает какими-то дежурными фразами, безуспешно просит фанатов дать музыкантам немного времени и пространства отдышаться, хотя это никогда не помогает, но в дверях стоит охрана, так что ей здесь сейчас быть не обязательно. Гермиона находит закуток подальше от трейлера, за контейнерами для аппаратуры, прижимается к ним спиной и съезжает вниз, на землю. Утыкается лбом в колени. Голова раскалывается.       Спустя какое-то время все валят обратно — слушать хедлайнеров. Наверное, так даже лучше — ее никто больше не дергает, Рита, если что, проконтролирует, да и телохранители будут следить. — А где Грейнджер? — слышит она голос Джеффа. Совсем рядом восторженно визжат фанатки. Похоже, уже повисли у кого-то на шее. — Не знаю, только что была здесь. — Расс хотел… — Разберутся сами, пошли, а то все пропустим.       Гермиона слышит, как они уходят, и вокруг становится тише, пусть и ненамного.       Черт бы их всех побрал.       Спустя какое-то время со сцены снова несется музыка и рев толпы, и Гермиона немного успокаивается. Все, отыграли, работа на сегодня почти закончена. Теперь вернуть всех в отель, отбиться от попыток затащить ее на послеконцертную гулянку, наверняка сегодня еще и надерутся в хлам. Однако она чувствует себя так, будто ее выкачали досуха.       Прямо как тогда.       Головная боль и не думает прекращаться. Когда от сидения в неудобной позе начинают затекать ноги и спина, Гермиона поднимается и бредет назад за кулисы. Забирает копию видеозаписи с режиссерского пульта — вряд ли кто-то из ребят вспомнит, а завтра с утра наверняка захотят пересмотреть и всласть поругаться из-за возможных ошибок. Краем глаза видит сбоку у самой сцены отгороженную вип-зону, куда подтянулись многие из тех, кто выступал в течение дня, чтобы посмотреть на хедлайнеров. Своих различает скорей интуитивно, в темноте толком никого не разглядеть. Но Северуса среди них нет. Ей ничего не остается, кроме как вернуться в трейлер, хотя от музыки и там особо не спрячешься. Уйти спать, не собрав всех в кучу после завершения концерта, она не может.       Возле трейлера отираются несколько девушек, все такие же мокрые и продрогшие, но уверены, что Расс внутри, и все еще надеются его увидеть. Можно бы наслать на них Конфундус и прогнать, но Гермиона не уверена, что в нынешнем состоянии ее хватит даже на такое простое заклинание. Поэтому просто открывает дверь, заглядывает внутрь и с некоторым облегчением убеждается, что внутри пусто. — Он уже ушел, — сообщает она девчонкам. Те не верят, и Гермиона жестом приглашает их заглянуть и убедиться. Их разочарованные лица просто невыносимы. Если они сейчас начнут рыдать, она не удержится и разревется вместе с ними. Внутри, несмотря на усталость, свиваются в клубок противоречивые эмоции. Совсем как тогда, когда она не понимала, чего хочет больше — то ли убить его, то ли затрахать до полусмерти, а когда он уходил, ей казалось, что мир померк.       Расстроенные девочки наконец-то уходят. Гермиона забирается в трейлер, закрывает дверь поплотнее, затем все же накладывает заклинание тишины и, едва не плача от облегчения, забивается в дальний угол, где кто-то по доброте душевной поставил маленький диванчик, хоть места здесь и так мало. По идее, ей бы следовало поинтересоваться, куда подевался Северус, но прямо сейчас не хочется ни видеть его, ни расспрашивать о нем. В конце концов, он взрослый человек. И что бы он там ни думал, когда решил включить в сегодняшнее выступление эту проклятущую песню — его проблемы. А ей пора, наконец, протрезветь. Или рабочие отношения, или уходить нахрен. С этой мыслью она и проваливается в полусон-полукому, надеясь, что завтра ей уже не будет так паршиво и хватит решимости хотя бы составить новый план.       Потому что, невзирая на все заманчивые предложения, резервного плана у нее нет, да она и не представляет свою жизнь без Silver Tongue.

***

      Северус едва помнил, как добрался до отеля после выступления, но судя по состоянию одежды и обуви, часть пути он проделал пешком под дождем, хотя мог бы аппарировать сразу за границей фестивальной территории. Вокруг шатались такие же мокрые и грязные люди, не то пьяные, не то укуренные, не то просто в состоянии постконцерного кайфа, и на него, слава небесам, никто не обращал внимания. Он вообще мало что помнил после того, как шагнул на сцену, несмотря на то, что никаким допингом не пользовался. Оглушенный энергетикой огромной толпы, он чувствовал каждый звук кожей, физически ощущал каждое движение на сцене, каждый удар пальцев по клавишам и струнам, каждый взмах барабанных палочек, чувствовал, как меняется пространство вместе с освещением. И все это подчинялось его движениям, его голосу, реагировало на малейшее изменение интонации, затихало до полушепота вместе с ним и взрывалось на каждый крик. Когда ему уже начинало казаться, что он сейчас вылетит из собственного тела, и его здесь уже ничто не удержит, он касался губ кончиками пальцев, вспоминая поцелуй перед выходом, и цеплялся за эти ощущения, за едва различимый запах ее духов, оставшийся на куртке, когда она прижалась к нему на несколько секунд. Музыка жила и дышала вместе с ним, прорастая внутрь и изнутри между ударами сердца. И это было невыносимо, и прекрасно, и больно, и захватывающе, и…       Та-дам.       Та-дам.       Та-дам.       Приходить в себя он начал только после того, как его перестали тискать, хлопать по плечам, оглушая еще больше, и вымелись, наконец, из гримерной, но даже тогда снаружи пробивалось слишком много звуков, буквально резавших без ножа. Северус понял, что если не выберется отсюда прямо сейчас, то сойдет с ума. Дождь охладил пылающую голову не хуже бешеного секса где-нибудь в подсобке, но кожа по-прежнему зудела от малейшего прикосновения и звука. Наверное, он все-таки аппарировал, хоть и не мог вспомнить, когда и как именно это сделал. С наслаждением содрал с себя одежду, не потрудившись толком расстегнуть, и заплакал бы от облегчения, если бы еще был в состоянии плакать. Найдя среди вещей палочку, на автопилоте наложил «заглушки» и встал под горячий душ. Когда в голове наконец-то перестало шуметь, он обессиленно ткнулся лбом в стену и попытался проанализировать случившееся. А еще через несколько минут пришел в панический ужас.       Он начал замечать неладное еще в последнем туре, два… нет, уже почти три месяца назад. Отмахивался, списывал это на всеобщий музыкальный психоз, ведь и сам на концертах других рок-звезд бесился примерно так же, хотя никакими дополнительными стимуляторами или магией там и не пахло, магглы как магглы. Замечал, как на него смотрела и реагировала Гермиона, когда он сбегал со сцены после выступления, как реагировали другие женщины… да чего там, даже мужчины. Но ведь у него не осталось ни единой дозы: то, что хранилось в студии, он после долгих дебатов с собственной совестью тоже уничтожил, дабы не соблазняться. Однако факт: стоило забыться во время выступления, в теле просыпалась магия. И эта магия выплескивалась наружу с такой силой, что накрывало всех в зоне слышимости. Когда это начало происходить даже в студии, Северус не на шутку перепугался. Поднял все свои записи по зелью, перебрал все компоненты, пересмотрел все свойства во всех заданных условиях и комбинациях — и так ничего и не понял. — Слышь, чувак, — сказал ему ошалевший Крис после одной из репетиций, — не знаю, чего вы там с Дугом за новую технику вокала изучили, но не будь я натуралом на все сто, я бы тебе прямо щас дал. Прямо здесь, раком, боком, как угодно.       Парни загоготали, довольные шуткой… если это, конечно, была шутка, а Северус сделал вид, что не смутился (что было бы странно), ляпнул в ответ что-то столь же похабное, и инцидент замяли.       Не придумав ничего лучше, он отправился в министерство и выбил разрешение посетить Азкабан. Пришлось для этого тряхнуть кое-какими старыми связями, и разрешение ему выдали только после того, как убедились, что он все еще способен защитить сознание от какого-либо внешнего воздействия. И вот там-то увидел самое страшное.       Изабелла Забини сидела в изолированной камере, которую, помимо стандартных охранных чар, обвешали еще и заглушающими. Все охранники, контактировавшие с ней, носили специальные наушники. При виде них Северус решил было, что она каким-то образом раздобыла порцию зелья и попыталась выбраться, охмурив охрану. Позднее выяснил, что действительно пыталась.       Вот только никакого зелья ей никто не передавал. — Что, не ожидал? — усмехнулась она, сверкнув глазами, и он ощутил, как затрепетали окклументные щиты, словно тонкий листок бумаги под напором ветра. Черт-черт-черт. Почему этого никто не предусмотрел? Почему об этом не говорили на суде? Или говорили, просто он не в курсе? Изабелла, насладившись его растерянным видом, слезла с койки и взялась руками за решетку. Он отметил, что мебель в камере явно не тюремная, следовательно, какие-то привилегии она себе выбила. Но кто еще об этом знает? — Чудесное зелье, не правда ли? — хрипловатый смешок, вырвавшийся из ее горла, вызвал у него волну дрожи, прокатившуюся от макушки до пяток. — Кто же знал, что эффект перманентный, даже если перестать его принимать. Ну то есть, если принимать до этого достаточно долго. — И никакой побочки? — так же хрипло переспросил Северус, с трудом сдерживаясь, чтобы не сделать шаг к решетке. Ноги предательски подрагивали. Он знал себя достаточно, чтобы понять: если сделает еще шаг, уже не остановится. Даже окклуменция не спасет.       Изабелла кокетливо изогнула бровь: — Побочка наверняка есть. Кто знает, может, спустя какое-то время не спасут даже наушники и «заглушки». А может, магия разрушит голосовые связки, и я больше не смогу выдавить ни звука. Хочешь остаться и понаблюдать? Меня, как видишь, лишили всех привычных развлечений, так что компания мне не помешает. Вспомним… старые времена.       Последние слова были сказаны с легким нажимом, таким легким, что обычный человек бы не отличил. Но ухо музыканта улавливало и не такие оттенки. Удивительно, насколько острее становится слух, когда начинаешь заниматься музыкой. Эти слова пробрались под кожу, и Северус в ужасе отшатнулся от решетки, когда почувствовал, как шевельнулся член.       Ах ты ж блядь. — А ты изменился, — проворковала Изабелла, окидывая его беглым, раздевающим взглядом с головы до ног. — Надо же… Не ожидала. Похоже, эта гриффиндорская девочка не так уж плоха, а? Лучше, чем я? Давай… иди сюда, и сравним.       Положение спас вовремя возникший в коридоре охранник, который взмахом палочки наложил на узницу заклинание немоты, но та лишь беззвучно расхохоталась в ответ.       Северус вернулся в свою эдинбургскую квартиру и позволил себе напиться в дым. А когда протрезвел, снова перечитал лабораторный журнал. Нет, он же проверял — отворот снимает все симптомы. Нейтрализует привязку. Но где гарантия, что она не формируется повторно, стоит ему открыть рот? И что теперь, поить Гермиону отворотным каждый день?       Та еще перспектива.       Он сократил контакты с Гермионой, сказываясь занятым по уши, чтобы она не обижалась, но она, кажется, восприняла спокойно, истерик не закатывала, внимания не требовала. Он присматривался к ней при малейшей возможности, пытаясь определить, не начал ли он снова… Но особых изменений в поведении не замечал. Она не сходила с ума, не напивалась, не бесновалась на их выступлениях, хоть и смотрела таким взглядом, будто мысленно уже поимела его во всех позах… для их отношений это было вполне нормально, он и сам на нее так смотрел.       А сегодня она впервые не встретила его за кулисами. И за те полчаса, что прошли между их выступлением и выходом хедлайнеров, он ее так и не увидел.       Что она почувствовала? Что поняла? Может, он все же допустил какое-то воздействие, когда настолько «вошел в поток»? Она почувствовала и теперь… что теперь?       От этой мысли его затрясло так, будто вместо горячей воды из душа вдруг хлынула ледяная.       Она наверняка что-то заметила. Раньше. Иначе с чего вдруг эта статья и намеки? Может, она готовит себе запасной аэродром, потому что уже знает, что он долго не продержится. Или… или…       Несмотря на регулярные сеансы терапии, изнутри поднимается знакомая паника, грозящая сожрать живьем. Он уже почти готов выскочить из ванной, хватать первую попавшуюся женщину прямо на улице, только бы проверить теорию еще раз или хотя бы забыться на пару минут.       Нет. Нет.       «Это не я. Это уже не я».       Северус выбрался из душа и заполз в кровать, завернувшись во все одеяла, какие нашлись в номере. Вскакивал, наматывал круги по номеру, как тигр в клетке, ложился снова, снова вскакивал. Гермиона все не возвращалась, даже когда глубокой ночью приехал автобус со всей его неутомимой и гениальной командой. Северус выглянул в коридор и увидел чертыхающуюся Риту, бредущую в сторону своего номера на заплетающихся ногах. Босиком — туфли на шпильках она держала в руке. Тугие блестящие кудряшки намокли, высохли и теперь пребывали в полном беспорядке. Помада на губах размазана. Представлять, об кого она ее размазала, Северус не хотел. — Где Гермиона? — спросил он, когда она поравнялась с его дверью. Рита глянула на него так, словно пыталась навести фокус сквозь очки, не преуспела и пожала плечами: — А я почем знаю? Если она не под тобой, значит, где-то здесь. У-ух, блин, ну и ночка… Мне нужен отпуск.       И заковыляла дальше.       Северус вернулся в номер. Выглянул в окно, увидел уже привычную стайку девиц, повсюду таскавшихся за ними — откуда только узнавали маршруты и названия отелей? Года два назад он бы с удовольствием затащил сюда всех, а утром, выбравшись из-под одурманенных тел, сбежал домой. Сейчас эта мысль вызвала только тошноту. Как будто чертово зелье в итоге отравило и его — настолько, что он запал на ту единственную, которой, если пораскинуть мозгами, никогда особо и не был нужен.       Снова.       Да что ж за напасть такая?       Все тело ломит от безудержного желания, в голове снова горит. Он уже и сам не понимает, что ему нужно — то ли полная изоляция от мира, то ли руки Гермионы на его коже и трах до потери пульса.       Когда под утро открывается дверь, Северус готов кинуться навстречу, как соскучившийся без хозяина пес, но вовремя одергивает себя и огромным усилием воли остается на месте. Гермиона не глядя проходит к чемодану, который вчера даже не разобрала, копается в нем, видимо, ища сменную одежду. От нее пахнет сигаретным дымом и как будто спиртным, но он знает, что она не курит и в одиночку не пьет. В баре была, что ли? Думать об этом неприятно, хотя она ни разу не давала ему повод заподозрить ее в чем-либо. — Где ты была? — Уснула в трейлере и пропустила автобус, — голос у нее даже не уставший — безжизненный. — Как… как прошло? — не придумывает он ничего лучше, хотя спросить хотел совсем не об этом. Гермиона поворачивается с тонкой стопкой одежды в руках. Долго разглядывает его, прежде чем ответить: — О, вы были на высоте. Думаю, этот фест многим запомнится. За ночь мне на автоответчик наговорили кучу сообщений. Организаторы в ярости, потому что их засыпали требованиями впихнуть вас и в воскресную программу, и пофиг, что слоты расписаны и программа уже составлена. И в то же время в восторге, потому что хедлайнеры после вас попали на отлично «прогретую» публику, и концерт закончился круто как никогда. Я принесла видеозапись, завтра посмотрите, когда все отоспятся.       Северус не понимает ни слова из того, что она говорит. Потому что слышать хочет вовсе не это. Гермиона отворачивается и на негнущихся ногах бредет в ванную. Он слышит шум воды. Ждет, когда она выйдет, но вода в душе все шумит и шумит.       Да ну нахрен!       Он рывком дергает дверь, вламывается в крохотную кабинку как есть, в футболке и пижамных штанах, даже не замечает, холодная вода или горячая. Гермиона в его руках сдавленно охает, когда он сжимает ее до боли, втискивает в стену, выложенную дешевым кафелем, прижимается всем телом, зарывается пальцами в мокрые волосы: — Все не так, слышишь? Это не то, что ты подумала… черт, даже звучит тупо… Это не… я не… Я не хотел. Я не хочу, чтобы ты уходила, я знаю, я ничерта не могу сделать правильно, сколько бы ни пытался, но я тебя не привязывал, я сделал все, чтобы этого не случилось, а теперь я… — Северус, — почти стонет она куда-то в шею, — пусти, задушишь… Да что на тебя нашло сегодня?       Он и сам не знает. Но и отпустить ее не в силах, собственнически сжимает так, что сам начинает задыхаться. Гермиона поначалу пытается оттолкнуть его, выпихнуть из кабинки, но потом, видимо, понимает, что бесполезно, и обмякает, закинув руки ему на шею. Он слышит, как она всхлипывает.       Это уже совсем из ряда вон. Значит, действительно решила, что он снова на допинге. Или еще что похуже. — Ненавижу тебя, — короткие ногти больно вонзаются в кожу над мокрым воротом футболки, но слова бьют куда больнее, и у него на мгновение перехватывает дыхание. — Ненавижу, — ногти впиваются глубже. — Ненавижу, когда ты открываешь рот, и ненавижу, когда молчишь. Что ты со мной сделал? Со всеми? И почему с каждым разом становится все хуже? Ты сварил новую модификацию? — Это не «Глас», — лихорадочно шепчет он, морщась, когда ногти вонзаются еще глубже, наверное, до крови, но пусть так, хотя бы отвлекает от ревущего пламени внутри. — То есть, не совсем «Глас». Но я ничего не могу с этим сделать, разве что молчать. Отворотное работает, я проверял, но… — Заткнись. Не хочу, — злобно шипит Гермиона, но не вырывается. Только мелко дрожит всем телом и царапает его спину поверх футболки, и он из последних сил сдерживается, чтобы не взять ее прямо здесь, и ненавидит себя за эти скотские желания и мысли, и хочет еще, и еще, и еще. — Делай что хочешь, — шепчет Северус одними губами. — Что угодно. Только останься. — Я тебя не знаю. Я ничего о тебе не знаю. Думала, со временем станет легче, и почти стало. А теперь это… — Ты слышала все, что я пою. — Этого недостаточно. — Но это и есть я. И я не могу вывернуться наизнанку еще больше.       Потому что больше некуда. И если она не поняла этого до сих пор — то уже не поймет. Он выворачивал перед ней душу всякий раз, когда открывал рот у микрофона. Как она могла не понять? — Ты все еще там. И упрямо тащишь прошлое обратно, ты не заметил? — обреченно произносит она. — Ты поешь только об этом. Ты отталкиваешь меня все больше. Я думала, что если дать тебе время и пространство, ты в конечном итоге разберешься, чего тебе не хватает. Но все происходит ровно наоборот. Поэтому терапия тебе не помогает и не поможет. Ты сгоришь ко всем чертям во время следующего тура, даже если я выбью самый щадящий в мире график. И эта песня сегодня… Я знаю, мы никогда о ней не говорим, ты запретил, еще тогда, но это уже чересчур.       Северус шокирован настолько, что отстраняется и недоуменно заглядывает ей в лицо: — О ком?       Гермиона облизывает губы: — Разве это было не о ней? «В моем ничто ты была для меня всем»?       Мерлин и все Основатели, так проблема в этом? Тьфу ты…              Женщины.       Он должен был это предвидеть. Но не предвидел, ибо в его памяти мало что осталось о тех чувствах. На него накатывает облегчение. Буря в голове утихает. — Да вы никак ревнуете, мисс Грейнджер, — сухо замечает он. — А остальное что, совсем не навело ни на какие мысли?       Гермиона озадаченно смотрит ему в лицо, но ногти из спины все же вытаскивает: — Это для меня? Серьезно? «Никакого «мы» быть не может»? И почему тогда «была»? — Потому что я написал это, когда думал, что у нас ничего не выйдет, — раздраженно отвечает Северус, злясь, что приходится объяснять такие элементарные вещи. Но если он надеялся, что этого окажется достаточно…       Хрен там. — Думал? Опять в прошедшем времени? — дотошно допытывается она. — А сейчас что думаешь? — Я не думаю. Я пою. — И это все, больше рассчитывать не на что?       Дьявол, почему в виде песен и под музыку выходило проще? Почему он не может просто открыть рот и сказать как есть? — Я думал… ты знала, на что соглашаешься. Я не могу… Когда я больше не могу молчать, то могу только это. Ты же… Ты все это время слушала. И слышала. И… разве это я тебя отталкиваю? Это ты постоянно куда-то пропадаешь. Даже не интересуешься, где я.       Гермиона возмущенно открывает рот. Закрывает. Но мгновение спустя буквально рычит: — Я пропадаю?!. Ты сам сказал, что когда тебе нужна передышка, ты будешь от всех изолироваться, и чтобы тебя никто не трогал! Я и не трогала! Или я что, должна была вламываться к тебе каждый день против твоей воли, чтобы проверить, чем ты там занят в своей норе?       «Да! — хочется выкрикнуть ему. — Да, вламываться, чтобы я знал, что тебе не насрать, что я тебе нужен, что ты хочешь меня, что ты…» Но Северус молчит, понимая, что и впрямь… Сам же сказал не трогать его, она и не трогала. Все так.       Мерлин, да он просто жалок. Вместо того, чтобы разговаривать как взрослые, зрелые люди, он предлагает ей… что? Музыку и собственное тело? Но это больше, чем он в принципе готов предложить кому бы то ни было. Только не после того, как два самых могущественных волшебника последнего столетия взяли и разум, и душу, и тело — и выбросили, когда использовали подчистую. Теперь это единственный способ оставаться собой. — Я… Мне обычно хватает одного-двух дней. А потом я… Потом мне нужно…       И замолкает снова. Нахрен все.       Гермиона долго обдумывает услышанное. Ее, кажется, не смущает, что при этом они как идиоты стоят под льющимся душем, он одетый, она полностью голая. Но Северус боится шевельнуться, боится даже дышать, чтобы не прервать этот едва-едва установившийся контакт. — Какого хрена творилось сегодня вечером, если это не «Глас»? — наконец спрашивает она, резко меняя тему. Видимо, сделала какие-то выводы, но озвучивать не собирается. — Я же чувствовала, было почти как… — Почти, — он собирается с духом и выпаливает на одном дыхании: — Очевидно, я все-таки напортачил с рецептом, и эффект перманентный.       Гермиона судорожно хватается за его мокрые плечи. — Даже если бросил принимать? — в ее голосе слышится паника. Но отступать некуда. — Даже если бросил. Я ничего не могу с этим сделать. Разве что без конца поить тебя отворотным.       Гермиона морщит лоб. В ней разом выключается оскорбленная женщина и включается исследователь. Или следователь. Или просто чертова всезнайка. Но он этому даже рад. — Эффект отворотного, даже самого паршивого, которое принимала я, держится дольше, чем тогда было между концертами, балда, — она перестает дрожать, одна рука поднимается с его плеча, но едва он открывает рот, чтобы запротестовать, как она вцепляется в его волосы на затылке. — И на меня не подействовало… В смысле, «Глас» был ни при чем, мы же это выяснили. К слову, если сегодня и впрямь было какое-то остаточное воздействие, на Риту тоже не подействовало… ну то есть, что-то подействовало, но явно не «Глас», иначе она бы не отправилась со всеми дослушивать концерт, а осталась бы в трейлере и трахнула тебя прямо на полу. Ее бы ничто не остановило. Что ты скажешь на это?       Благослови Моргана чертовых всезнаек, думает он. Однако есть и другой фактор, который беспокоит его не меньше и который непосредственно влияет на всю дальнейшую карьеру, но сейчас явно не время о нем упоминать. Это его личный страх, и он должен разобраться с ним сам. — Значит, ты… не уходишь? — рискует спросить он. Гермиона слегка оттягивает его голову назад за волосы, открывая шею. — От вас уйдешь, — бурчит она сердито. — Даже если бы я захотела. Думаешь, я не понимаю, что наш тандем уникален именно потому, что это мы? Ты и я. Ну, и еще Рита. Но мне нужен отпуск, черт бы вас всех побрал. — Так песня тебе понравилась?       Она обжигает его взглядом, который запросто может соперничать с «Гласом» версии Забини. — Мне надо послушать еще раз. Потом. Если я сейчас услышу еще хоть строчку, взорвусь нахрен. Но вообще… Мне нравится эта мысль. — Какая? — уточняет он, каждой клеточкой ощущая смену интонаций в ее голосе. Она еще не успокоилась… не до конца… Но хотя бы ожила. Что угодно, только не тот помертвевший взгляд. — Объясняться строчками из песен. Это… м-м-м… даже романтично.       Северуса передергивает. «Романтично» и он? Вот уж нет. — Но у меня все же есть еще один вопрос, — Гермиона шарит рукой где-то сбоку, ища кран. Выключает воду, до сих пор лившуюся им на головы. Медленно, томительно проводит руками по его телу. Всякий раз, когда она так делает, его пробивает с головы до ног, и он готов сорвать все и с себя, и с нее… ах да, на ней и так ничего нет… лишь бы побыстрее оказаться кожа к коже. Рука скользит дальше, между ними, ниже, и так восхитительно сжимает, что все недосказанное стремительно выветривается у него из головы. Черт, сними с меня эти треклятые штаны, и сделаем вид, что этого дурацкого разговора не было. Однако она медлит, пристально всматриваясь в его лицо. — Насчет моей самой любимой строчки. Как долго ты планируешь делать то, о чем в ней говорится?       Северус облизывает губы, глядя ей в глаза: — Пока я в состоянии это делать. И если что — я все-таки зельевар.