Remedia Amoris

      Перед тем как войти в палату, Минхо лбом облокачивается о информативную афишу с описью витаминного комплекса. Его лицо походит на цветастое поле, на одну из красочных картин Пикассо с сюрреалистичным набором синяков и ссадин. Ли Ноу машинально дотрагивается до переносицы, морщась из-за образовавшегося дискомфорта — благо, нос цел и перегородка не сломана. Коллега Хёнджина констатирует: «сильный ушиб с багряным подтёком» и со спокойной душой отправляет работать дальше.       Доктор Ли отстраняется от пластмассового полотна, разглядывая мелькающее отражение. Выходить в подобном виде не то что стыдно, а до одури непрофессионально; кажется, Минхо самому требуется помощь и, судя по в кровь избитым костяшкам, желательно, психологическая. Доктор Ли скрывает раны за распушившейся чёлкой, поджившую корку на переносице — за оправой очков. Мостик изделия надавливает на раскрасневшуюся кожу так мучительно, что выть хочется. Но ради имиджа Минхо смиренно терпит.       Больничная палата встречает странным молчанием, нарушаемым исключительно зацикленным видео на повторе. Джисон свешивает ноги с постели, пальцами левой руки упираясь в стойку. Сосредоточенно следит за событиями на экране; из-за суматохи, приближения и дрожащих рук оператора разобраться в происходящем удаётся плохо.       — Тебе нельзя находиться в такой позе. Швы разойдутся, — как ни в чём не бывало сообщает доктор Ли, отчего омега вздрагивает и едва не роняет серебристый гаджет на пол.       Доктор Хан поднимает глаза и непреодолимо жмурится, стоит добавочному свету озарить комнату. Хоть ближняя лампа и загорается приглушённо, — ненавязчиво — она всё равно нервирует. Из плюсов, вещица позволяет рассмотреть боевые травмы Минхо, из-за которых нутро Джисона сжимается в жгут, а мелкие языки пламени вспыхивают в груди. Доктор Ли выглядит жутко, с притворно-приподнятым уголком израненных губ и переплетёнными руками за спиной. Он словно боец ММА, вернувшийся к возлюбленному с трофеем в форме стетоскопа.       Мир начинает кружиться, и Джисон подаётся вперёд. Сердце бьётся как умолишённое, в ватной голове мысли переплетаются друг с другом, не успевая добраться до языка. Доктор Хан тихо стонет, спасаясь от пронзившей боли. Впрочем, безуспешно. Ослабленное тело не слушается, благо Минхо своевременно приходит на выручку, убирая телефон, и бережно надавливает на плечи. Подхватывает острые колени, заправляя омежьи ноги под одеяло, и задирает больничную робу. От прикосновений к коже Джисон девственно нервничает, перехватывая руку альфы внизу.       — Мне нужно осмотреть шов, — буднично оповещает доктор Ли, пытаясь сконцентрироваться на стерильной повязке, вместо открывшегося омежьего достоинства. — И потом, не то чтобы здесь есть что-то, чего я не видел.       — Наслаждайся, пока можешь, — хамит Джисон, прикусывая нижнюю губу. Из ниоткуда возникший дискомфорт отступает, сменяя физическую боль на ментальную. Прикосновения Минхо нежные, приятные, чертовски родные. Да и альфа мастер своего дела; прекрасно знает, с каким нажимом пальпировать, дабы прощупать рану, не нанося пациенту вреда. — Потом шанса уже не будет.       — Как минимум через одиннадцать дней мне придётся снять шов, — непоколебимо заявляет доктор Ли, пока доктор Хан носом зарывается в подушку, лишь бы не слышать распустившейся сладости в кофейном аромате. — Затем, через месяц, снова на осмотр. И не только визуальный — нужно сделать УЗИ органов малого таза.       — Я выберу другого лечащего врача.       — Зачем? Джи, я не причиню тебе вреда.       «Сильнее ударить просто не смогу», — виновато осекается Минхо, поправляя повязку.       Джисон хмыкает, краем глаза рассматривая склонившегося над ним альфу. Красные отметины переходят в индиговые разводы с багровыми вкраплениями, на крыльях носа виднеются несимметричные царапины от кольца. Правая бровь немного рассечена. Очевидно, повреждена и лопатка, раз постоянно при взмахе рукой доктор Ли морщится.              — Что стряслось?       — Всё хорошо, швы не разошлись, — успокаивающе заключает Ли Ноу, поправляя больничную робу — в симпатичную салатовую клеточку — и разгибается. Крестец альфы до сих пор ноет от того, с какой силой Хёнджин прикладывал его к полу. — Есть какие-нибудь жалобы? Чувствуешь жар? Тянущее чувство?       — Хо, — вклинивает Джисон, заглядывая будто не в глаза, а глубоко в душу.       И, Боже, от количества усталости и отчаяния, скопившихся в темных опалах, доктор Хан едва ли не захлёбывается. Тени угрюмо ложатся на лицо доктора Ли, выдавая реальное положение вещей. Омега инстинктивно тянется к отросшей чёлке, разводя ту, и стаскивает ненужные очки без диоптрий. С уст срывается мрачный вздох, адреналин спешно растекается по телу.       — Кто… Кто это с тобой сделал?       Голос доктора Хана ломается. Показательное равнодушие тоже.              Потому что омега видит разбросанное стекло, следы крови на полу и то, что пострадавшего увозят на медицинской каталке. Не воочию, конечно, но тех тринадцати видео-секунд хватает, чтобы разобраться в ситуации. Джисону страшно услышать ответ, страшно, что знакомый коридор травматологии мигает на записи, как бы изначально оповещая о возможных участниках конфликта. Если это то, о чём доктор Хан подозревает, то ему вдвойне паршивее; естественно, Джисону хочется, чтобы возмездие восторжествовало, но ведь совершенно не так!       — Я сам, — уклончиво отвечает Ли Ноу, присаживаясь на край больничной постели. Комнату захватывает аромат сгоревшего кофе с удушающей горчинкой, пробирающей до слёз. — Джисон, сейчас следует сфокусироваться на другом.       — Ты себя видел? Каким образом ты предлагаешь сфокусироваться на другом?       Минхо тяжело вздыхает. Забирает очки из маленьких ручонок, задерживаясь дольше положенного; ладони доктора Хана прохладные, пальцы трясущиеся из-за растекающейся по венам тревоги. Джисону кажется, что следы борьбы проявляются всё безнадёжнее, вынуждая судорожно блуждать от ссадины к ссадине.       — Я повторю свой изначальный вопрос: «что стряслось?» — переспрашивает омега, пока Минхо цепляет янтарную душку за нагрудной карман халата, взвешивая все «за» и «против». Альфа съеживается под нетерпеливым взглядом Джисона, приходя к выводу, что он и сам не до конца переваривает случившееся.       — Мы с Хёнджином подрались, — на пробу выпаливает Ли Ноу.       И в ту же секунду палату разносит истеричный смешок доктора Хана.       — А не поздно ли махать кулаками? — Издевательская ухмылка прописывается на губах в форме бантика.       Это не насмешка, не парад восторжествовавшей справедливости, а скорее защитная реакция. Если Джисон прав, то у «драки» весьма серьёзные последствия, моментами тянущие на срок. От того, что истинный и горячо-любимый-бывший выражают взаимные претензии, доктору Хану ни холодно ни жарко, а вот для юродивых альф подобное может обернуться катастрофой.       Омеге не терпится оставить сложившуюся ситуацию в прошлом, — вычеркнуть ненужных людей из своего окружения — и начать жизнь с чистого листа. После разговора с Хёнджином, Джисона будто переключает, появляется желание перевернуть страницу биографии, исписанную слёзами до талого. «Теперь всё обязательно наладится», — думает доктор Хан, поджимая губы и не позволяя садкому жжению, оставшемуся после былых чувств, затуманить волевую рациональность.       Только вперёд.       — Мне… — Минхо не понимает, с чего ему стоит начать — и стоит ли начинать вообще? Столько воды утекает за эти два месяца, столько землетрясений, извержений вулканов и ураганов хозяйствуют в испепелённой ненавистью душе. Альфе кажется, что его естество соткано исключительно из разрушающих эмоций; поначалу он презирает Джисона, затем Хёнджина, пока не понимает, что всегда нужно начинать с себя. — Чёрт, Джи, я так проебался.       — Избавь меня от своих сожалений.       — Но мне искренне жаль, — перебивает Минхо, устало потирая переносицу. Не позволяет запоздалым слезам сформироваться. Доктор Хан на это лишь показательно хмыкает, принимаясь нервно заламывать пальцы. — Знаю, чертовски глупо извиняться после всего, что я наворотил, но… Я глубоко раскаиваюсь. И если можно было всё сделать иначе, я бы обязательно- Я бы не руководствовался глупой обидой. Я бы внимательнее тебя слушал-       — У меня сейчас голова разболится от твоего нытья. — Джисон кривится, раздражённо подёргивая ногой под одеялом.       От непосредственной близости с Минхо его штормит. Пальцы покалывает от неуёмного желания протянуть руку и дотронуться до бронзовой кожи. У доктора Хана точно биполярное расстройство разыгрывается; ему не терпится остаться в одиночестве как можно скорее, без грёбаного американо в воздухе, но, в то же время, Джисон остро жаждет, чтобы альфа никуда не уходил.       — Если ещё и Лиа придёт извиняться, то я напишу заявление в полицию. С просьбой выдать вам троим запрет на пустые разговоры.       При упоминании истинной доктор Ли кардинально меняется. Становится более напряжённым, квелым, усердно растирающим шейные позвонки, в надежде ослабить пробежавший страх. Он играет желваками, поглядывая на Джисона сквозь узкую прорезь глаз, и доктор Хан без слов понимает. Стряслось нечто ужасное.        — За это можешь не беспокоиться. Вряд ли она навестит тебя в ближайшее время, — прокашливается Минхо, норовя скрыть надлом в голосе. Синева, залёгшая под глазами альфы, сейчас выглядит особенно заметной; будто огрубевшие опаловые радужки отбрасывают тень.       Доктор Хан приподнимается на локтях, недовольно сводя брови к переносице, пока на лбу собираются возрастные морщины. Односложность и завуалированность ответов раздражают; Джисон терпеть не может, когда с ним юлят. Демонстративно не договаривают.       — Прекрати нагнетать, — просит омега, находясь у точки кипения, — ты можешь нормально объяснить, что происходит? Тот погром на видео… Это ведь вы с Хваном устроили?       — Да.       Альфу захватывает из ниоткуда взявшаяся решимость. В конце концов, от правды не убежишь — и уж лучше Минхо преподнесёт её мягче и тактичнее, нежели другой участник событий экспрессивно поведает о склоке. Сынмин, например.       — Мы с Хёнджином слишком увлеклись дракой, в результате чего Хван получил множественные гематомы и рассечение на голове. Чанбину пришлось побрить его налысо, поскольку по-другому сшить рану никак не представлялось возможным. Конечно, останется небольшой шрам, но c любовью Хвана к длинной шевелюре, не думаю, что он будет заметен. Плюс, его личико по-прежнему симпатичное, как бы я не старался…       Минхо натянуто улыбается, в надежде разрядить обстановку, вызванную вереницей досадных фактов. Однако доктор Хан на уловку не ведётся. С нехарактерной серьёзностью игнорирует шутку, продолжая пребывать в дрожащем ожидании.       — Во время драки мы не заметили, как подошла Лиа, — доктор Ли приступает к самой неприятной части. Ему трудно сохранять самообладание, отчего он пальцами вминается в полы халата. — У неё не было шанса увернуться, так что она пробила стеклянную дверь и налетела на осколки. У неё множество ссадин на левом боку, практически всё бедро в точечных порезах. А ещё… Сотрясение.       Джисон не спешит озвучивать устрашающий вопрос, вот только и Минхо не подаётся в разъяснения. За фальшивой улыбкой доктору Хану никак не получается различить — альфа относительно спокоен, потому что всё благополучно закончилось, или потому что в него вкололи лошадиную дозу седативного препарата?       — А ребёнок? — Неуёмный интерес и волнение пересиливают. Джисону страшно представить, как отреагировал Сынмин, если жуткие опасения вдруг подтвердились бы. Его друг даже сутки не провёл с мыслями об отцовстве, а уже вынужден их лишиться.       Навряд ли доктор Ким почувствовал бы облегчение или радость, — которые, не так давно, накрыли доктора Хана от новостей о внематочной беременности — поскольку альфа действительно хочет этого малыша. Его взгляды на Лию, бескрайняя нежность и проявляемая забота говорят красноречивее любых слов. О докторе Чхве Джисону даже думать мучительно; несмотря на разыгравшуюся неприязнь, на обоснованную ненависть, он глубоко сопереживает омеге. Не представляет, как Лиа и дальше сумеет вести профессиональную практику, ведь…       Быть детским хирургом, ежедневно видеть круглые глаза-бусинки, понимая, что твой свои никогда не откроет — абсолютно убийственно.       — Всё в порядке, — прерывает поток негативных мыслей Минхо, с тем же облегчением в голосе, с которым озвучивает новость переволновавшимся родителям.       Когда сто тридцать ударов в минуту — точно качающийся от ветра алюминиевый пласт — разрушают мёртвую тишину, Лиа громко всхлипывает. Носом утыкается в шею Сынмина и ногтями впивается в мягковину мужской ладони; ей больно перекатываться на левый бок, но она мужается. Стойко терпит повсеместное покалывание, вжимаясь в тело альфы, и успокаивается от плеяды влажных поцелуев на лбу. Хоть слёзы доктора Кима и беззвучные, — в отличие от громких завываний изнеможённой омеги — менее значимыми они не становятся. Минхо едва успевает стереть гель с живота, когда Лиа растворяется в утешительных объятиях. Прячется от невзгод в гостеприимных руках.       — К чему тогда драматичная пауза? Мало мне нервы пощекотал? — делится ворохом недовольства Джисон, откидываясь на подушку и ощущая, как удушающее беспокойство за друга развеивается. Доктор Хан ёрзает на постели, а после неконтролируемо мычит — резкие движения приравниваются к новой волне дискомфорта, распространяющейся по тазовой области.       — Если твоё любопытство утолено, то я прошу тебя придерживаться постельного режима.       Благородную инициативу Минхо встречают недовольное цоканье и стиснутые зубы. Доктор Ли не успевает пресечь строптивое поведение, не успевает отчитать: «не елозь, сделаешь только хуже», когда в комнату заходит миниатюрная медработница. В миленькой розовой униформе, везущая перед собой металлическую тележку. Джисон не знает, как зовут златовласую дюймовочку, но зато отлично помнит, насколько профессиональны её пальчики.       — Доктор Ли, у доктора Хана приём пищи по расписанию.       — Спасибо, медсестра Со, — улыбчиво отвечает Минхо, перенимая поднос со складывающимися дугами-ножками, — вы можете идти.       Медсестра Со подчинённо кланяется, напоследок бросая: «приятного аппетита, доктор Хан», и удаляется из палаты. Впереди её ждут несколько лежачих пациентов, которым также противопоказано спускаться в кафетерий. Джисон ошалело кивает, пока спинка постели автоматически приподнимается, и с брезгливостью берётся рассматривать содержимое подноса.       — Некоторое время тебе нельзя будет ничего жирного. Также, в первый день после операции, твёрдая пища не приветствуется, поэтому сегодня в меню лёгкий куриный бульон с зеленью. — Доктор Ли сдерживается, чтобы не рассмеяться с непритворно-оскорблённого выражения лица бывшего. — Знаю, ты не большой фанат пресных блюд, но придётся потерпеть.       — Я, по-твоему, мало настрадался? Хоть хлеб или сухарики положили бы.       — Ты всегда так много ворчал? Или раньше я этого не замечал?       — Ты в последнее время не славился особой внимательностью, так что данный вопрос я считаю неуместным, — перекрещивая руки на груди, защищается Джисон. Он скептически оглядывает Минхо, пробующего суп. — Собираешься кормить меня с ложечки?       — А ты хочешь?       — Я хочу, чтобы ты ушёл, — бестактно срывается с уст доктора Хана.       Хоть сам омега и шокирован неожиданным откровением, виду он не подаёт — его желание ударить побольнее, противостоять разрушающим чувствам, безотказно работает.       Минхо проглатывает укор, откладывая ложку на салфетку, и демонстративно прочищает горло. Альфа прекрасно понимает, всё заслуженно, поэтому ни в коем случае не злится. Но расстраивается, мысленно подбирает пластырь к новому порезу на сердце, нанесённому хладнокровным безразличием. Выдуманным, натянутым, но, тем не менее, применённым на практике.       — Как только убежусь, что ты подкрепился, обязательно пойду. Всё равно меня, Сынмина и Хёнджина ждёт разговор с главврачом. — Минхо нервно проходится по щекам, раскрашенным тумаками, точно мечтая стереть с кожи жгучее напряжение.       Ли Ноу пытается не зацикливаться на том, что, возможно, это последние часы работы в больнице. О том, что он собственноручно разрушает свою карьеру. Личную жизнь. Минхо непостижимо сложно смириться, что виноватым в разрыве с любовью всей его жизни оказывается он сам.       — Поэтому, чем раньше ты начнёшь трапезу, тем скорее я испарюсь. Суп тёплый, не нужно дуть, если что.       Джисон мрачнеет, когда Ли Ноу опускает голову, заводя пятерню во влажные волосы. Омега послушно берётся за столовый прибор, позволяя непоседливым мыслям и необоснованному ощущению вины разрастись по телу. Укрепить корневую систему сожалением. Доктор Хан не был готов к тому, чтобы увидеть Минхо по-настоящему разбитым. Сломленным. Апатичным, лихорадочно вдыхающим запахи и пытающимся запомнить каждую нотку в облетевшей сакуре. Альфа точно расколовшийся хрустальный шар, в фрагментах которого симпатично распадается свет — оставшиеся наигранные улыбки. Джисон ненавидит себя за то, что так легко сопереживает, что всем податливым естеством тянется навстречу, в надежде утешить и окружить заботой, несмотря на лавину просачивающейся неприязни.       Минхо жалко. Минхо жалкий. И доктор Хан бы непременно позлорадствовал, если бы сердце горячо и страстно не любило, а сам он не переходил через похожий период совсем недавно.       — Больно тянуться, — притворно сообщает Джисон, вручая Ли Ноу столовый прибор из нержавеющей стали. — Из чисто медицинских побуждений разрешаю тебе помочь. Но только давай без глупостей.       Доктор Ли вскидывает голову, недоумевая, почему в образовавшей мерзлоте их отношений намечается некое подобие оттепели. Это обманчивое потепление неприятно даёт надежду там, где её быть не должно.       — Ты же не хочешь, чтобы главврач ждал? — Доктор Хан нагло вкладывает край ложки в сжатую ладонь альфы. — И потом, холодной эта юшка точно будет невкусной. Если не хочешь, чтобы тебе влетело за то, что я умираю с голоду, то поторопись.       Минхо тут же выбирается из состояния прострации, заправляя уголок салфетки за горлышко больничной робы. Джисон поддаётся ухаживаниям, вспоминая, как около двух лет назад, во время жуткой ангины, доктор Ли кормил его с ложечки. Поправка: вынуждал съесть хоть что-нибудь, поскольку горло драло неописуемо; так, что даже горячий чай с малиной и мёдом приносил дискомфорт. Тихие бурчания альфы забавили, его неуёмное стремление вернуть стянутый компрессионный шарф умиляло — и как так получилось, что этот же человек — заботливый, внимательный — нанёс доктору Хану сокрушительную рану?       Тот, кто был рядом на похоронах биологического отца Джисона, отказавшись от семейной поездки на Чеджудо; тот, кто сорвался с важнейшей конференции в Токио, когда омега, по глупости, умудрился сломать ногу на роллердроме. Правильно говорят, что нельзя понять другого на сто процентов; потому что доктор Ли, которого доктор Хан, кажется, знал как облупленного и до потери пульса любил, это не тот альфа, что сидит перед ним прямо сейчас.       Тот Лино остаётся жить только на подкорке и в светлой памяти.

***

             Одиннадцать дней проходят скучно и весьма контрпродуктивно. Всё, что успевает сделать Джисон за столь короткий временной промежуток, похоже на развлечения пенсионера: он двадцать семь раз ссорится с Минхо по поводу реабилитационного периода. Радуется за Сынмина, нескромно примеряющего роль будущего отца. Вымаливает у медсестры Со арахисовый батончик с жуткой калорийностью; правды ради, сладость вручают в честь того, что омега подлежит выписке, но Джисон предпочитает думать иначе. Мол, здесь срабатывает его непреодолимое обаяние.       — Ты долго будешь стоять в проходе? — сокрушает насмешливый бас, пока доктор Хан задаётся вопросом: «какого чёрта меня занесло на этаж травматологии?». Точнее, он с самого утра планировал навестить Феликса, но не ожидал, что этот момент настанет так скоро.       — Рассматриваю ремонт, — отмахивается Джисон, указательным пальцем постукивая по заменённому стеклопакету. Его губы искажаются в нервной ухмылке. — А так и не скажешь, что не родная.       — Надеюсь, ты пришёл сюда не за тем, чтобы обмениваться мнением о мебели?       — Мне казалось, что раньше мы могли говорить о чём угодно, — грустно заключает доктор Хан, устремляясь к Феликсу, разгадывающему кроссворд. Правая рука Ёнбока неуклюже скользит по серым страницам, пока сам он вникает в вопрос на буквенном перекрёстке. — Привет.       У Джисона от волнения горло спазмирует. Омега вплотную подбирается к постели заведующего гинекологическим отделением Ли, останавливаясь в проёме между боковушкой и стулом. Рассматривать перебинтованного Феликса неприлично, оттого доктор Хан переводит взор на роскошный букет пионов. Одному Богу известно где — в разгар зимы — их умудряется достать Хёнджин. Впрочем, никто не удивлён; доктор Хван всегда умел красиво ухаживать.       — Привет, — дружелюбно отзывается Феликс, оставляя на губах тёплую улыбку. Он смышлёно дёргает Джисона за обмётанный край свитшота, вынуждая повернуться и встретиться глазами. — Если понравились цветы — забирай. Уверен, завтра у меня будут новые.       И это так странно — находиться рядом с Ёнбоком, без враждебности в воздухе и ощущения горького предательства. Будто они возвращаются к исходной точке, к состоянию после школьной ссоры, когда оба готовятся к примирению. Вот только на этот раз, последствия и причины куда катастрофичнее; доктор Хан чувствует себя абсолютно беспомощным. Виноватым.       — Я не отниму у тебя много времени, — проговаривает Джисон, подбирая слова как можно тщательнее.       Да, он долгое время злится на лучшего друга. Злится на человека, знавшего его с двенадцати лет, прошедшего с ним через пубертат, мединститут и первое разбитое сердце… Злится на человека, столь хладнокровно предавшего его. И всё же, доктор Хан никогда не желал причинить Феликсу вред, даже в ходе сложнейших обстоятельств.       — Я… Я пришёл, чтобы извиниться.       «Наверное, Минхо чувствовал себя также паршиво», — раздаётся на подкорке доктора Хана, вспоминающего события одиннадцатидневной давности. У него по спине пробегают непоседливые мурашки, а ладони, в отличие от стереотипного «потеют», наоборот, становятся ледяными. В особенности, подушечки пальцев. Джисон в растерянности, ему никак не удаётся собрать мысли воедино. Проявляющиеся на лбу Ёнбока морщинки только подливают масла в огонь.       — За что? — Заведущий гинекологическим отделением Ли недоумённо хлопает ресницами. — За ту стычку на остановке?       — Мы оба знаем, по чьей вине ты здесь.       — Да, — соглашается Феликс, отчего сердце Джисона ухает в пятки. Подобной прямолинейности он не ожидает, а нависшая над разговором правда грозится выбить землю из-под ног. — По моей.       Кажется, откровение Ёнбока вводит едва осмелевшего омегу в ступор. Доктор Хан настолько обескуражен, что у него не находится возражений или контраргументов. Разве Джисона не должны яро ненавидеть из-за случившегося? Ещё больше, чем до произошедшего?       — Если кто и должен извиняться, то это я, — продолжает заведующий гинекологическим отделением Ли, пока доктор Хан неотрывно вслушивается. — За то, что предал тебя. За все те обидные слова, которые говорил, хотя в глубине души понимал, кто настоящий виновник. Чувствовал. Просто не хотел в это верить, поскольку слепо и глупо любил.       Последнее слово даётся Феликсу с особой тяжестью. Мысли о Хёнджине причиняют несусветную боль — срастающиеся трещины в костях не так щекотливы, как царапающий дискомфорт чуть выше солнечного сплетения. Проявляющийся всякий раз, стоит доктору Хвану зайти в палату. Ёнбок считает, что его чувства к Хёнджину — самое настоящее наказание. Препятствие, через которое он должен перешагнуть на пути к искуплению. Вот только сделать это архисложно. В особенности, когда доктор Хван минимум два раза на день наведывается с проверкой, одаривает цветами, сладкими подарками, точно продолжает лелеять надежду на воссоединение; Феликс на корню пресекает любые разговоры вне медицинских тем. Цепями приковывая скучающую сущность к рациональности.       Хотя сам понимает, что разлюбить Хёнджина практически невозможно.       — Ты хорошо помнишь, что произошло? — интересуется доктор Хан, предполагая, что у бывшего лучшего друга случается амнезия. — Я ведь… — Тяжёлый вздох срывается с потрескавшихся губ, пока руки запальчиво стукаются о выступающие костяшки. —… Толкнул тебя под колёса автобуса.       — Мы оба были на взводе, просто обстоятельства сложились не в нашу пользу.       — Я мог убить тебя!       — Но не убил же, — ехидно заключает Ёнбок, но Джисону ни на йоту не смешно. А вдруг у Феликса ушиб мозга или, чего хуже, аневризма, мешающая объективно воспринимать информацию и делающая из него вечно-позитивного больного? Или он, банально, тронулся, и теперь сходит с ума из-за случившегося? — Забавно, я словил флэшбек. Помнишь, как в девятом классе мы пытались сбежать с уроков, но нас поймали, потому что ты забыл про шухер, а я привёл нас прямиком под камеры? Мы тогда так долго извинялись друг перед другом, что в итоге чуть не рассорились.       Доктор Хан приподнимает уголки губ, поддаваясь меланхоличному настроению — ах, старшая школа. Первый молодой человек, первые свидания и поцелуи в коридорах во время уроков; Джисон до сих пор помнит, как Феликс отчитывал его за витания в облаках, угрожая обойти в гонке за бюджетные места, если омега не возьмётся за ум. Как настойчиво подсовывал сделанные домашние задания, понимая, что без этого рейтинг друга улетел бы в Тартар. Могли ли те два сплочённых омеги, строящие планы на будущее и фантазирующие о домах, располагающихся на соседних участках, предположить, что спустя пятнадцать лет всё обернётся вот так?       Те Ёнбок и Джисон были бы весьма разочарованы, узнав, что их братские взаимоотношения порушились из-за какого-то альфы. А он ведь даже не Ли Донук — старшеклассник, по которому сох весь инчхонский филиал «Дэвона».       — И куда это всё делось? — философски заключает заведующий гинекологическим отделением Ли, обессиленно откидываясь на россыпь подушек и смахивая кроссворд с ручкой к постельному краю. — В один момент у меня был возлюбленный и лучший друг, перспективы и планы на будущее, а теперь только вина и абсолютное непонимание, как двигаться дальше.       Доктор Хан поддается порыву. Уверенно нашаривает здоровую руку собеседника и поддерживающе её сжимает. Тепло, исходящее от тела Феликса, знакомая мягкость ладони навевают воспоминания о прошлом — сколько раз он и Ёнбок встречали трудности, стоя плечом к плечу? Через сколько преград прошли рука об руку, сколько ссор пережили? Неужели, всё это вело к тому, чтобы закончить вот так?       Ёнбок принимается интенсивнее моргать, в надежде избавиться от проступивших слёз. Он храбро держится одиннадцать дней, на корню пресекая рвущиеся наружу рыдания. Однако одного соприкосновения с холодными пальцами доктора Хана хватает, дабы надломить показную стойкость. Возродить погребённый в душе хаос. Феликс только сейчас осознаёт, насколько остаётся одиноким и несчастным, прикованным на четыре недели к многофункциональной палатной кровати. Ему крупно везёт — он выживает при столкновении с автобусом, получает минимальные повреждения и самые наилучшие прогнозы по выздоровлению. Впрочем, счастливчиком заведующий гинекологическим отделением Ли себя, отнюдь, не считает.       — Мне очень не хватало тебя, Ён.       Джисон откровенничает первым, встречаясь с застланными влажной пеленой аметистами. Чертыхается. Грозится отросшими ногтями разукрасить кожу в области трахеи, скукожившейся от разбитого вида некогда родного человека. Они с Ёнбоком всегда были зеркальным отражением друг друга — и даже сейчас. Оба прооперированные, преданные и запутавшиеся. Потерявшие большую частичку сердца, всякую веру в светлое будущее и годы, отданные юродивым альфам. Заведующий гинекологическим отделением Ли ломается окончательно, пуская в ход слёзы и прислоняя ладонь доктора Хана к своей щеке. Его собственная рука неистово дрожит, пока он шмыгает покрасневшим носом. Набирается смелости для откровения.       — Мне тоже. Я чертовски скучал по тебе… Всё это грёбаное время, — с придыханием сознаётся Феликс, наконец-то поддаваясь скопившемуся наваждению и плотно смыкая очи. Его бас с хрипотцой, обыденно вселяющий уверенность, сейчас звучит до ужаса уязвимо. Джисон придвигается ближе, коленками упираясь в твёрдую боковушку постели, и нежно зарывается в отросшие тёмные пряди. Россыпь веснушек на дружеском лице меркнет, от былой солнечности не остаётся и следа. — Я знал, что должен был тебя безумно ненавидеть, но всё равно не мог. Буквально, заставлял себя…       И доктору Хану становится больно. Больно за то, что весь пиздец случается с ним, с жизнерадостным и наивным Феликсом, отчаянно верящим и жаждущим обрести своего единственного. Реальность разрушила их обоих, растоптала юношеские надежды и мечты, показав, что в сумасшедшем мире нет ничего вечного.       Даже дружбы.       — Не хочу думать, что это конец. — Ёнбок большим пальцем очерчивает выпирающие кости на запястье Джисона. — Мне страшно оглянуться и понять, что у меня ничего не осталось… Что половина моей жизни просто сгорела дотла.       Феликс поднимает голову, разлепляя веки, и поглядывает на собеседника заискивающими аметистами. С вкрапленным сожалением, перманентно прописавшимся на радужках.       — Ты ведь тоже так себя чувствовал? Потеряно? Одиноко и паршиво?       «На грани…».       Думает Джисон, облизывая пересохшие губы. Он приостанавливается, распахнутой пятернёй замирая в лохматой копне волос.       — Ёнбок, я… — Доктор Хан намеревается озвучить нечто важное, вот только…       — … Чтоздесьпроисходит? — скороговоркой выпаливает тот самый голос, от которого воспоминания разбегаются по коже покалывающими мурашками. Омега делает два резвых вдоха, с особой жадностью проталкивая обжигающий карамельный запах внутрь. Когда Джисон осознает, что наслаждается, то пугливо отстраняется от Феликса и перекидывает взор на альфу, замершего у косяка. — Доктор Хан? Почему доводите моих пациентов до слёз?       Хёнджин стоит озлобленно, перекрещивая руки на груди и прожигая недоверчивым взглядом. И Джисон определённо бы повёлся на его суровость, на давящий феромон доминирования и превалирующее беспокойство в воздухе, если бы не забавная шапочка с магнолиями, из-под которой выглядывает едва отросший тёмный волос.       — Мы просто разговаривали, — Ёнбок вступается, стыдливо растирая дорожки от слёз. Клюёт влажным носом в согнутый локоть; от вида расплакавшегося омеги, у Хёнджина кровь в жилах закипает. — В отличие от тебя, Джисон всегда желанный гость в моей палате. И разве ты уже не проверил всё, что только можно было?       — Я пришёл за ним, — с исподтишка натянутым равнодушием проговаривает доктор Хван, унимая разыгравшуюся обеспокоенность. Стетоскопом указывает на Джисона, молча наблюдающего за перепалкой бывших возлюбленных. — Минхо ждёт тебя внизу. Готов везти домой.       От одного упоминания запретного имени, доктор Хан прикусывает внутреннюю сторону щеки. Он рискует завести одну руку в карман, большим пальцем подцепляя шлёвку джинсов, а другой одёргивает свитшот. Порождать недосказанность во взаимоотношениях с Феликсом Джисону не хочется, ровно как и оставлять друга наедине с Хёнджином. Однако у омеги нет выбора; доктор Хан тихо прицыкивает, в крайний раз поддерживающе сжимая плечо заведующего гинекологическим отделением Ли.       — Я думаю, что загляну ближе к Рождеству. Когда смогу чуть дольше передвигаться и нормально сидеть. Тебе нужно привезти какие-нибудь вещи? — уточняет Джисон, даря добродушную улыбку и ощущение намечающейся тали. Феликс с благодарностью хлопает по чужой руке, по-прежнему продолжая шмыгать носом.       — Н-нет, твоего присутствия будет достаточно. У меня есть всё, что нужно.       Ёнбок украдкой кидает взор на Хёнджина, сталкиваясь с глазами бывшего возлюбленного в ответ. От смеси противоречивых эмоций между ними готова зародиться Сверхновая; накал страстей и невысказанность нарастают с каждым днём. Феликс держится холодно, профессионально, хоть до омерзения жаждет перевернуть больничную тумбу и запустить дорогущий букет в дьявольское личико.       Доктор Хван же едва подавляет желание сгрести заведующего гинекологическим отделением Ли в охапку. Носом уткнуться в висок, выслушивая ругань и крики, внимая граду из тумаков. Пускай омега проклинает, закатывает истерики и своими крохотными кулачками проламывает грудную клетку. Хёнджину плевать на боль. Главное, чтобы переживания и горечь не съедали его мальчика заживо. Доктор Хван сохраняет лицо, наблюдая за тёплым прощанием омег, — к сожалению, без объятий, поскольку доктору Хану нельзя нагибаться — пока в душе всё переворачивается. Альфа знает, что любимая улыбка Феликса больше никогда ему не будет предназначаться. Ровно, как и заботливые прикосновения со спины с успокаивающими поцелуями в лопатку; его кроха достаёт исключительно до туда.       Хёнджин искренне рад, что Джисон и Ёнбок сумели найти выход на тропу перемирия. Возможно, когда доктор Хван уберётся из их жизни окончательно, плохие воспоминания притупятся. Позволят распавшемуся союзу воссоединиться со временем. Впрочем, этого Хёнджин уже не увидит…       Доктор Хван готов исчезнуть из жизни смысла своего существования, лишь бы его кареглазое солнышко засияло вновь.

***

      Путь до фойе требует гораздо больших усилий, нежели Джисон предполагает изначально. То ли минувший разговор с Ёнбоком так сказывается, то ли неокрепшее самочувствие, но до назначенного места доктор Хан буквально ковыляет. Он останавливается у поворота, в надежде отдохнуть и перевести дыхание, стереть влагу со лба — несмотря на непосредственную близость ко входу, в помещении по-прежнему царит духота. Джисон оттягивает горлышко свитшота и принимается обдувать им лицо с проступившими бисеринками пота. Уши закладывает учащённое сердцебиение, во рту сухо как в Аравийской пустыне. Усталый взор доктора Хана блуждает по холлу в поисках доктора Ли, — или хотя бы автомата с напитками — когда неожиданно натыкается на неё.       Губы сводятся в ровную линию, а сам Джисон волевыми усилиями отлепляется от прохладной стены.        — Оппа! — верещит звонким голосом девушка, на ухоженном лице которой не находится ни отпечатка усталости. Только молодость, свежесть и юношеская запальчивость. Омега задаётся вопросом: «какого чёрта она здесь?», пока натягивает маску приветливости, пытаясь скрыть одышку и лёгкий тремор.       — Черён?       Черён не скупится на эмоции. Невзирая на бледноту и внешнюю болезненность Джисона, прописывает удар в левое плечо; а уже в следующую секунду рьяно прижимается к мужской груди, пряча в сером материале неразборчивый шепот. Минхо, устремляющийся за ней, наконец-то попадет в поле зрения. Прикидывает, стоит ли ему вмешиваться во взаимодействие парочки или нет?       — Ты рассказал обо всём моей младшей сестре? — Впрочем, доктор Хан самостоятельно привлекает альфу к ответственности; заметно хмурится, инстинктивно притягивая Черён ближе. Доктор Ли, держащий изумрудный пуховик при себе, теперь усерднее вминает пальцы в ткань. — Выдернул её из Инчхона?       — Мы случайно встретились в сеульском супермаркете. И, правды ради, я понятия не имел, что ты не рассказал родным о произошедшем.       Черён отстраняется, демонстрируя глубокую уязвлённость.       — Ты хоть представляешь, что со мной было, когда я узнала? — Омега экспрессивно разводит руками, локтевым суставом едва не приходясь по грудной клетке брата. Её свежевыкрашенные волосы, — цвета спелого граната — кажутся практически агатовыми при тусклом освещении. — Подошла к твоему бывшему расспросить «как» и «почему» вы расстались, раз уж от тебя конкретики не дождёшься, а он мне выдал такое…       Джисон в растерянности обращается к Минхо. Чувствует, как кровь в венах застывает, а сам он грозится замертво рухнуть на пол. Доктор Хан скрывает историю с изнасилованием не для того, чтобы роковая встреча отправила затраченные усилия в вакуум.       Джисон сознает, что поступает эгоистично, запирая от семьи нечто столь весомое и разрушающее. Однако ему осточертевает жалость, глупые и повсеместные вопросы, в стиле: «ну как ты?»; доктору Хану необходимо хоть где-то ощущать себя полноценным и несломленным. Иметь небольшой оазис в трёхкомнатной инчхонской квартире, точно сахарный замок из детских книжек. Где нет суровой взрослой действительности. Где пахнет маминым хемультаном, а из насущных проблем — порванная рыболовная леска отчима.       И можно ли Джисона винить за это?       — Минхо сказал, что тебя прооперировали. И что ни один из вас не подозревал о беременности до тех пор, пока ты не попал на хирургический стол, — решает внести ясность Черён, отступая на шаг и поправляя короткую светоотражающую куртку. — Об остальном он умолчал, но я уверена, что в ближайшее время всё выясню.       Облегчение настолько расслабляет тело Джисона, что ноги перестают держать и без предупреждения подкашиваются. Благо доктор Ли — ещё раз — смышлёно приходит на выручку. Ловит пошатывающегося доктора Хана за талию, пока тот рефлекторно вцепляется в преградой взгромоздившийся пуховик. Черён, хоть и заторможено, но тоже помогает. Захватывает братскую руку и обвивает её вокруг плеч.       От позабытой близости нутро Джисона трепещет; глубинная тревога в аметистах Минхо разряжает запал дерзости и сарказма. Позволяет доктору Ли прикоснуться к влажным вискам бывшего, щепетильно стереть с них проступивший пот. Омега внутри жаждет подчиниться, прильнуть к родному альфе. Неистово скулит, подаётся навстречу, но, увы, натыкается на воздвигнутые стены, выложенные кладкой из недоверия, страданий и прошлого. Доктор Хан сильнее облокачивается на сестру, пока губами еле слышно произносит: «спасибо, Хо».       И доктор Ли без лишних слов понимает, за что ему прилетает сухая благодарность.       — Господи, ты выглядишь как пушинка, но весишь как слон, — фыркает Черён, когда Джисон специально переводит весь вес на сестру. — Эй, я же хрупкая омега!       — Ты мне должна за тот раз, когда я нёс тебя пьяную на спине. Так что возвращай должок, донсэн.       — Минхо-оппа!       — Твоё счастье, что я не в состоянии на тебя запрыгнуть, — шутливо подмечает доктор Хан, прищуриваясь и сталкиваясь с профессиональной карикатурой от Черён. Он намеревается ответить, вот только теряется мыслями, поскольку доктор Ли сгребает его в охапку, властно отстраняя от сестры. Джисона облачают в объёмный пуховик, словно он не способен этого сделать самостоятельно. — Эй, может хватит? Это была минутная слабость. Я могу твёрдо стоять на ногах.       — Стоять — да, а вот ходить, сомнительно, — доктор Ли нагло укутывает омегу в верхнюю одежду, будто заботливая мать любимое чадо, — нужно было не слушать тебя и брать кресло-каталку.       — Прекрати вести себя так, словно ты мой парень, а не вечерний эскорт.       Черён поучительно щипает брата за рукав, в надежде получить прояснение, но сталкивается лишь с вопросительным взглядом. Тогда она пытается считать реакцию Минхо, но и тут, к сожалению, терпит фиаско. Натыкается на непробиваемую безэмоциональность. Точно доктор Ли пропускает изречение мимо ушей; за одиннадцать дней альфа просто привыкает к бесконечной враждебности и напоминанию о том, что у него не остаётся прав даже на мысли о Джисоне. Минхо ему не перечит — держится на расстоянии, тщательно наблюдая за показателями омеги и делая всё, чтобы тот поправился.       — Я обещал доставить тебя домой в целости и сохранности. Уж прости, но убедиться в том, что ты не замёрзнешь на парковке, входит в мои обязанности, — отрезает Минхо, грозно шаркая молнией. Язычком тормозит в опасной близости к омежьему подбородку; кадык Джисона напряжённо движется вниз, вызывая у Ли Ноу очаровательную ухмылку.       Доктор Хан собирается цыкнуть из-за вскипающего негодования, когда его внимание привлекает цветущий таёжный флёр в воздухе. Оповещающий о прибытии Сынмина не хуже фанфар; щёки доктора Кима краснеют, но не от кусачего мороза, а от жара автомобильного обогревателя. В картонной подставке, поддерживаемой мужской ладонью, плещется холодный американо и бутылочка с соком алоэ-вера — и одному Богу известно, почему у альфы крышу сносит от данного сочетания.       — Приве-ет, — здоровается Сынмин, подозрительно бодрый для человека, заступающего в ночное дежурство. Он дарит поклон всем, обделяя лишь Минхо. Доктору Ли достаётся сухой кивок.       Джисон без слов забирает сок из алоэ, спеша унять жажду. Доктор Ким разочарованно поглядывает на оставшийся одиноким стаканчик из Старбакса, впрочем, никаких претензий другу не предъявляет — судя по потерянному виду, тому напиток гораздо нужнее.       — Пойдём на свидание, — вместо приветствия выдаёт Черён, покорённая видом лощёного незнакомца. Доктор Хан в момент давится соком, справляясь с кашлем благодаря заботливым похлопываниям доктора Ли. Черён, тем временем, делает уверенный шаг навстречу, настигая озадаченного кардиохирурга. — Я Ли Черён. Сестра вот этого растяпы.       Сынмина окутывает опьяняющий аромат черешни; настолько ярко выраженный, что кажется, будто тот повсеместен. Доктор Ким впервые встречает нечто столь красочное, манящее, въедающееся в естество и всколыхнувшее целый пласт ранее неизведанных чувств. Даже задушевные, любимые ирисы Лии не так кружат и будоражат, сколь ягодный букет дерзкой барышни. И это пугает. Заставляет тридцатилетнего Сынмина растеряться как девятиклассника на школьной дискотеке.       — У него девушка есть, Черён, — грубо выкатывает Джисон, вытянутой из-под пуховика манжетой утирая подбородок.       — Без проблем, люблю опытных.       — А у тебя забавная сестра, Джи, — доктор Ким нервничает, стремительно сводя ситуацию в шутку. — Кхм… Ким Сынмин. Кардиохирург.       — Всё, мы уже уходим. — Джисон нагло обрывает знакомство, вклиниваясь в диалог и совершая несколько опрометчивых шагов. Он знает, насколько влюбчивой и прямолинейной бывает Черён, в особенности сейчас, в свои девятнадцать. И хотя доктор Хан не до конца разбирается, почему омега реагирует на доктора Кима столь взбудоражено, оставаться и выяснять подробности он не собирается. — А то кое-кто ещё заприметит интернов или молоденьких медбратьев. Сынмин, удачного дежурства! Я напишу, как доберусь до дома.       Джисон машет другу на прощание, пытаясь воспротивиться дискомфорту — вызванному ускоренной ходьбой — и распаляющемуся стыду за сестру. Минхо на подхвате. Он перекидывает свободную руку омеги, не обращая внимания на многочисленные протесты, и хмыкает забавное: «мы как самая настоящая гусеница». И вправду, их шелкопряд едва помещается в автоматические створки выхода. А одна из голов вообще норовит на сто восемьдесят повернуться, дабы подольше полюбоваться новым знакомым.       Настроение доктора Кима моментально ухудшается; он искренне напуган, поскольку понятия не имеет, что стоит предпринять в подобной ситуации.       «Окей, гугл, что делать, если сестра любви-всей-жизни истинного твоей девушки — твоя истинная?».

***

      Джисон устраивается на дорожной сумке, придирчиво разглядывая кармашек водительского кресла. Сидячее положение приносит острый дискомфорт, поэтому доктор Хан перекатывается на бок, феодально раскладываясь на заднем сидении. Забавная жестикуляция Черён, увы, пропадает из виду, зато Джисону больше не приходится храбриться. Притворяться и прикусывать внутреннюю сторону щеки.       — Это гормональные препараты, их следует давать по одной таблетке в день. Желательно, всегда в одинаковое время, — профессионально проговаривает Минхо, сворачивая с оживлённой улицы в начало тондэмунгу. — Баночки с цветными надписями — это витамины, они принимаются в первой половине дня. Расписание там есть.       — Очень подробная табличка, — Черён оценивает месячную проформу, с оставленным расстоянием для вычеркивания, по-достоинству. — Сразу видно, у тебя порядок с тайм-менеджментом.       — Если бы, — доктор Ли мягко жмёт на педаль тормоза у светофора, поскольку, в противном случае, доктору Хану грозит жесткая посадка на прорезиненные коврики. Альфа украдкой глядит в зеркало заднего вида, на взлохмаченную причёску бывшего и его покрасневшие уши. — Подруга помогала составлять.       — Между прочим, девушка твоего нового краша, — вставляет пять копеек Джисон, играясь с оттянутым карманом кресла. — И мне не нужна сиделка. С таким подробным расписанием справится даже дошкольник.       — Молчи, если не хочешь, чтобы родители узнали о твоих приключениях.       — Т-с, вздумала мне угрожать, мелкая манипуляторша?       — Хей, Siri, набери номер мамы-       — Ладно-ладно, — Джисон позорно капитулирует, продевая ладонь под сумку и борясь с поистине мальчишеским желанием пнуть сидение младшей сестры. Он носом утыкается в тёмную молнию, убеждая себя, что для человека, практически заглянувшего за третий десяток, подобное поведение неприемлемо. — Как тебя вообще сюда отпустили?       — Всё началось ещё три недели назад, когда я хакнула твой аккаунт в «KakaoTalk» и написала маме, мол, ты приютишь меня на время прослушивания в JYP, — расслабленно заявляет Черён, пока челюсть брата широко распахивается. — Потом подчистила переписку. Стеснять тебя я не собиралась, мы с моим — на тот момент — альфой хотели снять жильё на двоих. Но оказалось, он не прошёл отборочный этап, поэтому мы расстались. Я всё думала, как сообщить о том, что на две недельки займу гостевую комнату. Поначалу я даже хотела платить за съём. Но теперь я стану девочкой на побегушках, которой платить будешь уже ты. Едой, водой, электроэнергией и кровом.       Джисон, от всего услышанного, резво приподнимается на руках, тут же жалея о выбранной скорости. Он стонет подстреленной ланью, умещая голову обратно на сумку. Впрочем, нагнетающего взора с кресла Черён не сводит. Доктор Хан нервно взъерошивает волосы на затылке, думая, как бы начать отчитывать мелкую бестию помягче и без матов.       — Совсем из ума выжила? — Затея Джисона с треском проваливается, а сам он говорит с придыханием. Кое-как примеряется с тонной возмущения, разыгравшейся внутри. — Когда я приезжал на день рождения деда, а это было в начале сентября, у тебя никого не было. Значит, с альфой вы знакомы всего два-три месяца… И уже собрались съехаться? Ты хоть понимаешь, что у него могло быть на уме? Смотрела документалки про наивных молодых омежек, которых заманивали в Сеул, а потом отправляли в сексуальное раб-       Доктор Хан обрывается на полуслове. Напряжённая атмосфера в салоне, ровно как и братский монолог, утопают в тихих смешках, раздающихся со стороны переднего сидения.       — Черён, это не шутки. Я, чёрт возьми, говорю серьёзные вещи!       — Прости-прости. — Черён окидывает взором Минхо, что зубами впивается в нижнюю губу, в надежде подавить веселье. От приложенных усилий он краснеет, становясь точно хуманизированным воплощением помидора. — Оппа, я понимаю, насколько всё это серьёзно, но я просто не ожидала, что ты купишься на мою байку. А маме я сказала, что хочу погостить у тебя на каникулах. И что сделаю тебе сюрприз…       Тандем из заливистого смеха самых близких людей окончательно обезоруживает, порождая в Джисоне волну возмущения и злости. Он в атмосферу выплевывает гадкое: «чтоб вас», безуспешно пытаясь отвернуться к спинке сидения. Носом прислониться к обивочной ткани, демонстративно обижаясь. Доктор Хан действительно «покупается» на несуразную историю, хоть та, при более тщательном рассмотрении, трещит по швам. Черён «диспетчер задач» вызывать не умеет, о каком взломе приложения может идти речь?       — Эй, тебе нельзя лежать на этом боку, — подмечает Минхо, сворачивая по изъезженной дороге к дому Джисона. Доктор Хан благоговейно цепляется за идею, что обитать в саднящей сердце компании остаётся недолго. Дружелюбное, практически семейное взаимодействие между доктором Ли и сестрой напоминает выстрел в упор. Обманывает притягательной картинкой, как бы намекая: «вот, смотри, что ты теряешь в своей обиде. От чего отказываешься».       Вот только в душе доктора Хана слишком свежо предательство и презренный взгляд холодных опалов.       — Что-то ты совсем мало вещей взяла, — омега рискует перевести тему, юлой оборачиваясь. Его взгляд устремляется на череду бетонных новостроек — квартира Джисона, взятая в ипотеку, находится как раз в одной из них.       — Не понимаю, о чём ты. Мой чемодан в багажнике. — Черён подаётся вперёд к приборочной панели — настолько, насколько позволяет пристёгнутый ремень безопасности — и неразборчиво бурчит, — каменные джунгли какие-то.       — Это моя сумка. Дома отопление отключили на три дня, — поясняет Минхо. Джисон принюхивается к ткани, недоумевая, как же он раньше не обратил внимания на процветающий кофейный аромат? — После того, как помогу вам занести вещи, поищу какую-нибудь гостиницу.       — Зачем гостиницу? — Черён невинно хлопает глазами. Оборачивается на брата, задумчиво уставившегося в окно. — У Джисона диван свободный. К тому же, будет неплохо, если в первые дни дома у него окажется не только сиделка, но и врач-       — Нет, это уже слишком, — возмущённо изрекает омега, принимая сидячее положение; Минхо, тем временем, параллельно паркуется, вмещая серый хёндэ между майбахом и тойотой камри. Сама идея доктору Хану кажется разрушительной и абсурдной; он прижимает ладонь к ноющей ране, отрицательно мотая головой.       — Брось, Сон-ни, не будь таким чёрствым.       — Черён, не думаю, что это хорошая идея, — мягко вмешивается доктор Ли, фокусируясь на датчике автомагнитолы. — Но спасибо за предложение.       — Почему? — девушка недоумевает. В упор не замечает, как неустойчивый эмоциональный фон Джисона берёт верх.       Доктор Хан сдерживает пассивную агрессию до последнего. Пока сестра не отстёгивает ремень безопасности и не разворачивается к нему корпусом полностью.       — Он заботился о тебе всё это время. Уж не знаю, что между вами произошло, но, думаю, Минхо заслужил маломальскую благодарность. А ты вместо этого огрызаешься на него, ведёшь себя, как неблагодарная скотина. Ты всегда был жутко заносчивым, но сейчас я тебя просто не узнаю. Что с тобой случилось, оппа? Неужели ты не можешь проявить даже толику сочувствия к человеку, который делает для тебя всё?       Вот оно. Точка невозврата. Красная тряпка, всколыхнувшая внутреннего быка и разозлившая окончательно; Черён от сгустившейся сакуры пугливо теряется.       — Во-первых, это моя квартира, и только я решаю, кого в неё приводить, а кого нет, — взвинчено выплёвывает Джисон, сжимая пальцами твёрдый материал джинсов. — Во-вторых, я сам врач, а не фарфоровая кукла. А ещё я взрослый омега, так что мне не нужна напускная альфья забота и уж точно не нужна бесполезная сиделка в лице девятнадцатилетней сестры, сующей нос не в своё дело! Хочешь раздавать советы? Отлично. Тогда я возьму телефон и вызову тебе такси в Инчхон, потому что советы от избалованного ребёнка меня не интересуют.       Доктор Хан, откровенно говоря, не поспевает за ходом своего языка. Он теряется в ворохе текущего дня, в мыслях, в конечном итоге срываясь на самом безобидном и непричастном к драме действующем лице. Джисона губит насыщенность: радость от выписки, эмоциональное выяснение отношений с Феликсом, неожиданный приезд Черён и чрезмерная опека Минхо, с его бесперебойным присутствием. Слишком большой пласт информации для одного дня. В контексте минувших дней — убийственный.       Черён, уязвленная до глубины души, не произносит ни слова. Вместо напрашивающегося язвительного комментария, она опрометчиво дергает за ручку двери и уже через секунду оказывается на освещенной сеульской улице, одетая явно не по погоде. Джисон устало облокачивается о передние сидения, вздыхая и поднимая тяжёлый взор на заглушившего двигатель Минхо.       — Зачем ты так, Джи? Черён ведь не сделала ничего плохого, просто-       — Я попросил тебя об одной гребаной вещи, Хо. Больше не лезть в мою жизнь. А ты, вместо этого, притащил мою сестру сюда! — осипший голос Джисона вновь срывается на окончаниях. — На каком языке мне следует продублировать: «о-т-в-а-л-и о-т м-е-н-я», чтобы до тебя уже дошло наконец?       Омега повержено склоняет голову. Зажмуривается, пытаясь побороть агрессию и манящее состояние беспамятства, при котором внутренняя сущность бы вновь взыграла. Доктор Хан держится ради насупившейся под фонарём Черён, нуждающейся в брате и в самых искренних извинениях. Ради той Черён, что даже не представляет, насколько Джисон жаждет исчезнуть, испариться, сдаться в плен ненависти, позволив чувствам полностью затуманить рассудок — только бы больше не слышать позорно участившегося сердцебиения при виде того, из-за кого душа раскалывается на части.       — У тебя было столько шансов, чтобы нас спасти, но ты ни одного не реализовал. Не поступился гордостью, принципами, не прислушался ко мне. Тебе этого мало? Насколько сильно ты хочешь меня уничтожить, Хо? Говоришь, что любишь, но изводишь до посинения. Отпусти меня, чёрт возьми. Отпусти! Разве ты не видишь, что твоя любовь душит?       Последние слова становятся оглушительной точкой. Крахом, напополам разломившимся Титаником, абсолютно точно идущим ко дну. Минхо смотрит на добитого Джисона, роняющего слезы на подлокотник, расположенный между передними сидениями. И в ужасе понимает, что всё это — сотворил он, что даже добрые намерения превратились в апокалипсис. Что бы альфа ни делал, этого теперь недостаточно. Просто их отношения добрались до края скалы, до той заклятой стадии, где необходимо отпустить — иначе от всеиспепеляющей любви погибнут оба. Сгорят от жажды и невозможности вернуть былое обратно, захлебнутся в горечи, провалятся в недра ненависти, сбитые ураганом из обвинений.       Доктор Ли осмотрительно подносит ладонь ко впалой щеке омеги, но никак не решается дотронуться; доктор Хан жмется к ней самостоятельно, словно пытается запомнить теплоту и ласку. На прощание. Оставляет слёзы на среднем и указательном пальцах; конец ещё никогда не подступал к ним так близко и остро.       — Я позволю тебе остаться, но исключительно из-за того, что не хочу расстраивать Черён. Ты ей нравишься, Минхо. Пожалуйста, не разбивай сердце хотя бы ей, — отстраняясь, проговаривает Джисон, титановыми усилиями возвращаясь в обыденное состояние. Он отказывается от протянутых салфеток, вместо этого отрезвляюще похлопывая по щекам. — Но после трёх дней мы не будем контактировать до следующего приёма. Не звони, не пиши и не смей узнавать, как у меня дела. Нам пора сепарироваться. А полноценно это можно сделать лишь тогда, когда мы вычеркнем друг друга из жизни.       Минхо чувствует себя подавленным, загнанным в угол. С привязанным огромным валуном, тянущим его ко дну, протаранивающим грудную клетку. Ли Ноу настигает самая натуральная агония, — ментальная — такая, когда хочется открыть дверь и броситься под колеса мимо проезжающего автомобиля. Доктор Ли не представляет, каково это — продолжить жизнь без доктора Хана, когда в венах бурлит вина, а в голове настойчиво вещает осознание: «всё могло быть иначе, если бы не твоё уязвленное эго».       — Это то, чего ты действительно хочешь? — цепляясь за последний оплот надежды, уточняет Минхо. Ему хочется кричать: «останься хотя бы другом. Знакомым. Позволь следить хотя бы издалека…». Но решение и уверенность Джисона непоколебимы. Омега дергает за ручку двери, вскидывая подбородок, и покрасневшими глазами заглядывает в очи Ли Ноу.       — Да, — ёмко отвечает омега, а затем, с тихим стоном, выныривает на улицу. Отчаянно жаждет успокоить сестру и попросить у неё прощения за слова, которые никогда не должны были срываться с уст; доктору Хану не терпится затеряться в родном тепле, в схожем аромате, в юности, незнающей проблем и очерствения. Джисон никогда не признает этого вслух, — он слишком горд и упрям — однако прямо сейчас ему нужны хорошие объятия. С уверенными словами о том, что у него всё ещё обязательно будет хорошо.       Минхо оказывается снаружи последним. Выставляет руки вперёд и облокачивается на дверь со стороны водителя, не в силах сдержать обрушившийся гнёт. Ледяной ветер срывает слезы, отрезвляя; доктор Ли мечтает бросить всё на самотёк и рвануть в ближайший бар, в попытке забвенно напиться. Да так, чтобы больше никогда не встречать рассветы.       Минхо смотрит на крепко обнимающихся родственников — на ошарашенную эмоциональной нестабильностью брата Черён, руками водящей по спине, спрятанной в изумрудном пуховике — и садко думает, что разбитое сердце, как и большинство малоизученных болезней, подвергается лишь симптоматическому лечению.       Доктору Ли не терпится вскинуть голову к звёздному небу. Дерзко и во всеуслышание предъявить напыщенному медицинскому сообществу: «почему никто ещё не изобрёл лекарство от любви?».