Синяки на твоём сердце

ШРАМЫ НА ПАМЯТЬ

♪ МОТ — «Перекрёстки»

Быть психологом — довольно тяжело. Каждый день сидеть и копаться в чужих проблемах, истошно разыскивая тот самый момент, того самого человека или тот самый нужный препарат, который может спасти. От депрессии, от неуверенности, от апатии, от безумной ненависти к себе и прочих психических разрушений человека. Но всё же это очень интересно. По одному взгляду понимать, что таится в голове у человека; поворот головы расскажет, какие чувства бушуют в грудной клетке, а совершенно неприметный взмах ладоней оповестит о статусе в той или иной беседе. Когда кривая улыбка предательски рассказывает о эмоциях собеседника напротив. Когда голос, повышенный на единый децибел раскроет все обиды и горькие переживания. Когда всё незаметное начинает обретать глубокий и огромный смысл. Голова человека — хорошо охраняемый сейф, к которому практически невозможно подобрать самый подходящий пароль. Все сознания многообразны, удивительны, тяжелы. Каждый прохожий несёт в своих мыслях что-то поистине важное, или невыносимо тяжкое. Бывает, что к его ящику с секретами не подобраться. Вообще никак. Зачастую даже сам человек не может понять или принять то, что он носит. Не знает, какой шифр поставил на свой сейф. Или просто не помнит, потому что давно не оставался наедине с собой. Ключ или пин-код от этого сейфа теряется тогда, когда человека съедают проблемы. Ситуации, которые выводят его из себя, ломают стержень, а потом пытаются починить положительными моментами, но сердце человека даёт сбой. Покрывается льдом. Разрушается. И маленькие пластыри, которые покрывают бесконечные трещины и царапины — вовсе не спасают. Иногда кажется, что оно может переставать биться, выходить из нормы ударов в столько-то минут. И как помогать тем, кто жизнью избитый? Как сказать, что время унесёт, раны затянутся, боль стихнет? Он был слишком молод, чтобы потерять жену. Он был слишком молод, чтобы остаться один на один с маленьким ребёнком. Он слишком был молод, когда потерял всё; когда нескончаемая тропа жизненного пути внезапно вывела на канат и заставила идти, прекрасно зная, что внизу — скалы. Он был слишком молод, чтобы дрожащими руками клеить на сердце пластыри и залечивать бесконечные синяки. Он был слишком молод. Глуп. Наивен. Смел. Думал, что сможет. Но в итоге надломился. И теперь он идёт под лёд. А что если под лёд идут оба?

***

— Ох, Клава, ты серьёзно? Опять не получится? Когда же ты приедешь ко мне, ну? Мы так давно с тобой не общались, мы так давно с тобой не виделись? Так не пойдёт! — недовольно бормочет Люся, на что Высокова молча улыбается, прикрывает глаза и крепче прижав телефон к уху, разворачивается на кресле к окнам. — Ну, знаешь.. я в принципе могу заехать к тебе вечером. Буквально на пару часиков. Действительно, пора передохнуть, тем более, выходные не за горами, и отпуск тоже… На улице — март, на небе ярко светит солнце, его лучи безумно тёплые и насыщены энергией, которую каждый раз приносит с собой весна из года в год. Клава считает, что когда заканчивается февраль и проходит буквально несколько дней после наступления нового тёплого месяца — абсолютно все люди внезапно «выползают из своих домов и начинают работать, мотивировать других, как будто всю зиму они не ходили с мрачным взглядом и истошно не жаловались на жизнь своим знакомым на улице». Клава вообще не любит этот период, потому что у людей слишком резко начинает всё налаживаться, а ей работать всё-таки с кем-то надо; не всегда же слушать обречённых молодых мамочек, которые приводят под руку ленивых мужиков с плачущими детьми за сумкой. Она человек не злой, вполне добрый, и работает психологом не потому, что когда-то родители могли ей сказать: «Это очень хорошая профессия! Медицинское образование! Гордостью нашей семьи будешь!», а потому что так душа захотела. Сделать из себя такого человека, которого будут уважать, потому что он ставит тяжёлый человеческий механизм под названием «психика» на правильный путь, складывает все сбитые мысли на нужные полки. — Блин, это вообще шик! Значит я тебя жду, сама напишешь во сколько приедешь, у меня целый день выходной и я вся в твоём распоряжении! Куплю нам хорошего вина, и посидим.. — Клава, не видя своей подруги, просто представляет, как широка сейчас довольная улыбка на её лице. Чеботина — именно тот человек, который умеет убеждать за минуту, и даже без угрозы, что она в любой момент может начать ебать мозг. Клаве двадцать шесть лет. Она не живёт по принципу «Москва — значит большая квартира и дорогое вино каждый день после рабочего дня», она живёт так, что каждый день говорит, кладя руку на сердце: «Мне нравится моя жизнь и без шикарных узоров на потолке, без долгов и без шикарной квартиры. Я люблю собственную жизнь за то, что я просто живу, занимаюсь тем, чем нравится и это главный толчок для того, чтобы не гнаться за богатством, а просто наслаждаться». Высокова не жалуется, не говорит, что ненавидит людей, которые несут ей деньги и слушает она их не потому, что за несколько приёмов отдадут три тысячи. Клава любит свою работу потому, что слушать чужие проблемы действительно интересно. Голова человека — как кубик Рубика, и каждый человек приходит с собственной головоломкой на плечах, которую очень интересно разбирать, вертеть, ломать, собирать. Очень любопытно узнать, какой ключ подойдёт к замку, ведь за ним скрывается так много интересного, фактически недоступного. Стрелка настенных часов катится слишком медленно. До окончания рабочего дня ещё четыре часа. Солнце беспощадно нагревает помещение, и в кабинете становится очень душно. Впереди ещё несколько клиентов и можно поехать к другому психологу, но не совсем психологу, который работает юристом, но поддерживает не хуже психолога с бутылкой вина на столе. Кажется, Клава начинает ждать эту встречу сильнее, чем Люся. Люся, кстати, очень эффектная девушка. Имеет хорошую работу, получает отличную зарплату и живёт вообще шикарно. Ей двадцать пять. У неё пышная грудь, худые ноги и длинные волосы, которые она каждый день сжигает под давлением утюжка в поисках идеальной укладки. Клава бы никогда не дружила с таким человеком, который вместо того, чтобы выбрать здоровый сон, вместо него выбирает прямые или завитые волосы. Но они дружат. Не потому, что кто-то сказал всем понятиям вопреки, что «противоположности притягиваются», а потому что сразу при первом знакомстве их души оказались родственными, словно имеющими дружеские отношения около десяти лет. Стрелка едва переваливает ещё один час. Высокова тяжело выдыхает, расслабленно откидывается на кресло и делает поворот. Сегодня совершенно нерабочее настроение, чтобы увлечённо перечитывать ежедневник с клиентами и вспоминать, какие у кого проблемы и примерно рассчитывать, что будет на следующем приёме. Кабинет в этот раз кажется слишком давящим. Стены, окрашенные в молочный цвет словно приближаются с каждой считанной минутой и грозятся вот-вот раздавить. Мебель сероватого оттенка летает в воздухе. Белоснежный стол стоит посередине, пытаясь придать этому помещению немного серьёзности. Клава вообще считает, что этот кабинет — отдельная планета, куда заходит пациент, и обязательно как в собственную зону комфорта. Где есть два мягких кресла, диван, прохладная вода и даже чай с разными вкусами. По одной стене тянется шкаф с прозрачными дверцами, а внутри — папки. С именами. С более серьёзными делами. Но на них лучше не смотреть. Но всё равно, это помещение — очень приятное. Здесь хорошо людям. По крайней мере, многим. Мысли в голове разбивались, ходили ходуном, кружились в странном танце и приземлялись на дно сознания. Новый пациент придёт ровно через двадцать минут. Ещё немного. Клава скользит взглядом по всему кабинету, рассматривает своё рабочее место, читает не особо значимые и важные заметки на стикерах голубоватого цвета. Она понимает, что тоже устала и работать спасителем уже невыносимо. Каждому человеку в этом мире требуется разрядка от любого занятия, и не важно, дышит ли он этим делом или нет. Высокова этой разрядки давно не получала. И не имеется ввиду секс, чтобы почувствовать тоже желанное физическое расслабление. А просто очень редко она встречается с человеком, на которого можно возложить моральный груз, и не думать о том, что это плохо и так далее. А потому что «тот самый» сам не против взять в руки её проблемы, смять, выкинуть в ближайшую урну и под звон бокалов, наполненных вином, даже обыденное, до тошноты постоянно слышимое «всё будет хорошо» будет как бальзам на душу. И станет легче. А пока так.

***

После сеанса время понеслось неимоверно быстро. Казалось, что клиент только ушёл с неким облегчением на душе, как через десять минут должен подойти новый. Клаве особенно нравилось работать с теми людьми, которые выбирают время для сеанса именно вечером. Она считает, что вечером человек может расслабиться. Когда за окном мрак, а не сжигающее солнце, сосредоточиться на собственных мыслях намного легче. Стук в дверь выводит из вихря мыслей. Клава рассеянно вздрагивает в кресле, встаёт и поправляет короткие белые волосы, рассыпанные по её плечам, которые постепенно превращаются в лохматый ком. Через сухость в глотке и лёгкий туман в сознании Высокова наконец выдавливает из себя громкое, режущее слух: — Входите! Дверь тихо открывается. По ногам катится холод из ледяных коридоров. По помещению пронёсся приятный шлейф мужского одеколона: не приторно и не слишком грубо. Тяжёлые и нерешительные шаги приближаются к столу. Клава смотрит в пол, старается сосредоточиться, но дымка в голове не рассеивается, и перед глазами всё плывёт. Кажется, что ноги подкашиваются, но она твёрдо стоит на месте, как будто стопы засунули в бетон. Тот, кто напротив, переживает — учащённое дыхание чувствуется словно на щеке, от чего кожа покрывается мурашками. — Здравствуйте, — низкий баритон прокатился по ушам как самосвал по полю с ромашками. Клава наконец подняла голову и глубоко вздохнула. — Добрый вечер. Присаживайтесь, куда Вам удобнее, принимайте комфортную для себя позу и постарайтесь расслабиться, — заученный текст, который повторяется каждый день несколько раз сегодня на удивление вылетает из уст слишком оживлённо. Перед Клавой мужчина. У него достаточно высокий рост, а тело скрывается под большой толстовской чёрного цвета и широкими джинсами серого оттенка. Он неспеша тянется по всему кабинету, сначала рассматривая диван, а затем два кресла перед столом. И напряжение тоже растягивается, хотя такого никогда не было в её практике. Он садится. Выбирает всё-таки кресло. С левой стороны. Расслабленно скатывается по мягкой спинке, кладёт покрасневшие от холода ладони на подлокотники и Высокова замечает татуировки, тянущиеся по тыльной стороне, а дальше по запястью и выше. Напряжённые плечи опускаются. Клава измеряет пациента взглядом. Анализирует. Хаотичная поза: он развалился на мягкой обивке, устремив пустой взгляд куда-то в сторону, но точно чувствуя превосходство. Он не напряжён, но немного нервничает: барабанит фалангами по подлокотникам и старается скрыть учащённое дыхание. — Можно приоткрыть окно? Мне очень душно, — мужчина нетерпеливо оттягивает воротник толстовки, и Клава замечает красную кожу. Не от духоты. Словно аллергическая сыпь венком тянется вокруг шеи. Волнуется. — Конечно, — она быстро реагирует и приоткрывает окно, поправляя тюль. — Чай, кофе, может быть воды? — Воды, — сразу отвечает он и шумно выдыхает. Высокова наполняет стакан водой из кувшина, ставит на стол перед пациентом и опускается в своё кресло, открывая ежедневник. — Не переживайте. Всё сказанное останется между нами. Сосредоточьтесь на своих мыслях и рассказывайте то, что Вас очень сильно тревожит, — шорох скользящей ручки по бумаге ласкает слух. — Вы Булаткин Егор Николаевич, верно? — Клава поднимает взгляд и сталкивается с его глазами. Только сейчас она заметила при тусклом свете ламп, как красивы голубые глаза. Особенно, когда они пусты, как одинокая стеклянная посуда в сервизе. Густые брови сводятся к переносице в непонятной эмоции. Егор кивает, поправляя русые волосы, и растягивает сухие губы в кривой улыбке. — У меня очень тяжёлая ситуация и я не знаю, как можно более корректно выразить свои мысли, чтобы было понятно.. — он задумчиво гладит густую щетину, обращая свой взор на окна. — Не нужно пытаться излагать свои мысли правильно, мой кабинет — не то место, где проходят собеседования или сдают экзамены. Здесь в хаотичном порядке вставляют слова и рассказывают так, как пожелает душа, — Клава ласково улыбается. Егор нервно кусает нижнюю губу, стиснув её зубами. — У меня сейчас всё очень хуёво. Правда. У меня нет других слов. Я просто.. — дрожащий вздох. — Три года назад я.. потерял жену. Была очень сложная ситуация, но я не хочу об этом говорить.. сейчас. И я остался один.. с ребёнком. Ей восемь лет.. это девочка. И я её очень люблю, понимаете? Но проблема в том, что.. у меня нет желания сейчас ничего делать. Ради неё.. тоже. Блять, я чувствую себя уебищем, потому что у меня нет желания стараться для будущего собственного ребёнка, понимаете? — импульсивный толчок горячей речи словно отлетел от стен. Егор провёл рукой по волосам, свалился на спинку и опустил голову. Кажется, пытается скрыть слёзы, ведь голос под конец пылкого потока слов начал снижаться, стал тише. Глотку сдавил ком истерики. Клава, честно, не ожидала такого всплеска. Она знает и понимает, что когда у человека жизнь катится в задницу, он долго и настойчиво не решается обратиться к специалисту, да даже поговорить с кем-то, чтобы это говно не копилось и становилось хоть чуточку легче. Но люди думают, что они вывезут. Осознают, что утонут в болоте, но ничего не предпринимают, чтобы прекратить. Клава никогда не лечит методом «всё будет хорошо, это просто нужно пережить, никогда нельзя опускать руки!», она говорит напрямую, что «если ты тряпка — сдавайся. Хочешь других исходов своей ситуации? Так слушай меня». Но сейчас захотелось встать. Осторожно подойти. Взять дрожащую голову и прижать к чужому телу, ласково гладя по голове со словами: «Все мы теряем близких, я понимаю твою боль. Но всё забывается. И твоя жена забудется.Ты словил выгорание, депрессию, да у тебя просто букет психических расстройств, но ты молодец, что продержался три года, не забыл о ребёнке. И даже сейчас думаешь о дочери, пусть и кажешься до жути слабым, роняя тихие всхлипы в ледяные ладони». Но Высокова шумно вздыхает, тянет руку через белоснежный стол и осторожно берёт в ладонь чужую. Такую горячую. А под кожей пульсирует кровь. — Я понимаю Вас как никто другой, поверьте. В этой работе я не в праве раздавать советы, но рекомендации вполне уместны. Я бы назвала Вам всё, что Вы заработали за такое долгое время после трагедии, но это безумно неуместно, да и не нужно. Об этом всём потом, а сейчас Вам нужно отвлечься. Отдохнуть. Вы молодец, работали целых три года с ребёнком, оставшись с дочерью один на один, не подвели её, были рядом, заменили ей мать, а следовательно и целый мир. И нужно бороться дальше, правильно? — голова Егора делает слабый кивок. — Отлично. Если есть такая возможность, то отдайте на время ребёнка бабушке с дедушкой, пусть она тоже отойдёт от городской суеты. А Вам рекомендуется чем-нибудь заняться. Спортом. Улететь в другое место. Туда, где нет её. — Но это неправильно.. она же должна жить в моей памяти, я не хочу её забывать… — Вы не забудете. Она останется в Вашей памяти, но не задержится там. Она не будет так сильно давить на сердце. Вы будете жить. Нормально. Потом они молчали. Много. Клава вытягивала из Егора слова, чтобы понять, как работать с этим человеком. Булаткин закрывался. Вёл себя неоднозначно. Кидал короткие фразы, затем заменял их длинными предложениями с глубокими рассуждениями. Часы перевалили наконец за сорок минут от начала сеанса. Егор тяжело выдохнул, закинул руки за голову и выгнулся, вынуждая свои кости жалобно хрустеть. Было заметно, что он очень сильно устал. От Москвы, от работы, от семьи, от самого себя. Но старался не подавать вид, отворачивался и всячески закрывался, чтобы скрыть свои уставшие глаза, крупные синяки на коже и раздражительное дыхание. Он тоже еле терпел, но уважая честно заработанные деньги — молчал. Ну и чужое время тоже. — Можно на сегодня закончить? У меня уже не осталось сил рассуждать о своём состоянии, — сипло попросил Булаткин и провёл ладонями по лицу. Клава слегка улыбнулась, отложила ручку, положила на край стола ежедневник и облегчённо вздохнула. — Да, конечно. Следующий сеанс у нас будет в четверг, ближе к семи вечера. Буду с нетерпением Вас ждать, — она наблюдает, как мужчина неспеша поднимается с кресла, разминается и достаёт из кошелька ровно три тысячи. Платит сразу вперёд, чтобы не заморачиваться и не таскать с собой наличку. — Спасибо, — он накидывает на голову капюшон и хочет уйти, но внезапно разворачивается. Клава уже подвинула стул, взяла с вешалки своё пальто и начала его натягивать. — Может быть, Вас подвезти? Уже поздно. На такси в такое время достаточно опасно передвигаться по Москве, — намекая на статистику алкашей и наркоманов в стране, Булаткин пытается свернуть шутку и даже улыбается. — Думаю.. было бы неплохо, — Высокова ни в коем случае не может упустить бесплатную поездку с довольно приятным мужчиной, сэкономленные деньги и повышенный комфорт. Егор терпеливо ждёт, когда Клава оденется, соберёт со стола свои вещи и взяв сумку, подойдёт к нему. Они вместе выходят из кабинета, она закрывает дверь, кидает ключи вглубь сумки и вровень идёт с Егором к выходу. Сегодня холодно. Небо чёрное, как смоль, и в хаотичном порядке рассыпаны звёзды. Где-то вдали мелькает самолёт, разрезая небосвод и облака. Ветер ледяной, забирается под тонкое пальто и делает кожу гусиной. За зданием шумит вечерняя Москва, пролетают машины, громко разговаривают люди и даже откуда-то звучит музыка. Егор быстро тянется к парковке, а Клава едва успевает за ним. Он выскочил на улицу в одной толстовке, рассчитывая на то, что добежать до тёплого помещения от автомобиля достаточно быстро и тепло. Было. Днём. Открыв авто, Булаткин первым делом ныряет за руль. Затем выходит, и когда Высокова наконец доходит до машины, стуча каблуками, любезно открывает ей дверь и она садится в тёплый салон, не забыв обронить тихое «спасибо». Они не разговаривают, уезжают молча. Да и сейчас разговоры ни к чему. Клава называет адрес подруги и утыкается в окно, погружаясь в свои мысли. — Блять, — внезапно разрезает приятную тишину Егор и нервно оттягивает корни волос пальцами. — Ты.. блять.. Вы не будете против, если я заеду за дочерью и отвезу её на стадион? Просто нам будет по пути, а я — дырявая башка — забыл.. ебаный рот, — раздражительно оправдывается мужчина и выворачивает руль в сторону своего дома, судя по всему. Клава пожала плечами, даже улыбнулась и кивнула. — Да, конечно. Я не против. — А можно на «ты»? Не в средневековье в конце концов. Взрослые люди уже. Даже близкие, — Егор находит в себе силы улыбнуться и метнуть шаловливый взгляд в сторону девушки. Та смеётся и отмахивается. — Близкие. Можно и на «ты». Машина быстро несётся по дорогам мегаполиса, обгоняя автомобили. Клава пытается отвлечься на пролетающие здания за окном, но постоянно обращает внимание на профиль мужчины рядом. Он крайне сосредоточен: густые брови сведены к переносице; его правая рука периодически сильно сжимает руль, а пальцы на левой барабанят по колену. Снова нервничает. Боится, что не успеет отвезти дочь на секцию, переживает за то, что ребёнка будут ругать за опоздание. Спустя некоторое время автомобиль сворачивает во двор. Останавливается около подъезда, не на местной парковке, чтобы скоротать время. Егор со свистом в выдохе буквально вылетает из салона, неожиданно хлопает дверью и бежит в подъезд, скрываясь за железной дверью. Клава почему-то улыбается, расслабляется и скатывается по спинке кресла, скрещивая руки на груди. И думает: он ведь действительно молодец. Он сломлен, на его сердце много ссадин, его погибшая жена оставила столько шрамов на память. Но он не сдался. Терпел целых три года, держал себя в руках, воспитал ребёнка, пусть и отчаянно измотанный собственной работой. Домофон издаёт знакомый звук, железная дверь с грохотом открывается и Высокова поднимает голову, садится. Из подъезда выходит сначала маленькая девочка лет семи, так забавно поправляя шапку, которая спадает на глаза. Она что-то увлечённо рассказывает отцу и смеётся. А Егор улыбается, держит её за руку и закидывает на плечи спортивную сумку. Они подходят к машине, Булаткин открывает дверь, сажает девочку в детское кресло, пристёгивает и кидает сумку рядом. Девчонка на мгновение замолкает, когда мужчина уходит, а после обращает своё внимание на Клаву и увлечённо осматривает лицо девушки. Высокова тоже с немалым интересом разглядывает ребёнка. Белые волосы торчат из-под шапки в разные стороны. Глаза большие, синие. Нос у неё вздёрнутый. Ангел во плоти. — Папа, это кто? Новая мама? — подаёт мелодичный голос девочка, когда Егор наконец усаживается за руль и начинает выезжать из двора. Мужчина мнётся, очень громко глотает слюни и кусает нижнюю губу. — Нет, малыш, это с работы. — А когда будет мама? Я хочу маму.. я скучаю по маме… — девочка опускает взгляд, звонкий голосок стих. — Ева, мы же уже это обсуждали, — тяжело выдыхает он. — Скоро всё будет хорошо. Мы сейчас едем на стадион, давай не будем о грустном? Перед твоим любимым занятием нельзя грустить, ты же знаешь. — Егор пытается улыбнуться по-доброму и переводит взгляд с зеркала заднего вида на лобовое стекло. Ева замолчала. О чём-то задумалась, уставилась в окно. Клава молчала, хотя очень хотела спросить о многом, но совесть о таком говорить при ребёнке не позволяла. Особенно, когда девочка в таком состоянии и отчаянно напоминает, как скучает по маме. Через ещё какое-то время Егор тормозит около огромного здания, выходит из салона и начинает вытаскивать девочку. Высокова терпеливо ждёт, когда мужчина отведёт ребёнка и через минут пятнадцать вернётся, тяжело сядет за руль и вновь выведет авто на дорогу. — Очень милая дочка у тебя, — улыбнулась Клава. — Такая красивая и улыбчивая. Солнечная. — Спасибо, — тихо отвечает Егор и на его губах тянется очень ласковая улыбка. Мысли о дочери заметно греют его. — Я стараюсь. Правда. — А чем она занимается? Спортивный комплекс.. теннис? Может, футбол? — Если бы. Коньки. — Ого, — неподдельно удивляется Клава. — И как успехи? — Она молодец. Очень старается. Мечтает стать фигуристкой, я не смею препятствовать, даже рад. Она и рада лёд резать целыми днями, если бы не школа. — А.. у меня вопрос.. она знает о том, что мама умерла? Не было легенд по типу «мама работает заграницей, скоро приедет»? — Нет. Она знает. Сначала я хотел умолчать, но моя мама мне сказала, что так нельзя. Нужно сразу сказать ребёнку о смерти. Этой задачей и занялась собственно она.. а я не смог. Струсил. Испугался. Думал, что могу навредить. Да и сам пытался отойти.. немного пил и хотел уйти в работу с головой, но ничего не получалось. Каждый день был похож на предыдущий, заканчивался кучами бутылками пива, пока Ева оставалась у бабушки. Всё-таки, женщина ей была необходима, я это понимал и позволял маме забирать её, но ненадолго. Я чувствовал огромную ответственность, которая упала мне на плечи, поэтому я занимался, пытался отказаться от бутылок, но я нуждался в разрядке. — Я понимаю. У меня нет слов, насколько ты молодец и как правильно поступил, не бросил. Разрядка вам всем была нужна, но ты слишком увлёкся и сейчас просто выгорел. Это проходит, утекает со временем. Шрамы заживут. До двора Люси они ехали ужасно медленно, но молча. Тишина ласкала, гладила по напряжённой голове, успокаивала. Клава вышла у самого первого подъезда, кинула короткое «до встречи» и закрыла дверь. Почти дойдя до нужной железной двери, Высокова резко остановилась и обернулась. Егор провожал её взглядом.

Пере-пере-пере-пере-пере, перекрёсток Переклеить, переделать всё очень не просто На перекрёстке дорог среди тысячей, — Бог, свёл тебя он со мною