not in relationship

      Любовь. Как много смешивается в этом простом слове. Понятие древнее как мир, понятное даже младенцу, но комплексное и сложное как сама Вселенная. Над этими простыми вещами ломают головы от философов до бродяг, стачивают языки полемисты и музыканты, марают бумагу поэты и врачи. Что же это такое, как это найти, как это удержать, как совладать? Вопросы, витающие в воздухе. Возможно, поэтому влюбленным так тяжело дышится. А что такое любовь для разбитого сердца? Может ли это быть лекарством или стать последним гвоздем в гробовой крышке? Не попробуешь – не узнаешь, как говорится. Но разбитому сердцу – любовь по частям. Тонкое искусство, осколки, сложенные в витраж. Медленный процесс, как прорастание травинок весной. Однако мы никуда не торопимся.       Егор неторопливо шагал по тротуару. Желтый, почти циррозный, свет фонарей выхватывал из сентябрьского сумрака неглубокие лужи, сколы асфальтового покрытия и наслоившуюся грязь тысяч чужих следов. Куда шли все эти люди, и дошли ли? Истории, которых он никогда не узнает. Пальцы в карманах тонкой ветровки привычно мерзли.       День был пресным до тошноты. Как будто без подготовки и страховки нырнуть в болотную воду. Всего одна неделя учебы, а смазанные границы дней, перемешанных с короткими отрезками сна, уже вызывали уныние, граничащее с мыслями о самоубийстве. Причем групповом. Забавно, как быстро кончились те запасы серотонина, с таким трудом накопленного за прошедшие летние месяцы. Нет, не то чтобы все было прямо-таки плачевно. Просто никак не было. Егор был из тех, кто добровольно был одиночкой. Если и водить дружбу, начинать стоило в классе где-то в восьмом, но никак не на выпускном году. Так, ему казалось, меньше тревог. Не по кому скучать, некого ждать, и не нужно выкраивать и без того редкие минуты, на то, чтобы быть социально активным. Хотя иногда, только иногда, вечно пустые личные сообщения, одинокие проходы до дома, пустая квартира, и тишина – все это внезапно сдавливало ему грудину тугим обручем. Отпускало, но возвращалось, как его хронический трахеит. В общем, еще один день прошел не очень.       Единственным утешением была музыка в наушниках и еще не до конца остывший от солнца вечерний воздух. Тихий вечер, который можно украсить парочкой свечей, фильмом и пледом. Наушники противно пискнули, выдергивая из атмосферы. Вынув мобильный из заднего кармана джинс, парень взглянул на скудный заряд девайсов. « До дома еще минут пятнадцать, максимум» - подумал он, но шел все в том же темпе.       В подъезде была старая, ржавая, скрипучая дверь с облезлым домофоном, которую открывать надо было с усердием человека, вырывающего бутылку пива из рук алкоголика. Пройдя пару ступеней на такой же древней лестнице, Егор остановился посмотреть, не добавилось ли надписей на стенах пролета. Видать, никто никого не обидел на этой неделе – число женских имен, чьи носительницы, возможно, были не самыми порядочными, осталось тем же. Он даже не был уверен, живут ли эти девушки в его подъезде. Контингент тут в основном старческий, призывного возраста, или, как он, бедные, но упрямые старшеклассники. Квартира встретила его привычным постсоветским амбре. Непередаваемый букет из старой мебели, лак на которой давно облупился, ободранных обоев, которые менять, наверное, можно было только в случае пришествия Христа, и пыли в по-родному выцветшем ковре. Если память не подводила, ковер привез его дед, как подарок к годовщине свадьбы с бабушкой, прямиком из командировки в Турции.       Голова отчаянно отказывалась думать, и как дудочкой змею, приманивала тело к пожелтевшему дивану. Желтел он и от времени, и от обмоченных в кошмарных снах простынях, и от еды, которая падала из неумелых детских рук. Но привычка – вторая натура, и ноги сами понесли парня на кухню, поставить чайник кипятиться. На кухне было все так же, как и утром. Как будто никто не жил в этой квартире десятками лет. Газ на конфорке засвистел, чайник с черным от копоти дном, медленно грелся.       Жил Егор скромно, едва ли не спал на печке, как в сказках. Но его жизнь если и напоминала сказку, то только куском из «Золушки», где карета становилась тыквой, лошади – мышами, и далее по списку. Квартира ему досталась от бабушки, умершей от болезни почек два года назад. Дед умер еще давно – во время войны, родители развелись, где отец – одному богу ведомо, а мать уехала строить карьеру в Германии. Он был единственным ребенком. Притом, довольно спокойным и неприхотливым, поэтому оставить девятиклассника одного в трехкомнатной квартире показалось его маме, Катерине Витальевне, хорошей идеей. А он и рад стараться – еще бы, такое доверие! – мама была женщиной целеустремленной и крайне требовательной, освободится от ее приказного тона – все равно, что заново родиться. Иногда, только иногда, Егору казалось, что мать не любила его, что не хотела его рождения и что он мешал ей. Когда она звонила раз в месяц, напомнить про оплату счетов, деньги на которые отчисляла сама, то выглядела вполне счастливой. Чаще всего ее звонок заставал его здесь, за старым, косым, когда-то белым столом, одну из ножек которого подпирал в несколько раз сложенный кусок какой-то газеты. Но сейчас она не звонила, поэтому парень сонным взглядом наблюдал за растущим числом зажигающихся окон соседней пятиэтажки сквозь свое, месяцами не мытое. Надо было все-таки протереть его этим летом. «Ну, потерпит до следующего» - привычно отложил он на потом. За этими размышлениями уже успел засвистеть чайник. Кружки было всего три: одна в раковине, другая на столе, третья в шкафу. Тарелок тоже по минимуму – на одного человека, но под каждое блюдо. Зато ложек, почему-то, была целая дюжина. Может, они размножаются каким-то своим, металлическим почкованием?       Налив себе простого черного чая без сахара, Егор с кряхтением умирающего развалился на диване. Пузатый телевизор затрещал, включаясь. Кому-то могло показаться, что он жил идеальной жизнью хипстера. Но он жил обычной жизнью русского студента. На телеканалах опять была та же пластинка: о налогах, о патриотизме, и об именах, которые ничего ему не говорили. Компромиссом стал Россия-Культура, там иногда крутили концерты классической музыки, и это хоть как-то успокаивало. И все же что-то не давало ему покоя. Так прошло минут десять, а может, полчаса. Отставив кружку на видавший виды журнальный столик, накрытый в каких-то местах дырявой кружевной салфеткой, он уставился в потолок. Стыки и швы, рассеянный свет единственной лампочки в люстре, все это наводило тоску, вместо привычного облегчения знакомых стен. Дурацкий обруч. Дурацкое тело, просящего чужого тепла. Дурость, все это дурость, пустая трата времени. Сбежать от этого, будучи запертым здесь, казалось невозможным. Поэтому, превозмогая усталость, Егор снова накинул ветровку, хотя для нее там, наверное, уже слишком похолодало. По инерции взяв сумку, перекинув ее наискосок, он вышел обратно на улицу.       Вообще, гулять одному, в такой поздний час, в отнюдь не шикарном районе – идея довольно глупая. Но только убойная доза кислорода и неприветливо низкий градус снимали потихоньку душащее чувство, тяжелой кольчугой висевшей на его груди. Ничего, по сути, не поменялось, с тех пор, как он шел домой из школы. Только стало темнее. В таких местах время – как муха в янтаре, здесь никогда ничего не меняется. Выйдя из двора, мимо детской площадки, он пошел по тому же маршруту что и обычно. Маршрут, если подумать, тоже был немного сказочным: Направо пойдешь – до аптеки дойдешь, налево пойдешь – почту найдешь, прямо пойдешь – круглосутку сыщешь. По времени, путь до магазина и обратно занимал минут сорок, час от силы. Этого должно хватить, чтобы прочистить голову. Но идти в тишине, наедине с мыслями, было почти физически противно. Наушники, как назло, были совсем разряжены. Да и телефон доживал последние минуты в сознании. Чтобы увидеть едва работающий экран, не нужно было даже вытаскивать его из сумки, куда он периодически попадал, покидая задние карманы. Не успел парень вынуть руки, как до него из тени донесся голос.       – Гони кошелек! – из закоулка выступил молодой человек в синей спортивной куртке с характерными полосками. В пятне света от фонаря сверкнуло лезвие.       – Э… – это должно было напугать его сильнее. Но Егору казалось откровенным сюром, что на него могли напасть в подворотне. На него. Обычного Егора. Запоздало мелькнуло воспоминание о перцовом баллончике, который катался где-то на дне сумки. Он вообще не помнил, зачем и когда его купил. А оно вон как. – …да. Да, сейчас. – видимо, на такой спокойный ответ грабитель не рассчитывал. Он застыл, недоуменным взглядом наблюдая, как его жертва роется в сумке. Рука его была приподнята, но он даже не целился. –«Ну хоть для приличия бы нож повернул. Хотя, о чем это я…» – мысль прошла в голове Егора навылет, он был слишком вымотан за сегодня, вымотан и раздражен. – Да где же он?..       – Чего ты там возишься? – Грабитель отмер, и, по-видимому, начал терять терпение.       – Да я перцовку, похоже, дома оставил. – парень поднял голову от перерытой пятью путями сумки, с видом искреннего детского недовольства жизнью. Как когда куличик разваливается уже в десятый раз. А вот попытка нападения его заботила мало. – Слушай, может, метнемся мне до дома? Тут метров 400.       А этот грабитель только и делал, что моргал. Рука с ножом повисла, будто о ней забыли. Нет, ну это ж надо – тут покушение на собственность, вообще-то, а он не чешется! Еще и просит о чем-то, наглец! Хотя, с другой стороны, по общему виду, по застиранной десять раз ветровке, было понятно – если у пацана и были деньги, то максимум на проезд в маршрутке. А так, может, и покормит. Все-таки, человек вооружен. Ножом! Опасная вещь, между прочим.       – Ладно. – это вырвалось легче, чем этот молодой человек планировал. – В какую это сторону?       Шли парни молча. Егор шагал активно, но осторожно, чтобы это не походило на бег. Они минули площадку, двор, и чем ближе они подходили к дому, тем сильнее било по темечку осознание ситуации в целом. Поэтому когда настала очередь открывать дверь, из рук Егора вышли все силы.       – Каши мало ел…что ли? – горе-преступник тоже потянул дверь, и они вдвоем смогли протиснуться. Дом как будто бы защищался. А вопрос остался без ответа.       Поднявшись на второй этаж, парень проворачивал ключ в замке окончательно трясущимися пальцами, замершими к тому же. Переступив порог, он выдохнул всего на секунду. В зеркале старого трюмо, стоящего в коридоре, мелькнули его обожженные холодом нос и щеки. Он был измотан, нервничал, и у него не было никакого плана. У него вообще ничего не было. Он был один. И ноги просто по привычке понесли его на кухню. Чайник пришлось кипятить заново. Когда конфорка зажглась, он развернулся, на ватных ногах привалившись к старой плите, и с прикрытыми глазами запустил ладони в волосы. Холодные подушечки пальцев неприятно заскользили по черепу. Глаза тяжело открылись. Тело отчаянно требовало сна. Нападавший с абсолютно мирным видом стоял, оперевшись плечом на арочный проем, ведущий из коридора на кухню. Он даже культурно снял спортивную куртку и обувь, надо же. И смотрел так, словно ждал, пока Егор откроет глаза. Нож куда-то делся. Вряд ли он положил его в карман спортивных штанов, было бы слишком заметно. Молчание затянулось, поэтому молодой человек переместился за стол, мимоходом совсем по-кошачьи сунув нос в стоящую кружку, и отодвинул ее, не найдя ничего.        – «Это даже мило» – мысль смазано утекла, по ощущениям, умерев в зародыше. Когда чайник засвистел, парень просто отставил его в сторону.       – У меня ничего нет. – Егор имел ввиду все и сразу, и ничего конкретного одновременно. Чая и чего-либо к чаю у него не осталось, ничего серьезного тоже, если не считать макарон в холодильнике, которые скоро, наверное, станут новой формой жизни. Да и денег или каких-то ценных вещей у него не было. И сил проживать все это, тоже не было. Он присел на вторую табуретку у стола, и просто уронил голову. «Спать» – и все.       – Да я заметил. – голос собеседника звучал совсем растерянно. Парень несильно ткнул пальцем в щеку Егора, ту, что лежала кверху. Тот зажмурился покрепче, но ничего не сделал. Совсем ничего. – Да ты совсем спишь! – в ответ только мычание. Так прошла пара минут. – Так, вставай давай, на кухне спать это же совсем ни в какие ворота уже. – тон был какой-то обыденный, как сгоняют котов с кресел. – Где ты спишь?       Егор оторвал голову. Этот..этот..он что, смеется? Какое ему дело? Да он же вор! Преступник! А лицо кирпичом, что ж ты будешь делать. Это какой-то обратный стокгольмский синдром, что ли? Знает же, где дверь. Возьми и уйди. Все просто.       – Не пойду я никуда. – он уже собирался в знак окончания этого странного диалога, уронить голову обратно.       – Не выеживайся. Где? – ишь, настырный кадр.       – Там в большой комнате диван есть. Следующая дверь при выходе отсюда. Из коридора прямо. – пробурчал Егор едва разлипающимися губами куда-то в стол.       – Вот и иди! – этот нахал встал из-за стола, отчего тот на секунду накренился, и как-то без особого желания потянул Егора за шкирку так и не снятой ветровки. – Ну, давай. Вставай. – встать пришлось. Чисто из уважения к такому невинному упорству.       Парень на негнущихся ногах добрел до дивана, и плюхнулся как в воду, даже не сняв одежды. Кружка, почти наполовину полная, так и стояла. А телевизор, похоже, вообще работал все это время, он его не выключил. Однако голос, вещающий вечерние новости умолк на полуслове. Перегретый пузан еще потрескивал какое-то время. А потом все затихло. Последним, что засек усталый слух, были осторожные тихие шаги, смолкающие в сторону кухни.