Constellations of Love

Вильгельм Он не думал, что кто-то кроме Фелис и Андре знал о них, но, видимо, об этом знают все и теперь они задают неуместные вопросы о нём и Симоне. Безумно дикие, совершенно неуместные вопросы, которые нарушают личные границы. Это выводит его из себя. Как бы сильно ему не хотелось делать это с Симоном, когда они возвращаются в столовую и сразу же обращают на себя внимание, он понимает, что этот план того стоит. Всё, что им надо сделать — это просто быть вместе несколько месяцев, и это всё наконец закончится. — Возьми меня за руку, — он говорит Симону. — Почему я должен быть тем, кто возьмёт другого за руку и сядет на колени? Ты не думаешь, что- Он терпеть не может этого парня. Он хватает Симона за руку, практически таща его за собой, хотя Симон надеется, что это выглядит не так. — Эй! Что? — Симон протестует, но не пытается сбежать. — Я делаю то, о чём ты попросил, — он говорит, — а теперь давай, мы вместе пройдём через очередь за обедом, как сделала бы, знаешь, пара. — Ладно, — бормочет Симон себе под нос. Когда они проходят через очередь, Вилле берёт себе еду, которую хочет, и пока они ждут, чтобы заплатить, он замечает, что Симон не взял себе ничего. Он не знает почему ему любопытно, потому что ему не интересно, но он всё равно спрашивает: — Почему ты не обедаешь? — Я поем позже на работе. Я не вижу смысла есть эту чрезмерно дорогую чушь, — Симон отвечает, защищаясь по какой-то причине, которую Вилле не совсем понимает. Но это просто Симон. Он просто придурок. Неважно. Поскольку Вилле несёт поднос с едой обеими руками, теперь очередь Симона держать его под руку, и он чувствует, что чем ближе они подходят к столу своих друзей, тем крепче мальчик хватается за него, что странно, поскольку Симон всегда любит быть в центре внимания. — Боже мой! Вот и они! — вскрикивает Андре. — Ребята, вы такие милые вместе, — воркует Фредерика. — Не могу поверить, что вы наконец-то начали встречаться, — Генри добавляет. Все за столом беспрерывно что-то обсуждают, пока Вилле садится, а Симон, чертовски неуклюже и скованно, приземляется ему на колени. Он видит, как Фелис слегка наклоняет голову, наблюдая за ними, и чувствует, как внутри него всё напрягается. Фелис всегда была самой проницательной из них всех, и, если Симон уже всё испортил, до того, как что-то успело начаться, будучи таким чертовски странным и похожим на статую, он сорвётся. Похоже, что он единственный, кто слишком обдумывает то, с насколько прямой спиной сидит Симон для человека, которому должно быть комфортно на чьих-то коленях, потому что Стелла достаёт телефон и фотографирует их. — Я отправлю тебе это, — говорит она ему, — вы выглядите мило. — Так как же это всё-таки произошло? — Фелис спрашивает, и Симон начинает открывать свой рот, который не умеет держать на замке, и, вероятно, собирается всё испортить, потому что мальчик уже выглядит, будто увидел приведение, поэтому он щипает Симона за бедро и начинает говорить. Спокойный и хладнокровный, он начинает нести чушь, рассказывая им, что Симон появился в его комнате и после долгого разговора о чувствах и прочей ерунде, они решили попробовать встречаться. Что они планировали скрывать это, пока не пришли в школу и не поняли, что все уже знают. — В любом случае, — он заканчивает, — мы сказали друг другу, что чувствуем и пошли спать. Вот и всё. Все слушают восторженно, цепляясь за каждое слово. Все, кроме Фелис. — Серьёзно? — она спрашивает, — после всех жалоб и всего нытья о Симоне вечером субботы, ты просто...пришёл в себя? — Честно говоря, я тоже этого не ожидал, — он говорит ей, — но, когда мы были наедине, всё ощущалось по-другому. Да, детка? Это слово ощущается на языке абсолютно отвратительно, неправильно и ужасно. — Да, — Симон выдавливает, кладя голову на плечо Вилле. — То есть, по сути, — Андре говорит, — мы были правы. Что приводит к взрыву смеха, аплодисментов, празднований, фразам: ну-мы-же-вам-говорили, мы-знали-это и тому подобному. Вилле изображает свою самую убедительную улыбку и сжимает ладонь Симона. Он знает, что Симон ненавидит это так же сильно, как он сам. Три месяца и потом всё будет кончено. — Мы должны сходить на двойное свидание! — Андре предлагает, заставляя его сердце остановиться. Конечно, он должен был это предвидеть. — Эм, — Симон говорит своему лучшему другу, — я знаю, насколько ты занят, и я обычно работаю, поэтому я не знаю, сможем ли мы найти время… — Нет! — Андре улыбается, — у меня есть пароль, чтобы войти в аккаунт и посмотреть твоё рабочее расписание, помнишь? Я знаю, что мы сможем найти время. Симон громко сглатывает, а затем поворачивается к Вильгельму: — Что ты думаешь…эм, детка? — он говорит самым неестественным тоном в мире. Да. У них явно есть проблемы. — Не могу дождаться, — слабо отвечает он. И вот так их судьба предрешена. Симон Он пытается уйти из школы в этот день, когда Вильгельм догоняет его на парковке и насильно оттаскивает в сторону за лямки рюкзака. — Господи, ты что, всех таскаешь за собой вот так? — Он восклицает. — Чшш! — Вильгельму хватает наглости заткнуть его, как будто он не похитил его только что, — извини, иногда я забываю, насколько ты лёгкий. В любом случае, нам нужно больше поговорить о плане. Типа, нам надо быть на одной волне во всём, если мы хотим, чтобы это сработало и убедило всех. Мы можем встретиться у тебя, обсудить границы- — Нет! — вскрикивает он, чувствуя, как паника распространяется по всему телу. Его тон, вероятно, звучит скорее отчаянно, чем агрессивно, а это не то, чего он хочет, — боже, нет, тебе нельзя видеть, где я живу. Что если ты придёшь туда и убьёшь меня посреди ночи? Он с удовлетворением смотрит, как челюсть Вильгельма раздражённо сжимается. Ему не удаётся долго праздновать свою победу, потому что у него звонит телефон, и, когда он видит имя звонящего, у него всё сжимается внутри. Мике. Он точно не звонит ему, чтобы узнать, как проходит день, поэтому он знает, что ему необходимо ответить, как бы сильно он этого не хотел. — Подожди, — он говорит, поворачиваясь к Вильгельму спиной и игнорируя его глупые плаксивые протесты. — Что? — отвечает он на звонок. — Позвонили из школы, — Мике звучит далеко. Он прекрасно слышит своего отца, но его слова звучат монотонно, это скорее даже дыхание, а не звуки, как будто он даже не удосуживается внятно говорить, — у Сары проблемы. Они тебя ждут. И вот так Мике завершает звонок. Больше никаких объяснений, никаких предложений о помощи, ничего. Не то чтобы он когда-либо ожидал чего-то подобного. Он начинает идти, направляясь к главной улице. С такой скоростью он успеет добраться туда примерно за двадцать минут. — Ты серьёзно просто уходишь сейчас? — Вильгельм начинает следовать за ним, как чёртов ребёнок, — куда ты идёшь? — В начальную школу, — он пытается идти быстрее, но Вильгельм и его глупо длинные ноги догоняют его. — Нам всё ещё надо детально разработать план. Я отвезу тебя, и мы поговорим по дороге туда. Когда он поворачивается, он пытается найти какие-нибудь признаки жалости или сочувствия на лице Вильгельма, но ничего не ходит. Ничего, что указывало бы на то, что его предложение — это нечто большее, чем просто шанс поговорить. Хорошо. Он хочет отклонить предложение, но, если это доставит его к Саре быстрее, он примет его. — Ладно, — он говорит, следуя за Вильгельмом через парковку, чувствуя глупое тепло глупой ладони Вильгельма, когда тот берёт Симона за руку. Когда он садится на пассажирское сидение и Вильгельм начинает ехать, он не может не волноваться. Он надеется, что директор не будет слишком зол на то, что успела сделать Сара. Вильгельм говорит что-то об установлении границ того, насколько комфортно им делать типичные вещи для пары на публике, но он включает телефон, проверяя, не написала ли Сара сообщение. Нет. М-да, покупка Саре телефона — это единственная хорошая вещь, которую сделал их отец для них впервые за долгое время, даже если это для того, чтобы Симон мог оставаться на связи с ней, чтобы Мике не должен был этого делать, а Сара даже не может использовать его по назначению сейчас. — Хорошо? — Вильгельм спрашивает. — Хорошо что? — Единственная причина, по которой я тебя подвожу, — это чтобы мы могли поговорить, — хмурится он. — Обычно ты никогда не закрываешь свой рот, но единственный раз, когда я правда хочу, чтобы ты говорил, ты молчишь. Ты меня игнорируешь? И что ж, если Вильгельм собирается спросить его об этом, то он может просто проигнорировать его. К тому же, что бы он не сказал Вильгельму, это не будет иметь значения. Они должны знать, что Сара хороший ребёнок, верно? Просто совершила ошибку? Наверное, всё в порядке. — Серьёзно, что случилось? — Вильгельм настаивает. Он не может сказать раздражён ли Вильгельм или обеспокоен, и невозможность определить это волнует его ещё больше. — Ничего, — он отвечает, потому что это правда ничего. Это обязательно будет ничего. Он держит это под контролем. Он может позаботиться об этом так же, как и обо всём остальном. — Могу ли я... сделать что-нибудь? — Вильгельм спрашивает так, будто слова застревают у него в горле. Он должен сказать «нет, но спасибо» или «всё нормально, не волнуйся», но по какой-то причине его рот просто говорит: — Ты мог бы ехать быстрее. Он чувствует, как вокруг них снова нарастает напряжение, и он знает, что это его вина. Он должен извиниться, потому что Вильгельм подвозит его, даже если у него есть скрытый мотив, но он боится, что скажет что-то ещё хуже, если откроет рот, поэтому он решает молчать. В конце концов Вильгельм подъезжает к школьной парковке, и он открывает дверь и выпрыгивает быстрее, чем машина успевает полностью остановиться. — Спасибо, — говорит он, закидывая рюкзак через плечо и направляясь к зданию. Он всё ещё чувствует себя виноватым. Конечно, Вильгельм придурок, но Симону, наверное, не стоило вести себя так. Забежав в школу, он мчится в кабинет директора и делает глубокий вдох, пытаясь успокоить нервы. Он не тусовщик Симон, не громкий Симон, не вечно саркастический на Вильгельма Симон, он взрослый Симон. Он спокоен, всё в порядке, у него всё получается. Когда он заходит в кабинет, его тут же встречает нахмуренный взгляд директрисы. Она ненавидит, когда Симон приходит вместо его отца, и, к сожалению, это будет третий раз за этот год, когда это происходит. Сара сидит на одном из стульев, а напротив неё — мальчик, держащий у лица пакетик со льдом. Рядом с ним сидит нахмурившаяся женщина. — Что случилось? — он спрашивает. — Во время уроков он несколько раз дёрнул Сару за хвостик. И, чёрт возьми, именно этот маленький ублюдок начал это. Теперь он на стороне Сары. Ладно, он всегда был, но сейчас особенно. Директриса ругает мальчика за его действия, а затем отчитывает Сару за то, что она ударила его по лицу. Потом начинаются крики, в основном со стороны матери. Наверное, хорошо иметь маму, которая может кричать за него. Однако, Симон тоже начинает кричать в ответ, потому что быть громким — это его специальность. Директриса в конце концов встаёт между ними, объявляя, что они оба лишаются перемен на неделю и что за ними будут внимательно следить во время уроков. Он тихо выдыхает, когда они уходят. Никаких отстранений или чего-то в этом роде, а это значит, что он не отстанет ещё больше в школьной программе из-за необходимости несколько дней оставаться дома вместе с ней. Не то чтобы его особо волнуют школьные занятия, честно говоря, потому что он не может позволить себе обучение в колледже, когда у него должно быть достаточно времени на работу, чтобы обеспечить себя и Сару. Тем не менее, если он даже не попытается попробовать, учителя заметят это, особенно миссис Диас, что было бы худшим исходом. — Сара… — он замолкает, потому что не знает с чего начать. — Прости, — она извиняется, и её карие глаза наполняются слезами, — я не знала, что папа отправит тебя. Прости, Симме. — Тебе повезло, что они не отстранили тебя. Ты ударила кого-то, Сара, и это даже не первый раз, когда ты оказываешься в кабинете директора в этом году. Перестань брать всё в свои руки и в следующий раз иди к учителю. — Но ты всегда берёшь всё в свои руки. — Я взрослый, — говорит он, чувствуя себя неловко. — Ты ещё даже не можешь законно голосовать, неудачник. — Тебе правда хватает смелости называть меня неудачником прямо сейчас? — Да, я позаимствовала твою, пока ты спал, — невозмутимо говорит она. Он ничего не может сделать с этим. Режим взрослого, зрелого Симона даёт сбой, и он смеётся. Сара ухмыляется, явно довольная собой. Он любит её больше всего на свете. Вильгельм Он не знает, почему пытается предложить что-то Симону. Он уже должен был понять, что мальчик будет придурком, как всегда. Он всё ещё злится, когда приезжает домой, и это ужасно. Обычно он просто боится зайти внутрь и застрять в круговороте скуки и отсутствия мотивации сделать что-нибудь с этим. Сейчас, единственное, что он хочет, — это избавиться от раздражения внутри себя и выкинуть выражение лица Симона из головы. Это не обычное глупое лицо Симона, что застряло у него в голове, это то выражение, которое он увидел, когда Симон прислонился к окну его машины, с остекленевшими от беспокойства глазами. Он никогда раньше не видел, чтобы Симон выглядел так. Это не оправдывает его грубое поведение, но всё же, что могло случиться, что заставило его выглядеть таким обеспокоенным? Он решает отправиться на пробежку, чтобы выбросить все эти мысли из головы. Бег, помимо выпекания, — его любимое занятие, и он правда предпочитает его больше, чем любой другой спорт, которым он раньше занимался. Бег помогает ему определить своё расписание и время, когда он хочет быть общительным. Пока он бежит, он думает о предстоящем двойном свидании. Ему и Симону определённо нужно обсудить какой-то план для него, если они хотят, чтобы всё прошло хорошо. Им надо решить в какое время что делать, например в шесть тридцать он кладёт голову ему на плечо, в семь один из них кормит другого картошкой фри. На его телефон приходит уведомление, и даже сейчас ощущение этого в его кармане заставляет его вздрогнуть. Он знает, что это не… он. Эрик не писал ему больше года. Но всё ещё, несмотря на то, сколько времени прошло, каждый день причиняет столько же боли, сколько предыдущий. Оказывается, что это просто сообщение от его матери, а значит, это, вероятно, что-то вроде светской беседы, что-то вроде того, что спрашивают только дальние родственники, которые не знают о чём поговорить. Потому что на самом деле она его не знает. Мама Как школа? Это именно то, чего он ожидал. Он чувствует, что не в состоянии ответить прямо сейчас, поэтому он пролистывает другие сообщения, от Фелис, отца, Генри, Мэдди, нескольких групповых чатов… есть ли оно у него до сих пор? И потом он находит его. Эрик. Он не должен. Его палец трясётся, зависая над именем. Это ужасная идея — заставлять себя делать это ради… ради чего? Он не знает. Но всё равно открывает переписку и тут же жалеет об этом. Эрик Привет, приедешь в этот раз? Ты приедешь с папой сегодня? Какие планы на завтра? Мама и папа придут, если хочешь Напиши, как решишь Слышал, что ты был занят Не волнуйся, если не можешь увидеться со мной Чем занимаешься, дитё? Скучаю по тебе! Может как-нибудь поговорим по видео? Люблю тебя, Вилле. Последнее сообщение было отправлено больше года назад. Он засовывает телефон в карман, его сердце колотится по причинам, не связанным с бегом. Его тело начинает покалывать и неметь, пытаясь погрузить его в панику. Всё в порядке, ему просто нужно уделить внимание дыханию и подумать о чём-нибудь другом, о чём угодно. Подумать о школе, о домашней работе. Английский? Математика? Лицо Эрика в больнице без сознания всплывает в его памяти. Он мог бы подумать о выпечке, возможно, составить список в голове. Что ему нужно для следующего рецепта? Яйца, мука, сахар, шоколадная крошка… голос Эрика звучит у него в голове. Отец. Он должен подумать об отце. Он обслуживает гостей или снова на кухне? Он кричит на Эрика. Эрик кричит на него. Его мать. Надо подумать что-то о маме. Все те ужасные вещи, которые он сказал Эрику, но не посмел бы произнести их если бы знал. Симон. Да, он. У него столько мыслей о Симоне Эрикссоне, что его паника точно не найдёт места тишины, когда его голова загружена всеми вещами, которые он ненавидит в Симоне. Почему Симон всегда такой громкий рядом с ним? Почему ему так нравится мешаться под ногами? Вся эта история с фиктивными отношениями вообще не должна была произойти, если бы он не вернулся к нему после вечеринки и не уснул в его постели. Кроме того, пока действует их план, он не может ни с кем встречаться. Этим летом у него был случайный роман с девушкой, которая пригласила его на свидание, но это не продлилось дольше нескольких месяцев. Они никогда не длятся дольше. Дело не в том, что он не хочет быть привязанным к кому-то, нет, всё в точности наоборот, но после свидания или двух они уходят, осознавая, как много у него проблем. Однажды он найдёт кого-то, кто будет не против всего того, что он несёт с тобой… по крайней мере, он надеется. Он чертовски уверен, что не сможет найти их, когда приклеен к Симону. Вибрация внутри костей начинает стихать, и он чувствует, как дыхание возвращается к нему. Боже, он ненавидит, что он человек, способный усмирить его мысли. Фелис Мы идём ужинать к Симону на работу Хочешь прийти и увидеть своего мальчика? Боже, его мальчик, отвратительно. Хочет ли он увидеть Симона? Точно нет. И всё же он не может избавиться от образа лица Симона ранее. Может быть, ему не стоило так сильно настаивать на разговоре, но Симону нужно быть настолько же преданным этому, даже если это означает проводить время вместе, чтобы во всём разобраться. Сегодняшний вечер может быть хорошей возможностью заставить Симона сделать это, когда Фелис и Андре уйдут. И согласно тому, что Андре сказал о графике работы Симона, у него есть только один свободный вечер на этой неделе, а до него слишком много дней. Чем дольше они это откладывают, тем больше вероятность краха. Также, мысль об одиночестве сегодня вечером убивает.

Вилле

Конечно

Симон Его начинает тошнить, когда он снова видит его лицо. Ему и так не нравится, что ему приходится видеться с Вильгельмом, Чопорным, Придурковатым Принцем в школе, так почему он пришёл ещё и на работу Симона? Ему уже приходится надевать одну маску вежливого официанта, а теперь, когда Фелис и Андре здесь, ему надо надеть ещё одну и притворяться, что ему нравится Вильгельм. — Симме, — Андре нетерпеливо кричит, подходя к столу. — Классная толстовка с Человеком-пауком, придурок, — он делает комплимент своему другу, — что вы здесь делаете? — Разве я не могу иногда видеться со своим мужем? — Андре спрашивает. — Могу ли я развестись с тобой из-за толстовки с Человеком-пауком, которую ты купил, когда учился в средней школе, и теперь отказываешься выкинуть? Напротив них стоит Вильгельм, одетый в бледно-розовую фланелевую рубашку, явно выглядя, как третий лишний. — Есть ли какая-то особая причина для вашего визита? — Родители Фелис нашли какой-то новый бар, в который решили сходить сегодня вечером, а мои родители наконец дали мне мои карманные деньги за прошлую неделю, так что вот они мы, — весело говорит Андре, — к тому же, Вильгельм практически умолял, чтобы увидеться с тобой сегодня. Вильгельм одаривает его безэмоциональной улыбкой, которая говорит ему, что тот скорее предпочёл бы подавиться чем-нибудь, чем умолять о встрече с ним. Фелис заинтересованно переводит взгляд между ними, будто ожидая чего-то, и, конечно, они должны быть нежными по отношению друг к другу. Он проскальзывает за столик к Вильгельму и подставляет щёку. К счастью, другой понимает его идею и наклоняется, чтобы поцеловать её. Его губы оставляют тёплый отпечаток на скуле. — Ну что, как это ощущается? — Андре лукаво ухмыляется, — знать, что вы проиграли битву и, наконец, сдались благодаря двум вашим лучшим друзьям? — Не нужно хвастаться, — говорит Фелис, но тоже усмехается. — Как мы можем не? — Андре протестует, — как долго мы ждали этого дня, Фелис? — Достаточно долго. — Годами, — он уточняет, — поблагодарите нас в любой момент, когда будете готовы, мальчики. Мы всегда открыты к вашей признательности. Фелис продолжает переводить взгляд с одного на другого с кривой улыбкой, которая говорит, что она заинтересована ими, а ещё не прошло и дня. Вильгельм пугает его, сжимая его колено. Возможно, тот почувствовал, что он собирается сказать что-то, о чём пожалеет. Симон боится, что Фелис может нанести удар исподтишка и задать какой-нибудь вопрос, который поставит его в тупик, поэтому он встаёт и идёт за напитками. Андре заказывает газировку, которая явно ему не нужна, учитывая, какой он энергичный. Фелис берёт безалкогольный клубничный дайкири, что и полагается такой королеве, как она. Вильгельм заказывает воплощение своей личности — воду. Он суетится по ресторану, разносит еду, разговаривает с посетителями, пополняет напитки — всё лишь бы избежать свою начальницу Агнес. Она дала ему свою запасную карту менеджера, потому что на этой неделе он уже отработал законно установленное количество часов и не может использовать свою. К счастью, ресторан загружен, поэтому она занята за барной стойкой. Но, к сожалению, это значит, что у него немного времени, чтобы поговорить с Андре или Фелис, но, по крайней мере, он зарабатывает деньги, и это самое главное. Примерно через час Фелис обнимает его на прощание, так же, как и Андре, говоря, что у них куча домашней работы, которую нужно успеть сделать. Он надеется, что у них будет возможность провести время друг с другом и наверстать упущенное в субботу, хотя, возможно, и нет, учитывая, что ему нужно всё время притворяться, что это двойное свидание. Пока они не выходят за дверь, он не осознаёт, что они не забрали с собой Чопорного Принца и что он до сих пор сидит за столом. — Иди домой, — он приказывает, проходя мимо с горой тарелок. Вильгельм, как ботаник, поставил ноутбук и положил блокнот на стол. — Это может быть нашим единственным шансом поговорить, — отвечает Вильгельм, и ему очень хочется ударить мальчика по лицу одной из этих тарелок. — Пока я работаю? — Я не против подождать, пока ты не закончишь, — отвечает Вильгельм, — кажется, что всё равно здесь уже не так загружено. Он прав, и это разжигает раздражение в Симоне. Агнес, против его воли, отрезала его от уборки на сегодня, а это значит, что он только обслуживает гостей. Как только его последний столик пустеет, он притаскивает огромную серебряную подставку под столовые приборы за стол Вильгельма. — Что это? — Вильгельм спрашивает. — Работа, — он отвечает, — если ты настаиваешь на разговоре, то это будет пока я укладываю приборы. Вильгельм какое-то время смотрит, как он складывает салфетки и приборы, и, к его ужасу, его желудок выбирает именно этот момент, чтобы непристойно заурчать, достаточно громко, чтобы быть услышанным сквозь ресторанный шум и музыку, играющую из колонок. — Голодный? — Вильгельм спрашивает, приподнимая бровь. — Нет. — Я думал, что ты не купил обед в школе, потому что ешь здесь, — Вильгельм смотрит на него с таким внимательным взглядом, что он чувствует себя анализируемым под микроскопом. Это довольно смущающе, и его желудок сжимается. — Я съел палочки моцареллы днём. — Идеально сбалансированное блюдо. — Это молочные продукты и пшеница, так что да, меня всё устраивает, — огрызается он. Он наблюдает как брови Вильгельма хмурятся, образуя складку по середине, но, к счастью, тот меняет тему. — Я выделил некоторые моменты, — Вильгельм говорит, смотря в ноутбук. — Зачем тебе ещё и блокнот? — У моего ноутбука умирает батарея, так что это на случай, если он разрядится. — Ты очень… подготовлен, — он бормочет, потому что сидит перед самым настоящим придурком, ботаником и неудачником. — Во-первых, — он говорит, игнорируя слова Симона, — ты должен называть меня Вилле вместо Вильгельма. Так меня называет моя семья, Фелис, так что, вероятно, именно так меня должен называть мой… парень. — Ладно… Вилле, — он говорит, ощущая, как непривычно звучит имя. — Эм, во-вторых, мы должны понять, как вести себя перед друзьями, потому что обед прошёл не очень хорошо. Он отталкивает руку Вильгельма, Вилле от стопки: — Положи это на место. — Мой отец владеет рестораном. Я знаю, как складывать приборы, — парирует Вилле. — Всё ещё не нужна твоя помощь, — он огрызается в ответ, потому что зачем Вилле вообще делает это? У него что ли есть список вещей, с которыми он помог Симону, чтобы потом шантажировать его? — и именно ты был тем, кто сказал мне сесть на твои колени за обедом! — Да, сесть на мои колени, а не выглядеть так будто тебя держат в заложниках, — говорит Вилле, — Я подумал, мы могли бы сделать расписание, когда и какие именно вещи мы будем делать, учитывая, что наши друзья присутствуют на обеде, это должно быть идеально. Это смешно: составлять что-то настолько серьёзное, как график, для фиктивных отношений, но он не хочет случайно вздрогнуть, если Вилле наклонится для объятия или чего-то другого неожиданного. Физический контакт может быть… чем-то для него, потому что, ну… — Мы можем завтра опять встретиться возле столовой, — он предлагает, — держаться за руки над столом, а я положу ноги тебе на колени. — Хорошо, — и неудачник действительно начинает печатать это, — нам также надо общаться отдельно от них, например шептать что-нибудь друг другу, играть с пальцами друг друга или, к примеру, я не знаю, влюблённо смотреть- — Пусть это будет игра с пальцами, — выпаливает он, вздрагивая от мысли о том, что ему придётся долго смотреть в глаза Вилле. Это было бы так странно. — Да? — Вилле ухмыляется ему, явно сдерживая смех. — Что? — Ничего, — однако, судя по дразнящему взгляду Вилле, это не ничего, — Симону нравится играть с пальцами, — он говорит, печатая на клавиатуре. — Эй! Не пиши это! Это не то, что я сказал! — он чувствует, как кончики его ушей горят, — неважно, — стонет он, — тогда я прошепчу тебе шутку, а ты должен будешь посмеяться над моей комедийной гениальностью. Парочки всегда хихикают. — Притвориться, что Симон смешной, — он печатает. Он кидает ложку в Вилле, и тот кладёт её на стол. Они продолжают планировать неделю и обсуждать все недостающие моменты, например, тот факт, что им следует регулярно встречаться, чтобы обсуждать, как всё продвигается, и что Вилле может приходить в ресторан и ждать, если необходимо, пока Симон закончит. Также, они решают, что это странно, что они целуются только в щёку спустя месяц отношений, так что с течением времени они должны продвигаться дальше, целовать в шею и, что отвратительно, влюблённо смотреть друг на друга. Он не говорит Вилле, потому что зачем ему это, но это значит, что Вильгельм на самом деле будет его первым поцелуем, чему он не то чтобы рад. Он всегда представлял, что его первый поцелуй будет особенным, запоминающимся, не с ним из всех людей. — Мы также должны придумать, как произойдёт наше расставание, чтобы это не выглядело неестественно, — говорит Вилле. И есть ли что-то, о чём он не подумал? — Хм, ну, это может быть-, — ему вот-вот придёт в голову гениальная идея, может быть, точно лучше, чем любая, которую мог бы придумать Вилле, когда его телефон звонит. Вилле выглядит раздражённым, когда он достаёт телефон из кармана, вероятно, недовольный тем, что его драгоценное время тратится впустую, прямо как глупый принц. — Сара? — он отвечает. — Симон? — её голос тихий, — ты… знаешь, когда придёшь домой? Он отворачивается от Вилле, чтобы мальчик не видел, как выражение его лица падает. Его охватывает страх. — Что случилось? — он спрашивает, потому что просто знает. — Просто… папа дома, и он разбил стакан… это было не так громко, но потом он начал стучать в мою дверь и говорить, что кому-то надо убрать это, и я- — Всё в порядке, ты в порядке, — успокаивает он, пытаясь сохранить голос ровным, несмотря на то что его рука, держащая телефон, дрожит, — я скоро вернусь домой, обещаю. Он завершает звонок и пытается выбраться из-за стола настолько быстро, насколько это возможно. — У тебя опять это выражение лица, — Вильгельм говорит. — Мне надо идти, — он говорит. У него нет времени на объяснения. Он направляется к бару, где Агнес моет грязные бокалы. Когда она видит его выражение лица, она вздыхает и говорит: — Оставь это. Я отдам тебе чаевые завтра. Остался всего один стол, который ему надо убрать, но всё же, если это будет происходить чаще, Агнес уволит его, а это не то, что он может себе позволить. Буквально. Тем более, что она, вероятно, единственный человек, который позволил бы ему работать сверхурочно. — Спасибо, — он выдыхает, хватая куртку из шкафа для сотрудников, и почти натыкается на Вилле у центральных дверей, — увидимся, — бормочет он, пытаясь пройти мимо него, но Вилле хватает его за плечо. — Я знаю, что все разы это было не идеально, — он говорит, — но может тебя подвезти? Он видит это в его глазах, глупых светло-карамельных глазах. Жалость. — Мне ничего не нужно, — он отвечает, проталкиваясь мимо него в прохладную темноту ночи. Когда он оказывается достаточно далеко и знает, что Вилле его не видит, он начинает бежать. Вильгельм Он выходит на парковку и несколько мгновений стоит возле своей машины, не в силах перестать думать о том, как звучал голос Симона, когда он разговаривал по телефону. Всё было так хорошо и спокойно. Даже слишком спокойно. Обычно Симон говорит громче и с большей силой, именно поэтому так много людей его слушают, его каждое предложение — настоящее представление. Но только что… Может быть, настроение Симона связано с его сестрой? Он всегда говорит о ней с гордостью всем, кто его слушает. Сара сегодня завоевала доверие характерной лошади, они говорят, что Сара очень талантливая наездница, Сара получила пятёрку в классе. Его глупые мысли приводят его к Эрику, и он с силой захлопывает дверь машины, пытаясь избавиться от воспоминаний. У него не получается. Он чувствует, как у него сжимается и горит горло, когда он включает зажигание. Когда он приезжает домой, тот, как обычно, пустой и тёмный, но на холодильнике он видит записку от отца, в которой он хвалит приготовленные им вишнёвые пироги. Далее в записке упоминается приготовление тирамису в следующий раз — десерта из яичных желтков, какао-порошка, кофе, сахара и маскарпоне. Он переворачивает записку, где он видит ещё заметки от отца: может быть, твоему парню тоже понравится твой шоколад, а? :) Он стонет. Он рассказал отцу о своих «отношениях» с Симоном, потому что ему нужно было дать какое-то объяснение, почему он будет проводить больше времени вне дома и заниматься делами, а это значит, что ему теперь надо разыгрывать спектакль про парня и дома тоже. Когда он готовится ко сну и ложится в кровать, натягивая одеяло до подбородка, он не может не чувствовать, как одиночество пробирает до самых костей. Конечно, у него двое родителей… и брат, который, он знает, в глубине души любит его, у него есть друзья, но в такие ночи, когда он один в тёмном доме, это всё кажется таким далёким и ненастоящим. Он клянётся, что всё ещё чувствует отпечаток Симона рядом с ним в этой постели. Было довольно приятно, очевидно, просыпаться не рядом с Симоном, а просто — рядом с человеком. Ему бы хотелось, чтобы сегодня вечером здесь был кто-нибудь, чтобы он не чувствовал себя таким одиноким. Его мысли возвращают его к выражению лица Симона, его голосу, его нехарактерным манерам, и он достаёт телефона, печатая и удаляя сообщения бесконечное количество раз.

Ты в порядке?

Всё хорошо?

Всё под контролем?

Просто хотел удостовериться всё ли…

Он не отправляет ни одно из них. Он знает, что Симон всё равно не ответит. Симон Когда он заходит домой, он видит отца, растянувшегося на диване, его веки опущены, он держится за стакан, наполненный янтарной жидкостью. Один только его вид высасывает из Симона всю энергию, оставляя только ощущение оцепенения. Не желая тратить на него слова, он идёт по коридору, стучится в дверь Сары и заходит, когда слышит тихое «входи». Его сердце сжимается от вида Сары, лежащей в своей кровати, укрытой одеялом и прижимающей к груди мягкую игрушку лошади, которую он подарил ей на день рождения в прошлом году. — Ты в порядке? — спрашивает он, и она кивает, хотя он знает, что это ложь. Его сердце болит за неё, за его младшую сестру, он просто хочет, чтобы она была счастлива. Он знает самый быстрый способ поднять ей настроение, поэтому спрашивает: — Хочешь макарон с сыром? И она снова кивает, на этот раз настоящая улыбка озаряет её лицо. — Хорошо, оставайся здесь, и я принесу тебе тарелку, когда всё будет готово. Он не хочет, чтобы Саре снова приходилось выходить из комнаты сегодня вечером. Скорее всего, всё будет хорошо, потому что его отец никогда не пытался ударить Сару или его маму, когда она ещё была с ними. Он кричал на них, был ублюдком, заставлял их бояться, конечно, но никогда не применял к ним физическую силу. Нет, этот подарок всегда предназначался исключительно для Симона. Он не знает, какие странные доводы есть у его отца на этот счёт, то ли это глубоко укоренившийся сексизм, то ли он просто ненавидит Симона больше всего, но ему абсолютно всё равно. Он бы миллион раз предпочёл, чтобы это был он, а не Сара. Пока он перемешивает макароны с сыром, его мысли возвращаются к маме, которая поняла, что это блюдо — лучший способ, чтобы вернуть Сару из периодов молчания, когда она отказывалась говорить, и они понятия не имели, почему. Его мама обладала именно тем уровнем спокойствия и беззаботности, который мог заставить любого из них утонуть в её комфорте. Когда она умерла три года назад, кому-то другому надо было заменить её океан тепла. Саре было семь, и она пыталась разобраться со своим новым диагнозом, а его отец всё глубже погружался в свою зависимость, поэтому Симону пришлось делать это самому. По своим воспоминаниям он научился подражать ей, тому, как она уравновешивала вещи и как справлялась с Сарой. Тому, как создать ощущение, что, несмотря на то что их мамы больше нет, у Сары всё ещё есть кто-то, на кого она может положиться. Кто мог бы её обеспечить. В то время он был всего лишь подростком, не самой убедительной заменой родителю, но с течением нескольких месяцев он освоился в этой роли, и Сара на самом деле начала прислушиваться к нему, искать у него утешения. Он никогда не узнает, стал ли он более убедительным образцом для подражания или он наконец поняла, что никто другой не будет родителем для них. За несколько месяцев до начала этого учебного года сестра его матери, его тётя, миссис Диас, которая также является его учительницей английского языка, переехала в город. Но он до этого никогда не встречался с ней или знал что-то о ней, поэтому он проигнорировал её однажды, когда она попыталась узнать что-то о нём в начале учебного года. Он не нуждался в ней. Или в ком-то другом. Он просто научился перестать нуждаться в людях. Он пробует макароны, чтобы убедиться, что они готовы, наконец, выливает кастрюлю в дуршлаг, сливает воду, затем перекладывает их обратно, заливает молоко и добавляет сыр. Он убирает молоко обратно в холодильник и снова поворачивается к плите, намереваясь переложить макароны с сыром в тарелку. Он собирается положить дуршлаг в раковину, но тот выскальзывает из его рук, с грохотом падает на пол и эхом разносится по дому. Блять. Он слышит скрип дивана, а затем приближающиеся тяжёлые, неровные шаги. Он делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, сосредотачиваясь на том, чтобы переложить еду в небольшую тарелку, не оборачиваясь. — Привет, — агрессивно бормочет Мике. Он продолжает своё занятие, потому что в большинстве случаев, если ему повезёт, и он будет просто игнорировать его долгое время, Мике сдаётся. Но сегодня не его счастливый день, потому что Мике говорит: — Я разговариваю с тобой. Обращай внимание, когда твой отец говорит с тобой. Отец, он не может не усмехнуться молча. Прошло много времени с тех пор, как тот, по мнению Симона, действительно мог себя назвать так. Он оборачивается, пытаясь сохранить нейтральное выражение лица, глядя в глаза человеку, которого так ненавидит. — Извини, я просто делал Саре макароны с сыром. — Я делал, я делал, — Мике пародирует его, его зрачки настолько расширены, а слова настолько невнятны, что Симону требуется секунда, чтобы осознать, что он вообще говорит, — ты всегда находишь оправдания, мальчик. Почему ты сегодня вернулся настолько поздно? — Я был на работе. — И ты просто приходишь и будишь меня посреди ночи. — Ещё не середина ночи. — Блять, не смей огрызаться на меня. Тебе лучше начать проявлять ко мне уважение, — его отец делает шаг к нему. — Я проявлю его, когда ты его заслужишь, — и пошёл он к чёрту. К чёрту его и его тупой рот. Он так его ненавидит. Но он тут же об этом жалеет. Почему он, ради всего святого, всегда говорит что-то, не подумав дважды. Это его главный недостаток в школе, везде, но особенно здесь. Он чувствует, как его копчик ударяется о шкаф, когда Мик отталкивает его назад, вызывая спазмы боли в этой части тела. — Почему ты, блять, думаешь, что можешь так разговаривать со мной, — Мике снова пытается оттолкнуть его, но отступать больше некуда, поэтому ничего не происходит, кроме того, что руки Мике всё ещё на нём, а он достаточно близко, чтобы Симон мог почувствовать запах алкоголя в его дыхании. — Что-то наш вечно говорящий притих, — Мике хватает его за лицо, и он вздрагивает, ненавидя, как рот Мике превращается в устрашающую ухмылку в ответ на его реакцию, — я так и думал, — Мике шипит на него, прежде чем пройти мимо дивана и выйти на улицу. Симон понятия не имеет, куда он направляется. Часть его надеется, что он забредёт достаточно далеко и никогда не вернётся, но он знает, что в какой-то момент ему это будет нужно. Мике платит налоги, оплачивает дом и электричество, даже если это всё, что он, чёрт возьми, делает. Ему нужно время, чтобы встряхнуться, успокоить мысли и руки, прежде чем взять тарелку и пойти по коридору. — Держи, — он говорит с улыбкой, протягивая ей макароны с сыром и садясь на кровать напротив неё. — Спасибо, Симон, — она улыбается, ставя тарелку на тумбочку. Он наблюдает, как она колеблется секунду, прежде чем обнять его за талию и прильнуть к нему. Он прижимает её к себе, пытаясь хотя бы на мгновение позволить себе расслабиться и насладиться её комфортом, — папа проснулся? — она спрашивает. — Нет, всё в порядке, — врёт он, но судя по тому, как она сильнее обнимает его, он уверен, что она тоже знает, что он врёт. В конце концов он возвращается на кухню и, почистив раковину, садится за стол, вытаскивая книги из рюкзака. Он так устал. Он смотрит на «Гордость и предубеждение», прикрыв глаза. Он не может позволить себе сейчас заснуть и ещё больше отстать от учёбы. Он не может позволить, чтобы учителя это заметили. Ему нужно дожить только до июня, и тогда он сможет навсегда покончить со школой. Он читает до тех пор, пока слова на странице не начинают сливаться во что-то неразборчивое, сколько бы раз он ни пытался моргнуть. Пять минут спустя он засыпает на книгах. Ему снится «Гордость и предубеждение», мистер Дарси делает ему предложение под дождём. Кто-то дует ему в лицо. Стоп. Кто-то дует ему в лицо. — Ух, — он выпрямляется, атакованный люминесцентным школьным освещением. — Доброе утро, — говорит миссис Диас, — стоит ли мне принести тебе одеяло, чтобы тебе было удобнее? — В свою защиту скажу, что мне снилась эта книга, так что считайте, что я присутствую, — он слышит смех в ответ на его фразу. Хорошо. — О, да? — спрашивает она, — итак, все, слушайте! Симон нам сейчас расскажет о своём сне. Я уверена, это намного интереснее книги. Он в невыгодном положении, потому что он всё ещё сонный, всё ещё дезориентированный, но он может это сделать. Если есть что-то, что никто не сможет у него отнять, так это его способность выступать перед публикой. Он никогда не отступал перед вызовами, особенно от неё. — Итак, — начинает он, полностью осознавая, что все глаза в комнате направлены на него. Однако, это ещё больше подогревает его уверенность. Обращать внимание всего класса на учеников во время урока обычно не в её стиле, но он всегда был особым случаем, — я нахожусь в поместье, когда приезжает этот человек. Он думает, что я самый красивый из братьев, поэтому делает мне предложение. И я сижу там и думаю: боже мой, парень. Ты двоюродный брат моего отца? Отвратительно. — Какая драма, — жестикулирует миссис Диас, — продолжай. Он видит огонь соперничества в её глазах. Она хочет знать, как много он прочитал. — Я иду на этот бал и вижу там этого великолепного парня. Типа, нереально крутого. И мы разделяем танец… — стоп, блин, он запутывается в повествовании, — но я узнаю, что он был участником этого ужасного заговора с целью разлучить моего старшего брата Джоша и его возлюбленную Бринсли. Миссис Диас утвердительно кивает: — Какая смелость. — Верно? — он громко усмехается, — а потом, вы не поверите, парень делает мне предложение. И он такой: «думаю, ты чертовски беден, но, Боже, я хочу попасть к этим Хейнам». И я такой: «знаешь что? Моей маме вот-вот станет плохо, поэтому у меня нет времени на тебя. Пока!» — А потом? — она подсказывает. А дальше он не читал, поэтому он вздыхает, принимая поражение: — Это всё. Её улыбка становится мрачной. Люди смеются, и это единственное, что ему нравится в происходящем. Миссис Диас продолжает урок. Он протирает глаза от усталости, пытаясь снова сфокусироваться. Почему он так устал? Наверное, потому, что он уснул за кухонным столом, но разве подростки не должны обладать бесконечной юношеской энергией или что-то такое? Когда урок заканчивается, он пытается выскочить за дверь вместе с Фреей, которая хвалит его невероятную импровизацию. — Симон? — миссис Диас зовёт, — останься в кабинете, ладно? Прекрасно. Он останавливается, показывая средний палец любому, кто хихикает или желает ему удачи. Как только они уходят, миссис Диас направляется к двери, закрывает её и указывает на стол рядом с ним, её выражение лица раздражающе нейтрально. Застонав, он садится за него. — Извините, что заснул, миссис Диас, — машинально говорит он. Он не то чтобы раскаивается, но надеется, что это поможет ему поскорее выбраться отсюда. — Я понимаю формальность на уроках, но тебе необязательно называть меня так, когда мы наедине, племянник. Ему не нравится, как это звучит. Она живёт здесь всего несколько месяцев, а он знает её только с начала этого учебного года. — Знаешь, чтение твоих ответов на мои вопросы всегда является самым ярким событием моего дня, — она отодвигает стул перед его столом, садится и закидывает руки за спинку. Он опускает глаза, избегая её взгляда, — однако в последнее время они стали короче. Небрежнее. Твоя успеваемость падает. А теперь ты спишь во время урока, хотя обычно ты громче всех в классе. Он продолжает молчать. Он ничего не может сказать здесь, не может найти оправданий, которые не вызвали бы у неё подозрений. — У тебя есть проблемы со сном? — её голос колеблется, и он знает почему. Она знает, что не имеет права спрашивать о его жизни. Вы никогда не беспокоились обо мне до смерти мамы, так что не притворяйтесь, что вас волнует это сейчас. Ему хочется выплюнуть в неё эти слова, но он сохраняет спокойное и хладнокровное поведение. Он не может позволить сдерживаемым эмоциям вести разговор с ней. — Прости меня за желание узнать, как моя семья, — говорит она, закатывая глаза, от чего у него на лбу дёргается вена, — и прекрати делать вид, что знаешь обо мне всё. Линда и я- — Нет, — в его глазах лёд, — не произносите имя моей мамы. — Не веди себя как ребёнок, — резко говорит она, и это то, что заставляет его подняться на ноги. Он перекидывает рюкзак через плечо. — Я прочитаю больше сегодня вечером, так что вам не придётся снова выделять меня- — Симон, сядь. Он заставляет себя оставаться сдержанным. Он не хочет слышать больше ни слова, но также не хочет, чтобы она отправила его к завучу за такое поведение. Поэтому он просто стоит там, застывший в подвешенном состоянии. — Посмотри на меня, — она говорит. Нет. Она выглядит точно так же, как его мама, если бы ей было чуть больше тридцати, и у неё были бы крашеные волосы. У неё тот же нос, разрез глаз, текстура волос, подбородок. Он не может смотреть на неё. Это вновь откроет болезненные раны, которые ему удалось залечить после смерти матери. У него нет времени снова залечивать их. В этот момент дверь открывается, и в комнату входит кто-то ещё — высокий мужчина в галстуке и классической рубашке, застёгнутой на шее. Это Карл Холм, учитель, специализирующийся на факультативах по семейным и потребительским наукам, таким как развитие детей. Правда, он больше похож на учителя физкультуры: ноги толще ствола дерева. Он знает мистера Холма с дошкольного возраста, наполовину потому, что он хотел получить отсрочку в старшем классе, а наполовину потому, что он хорошо ладит с детьми, так что, возможно, у него есть будущее в этой сфере. Конечно, он продал бы свою душу, чтобы стать космонавтом и путешествовать по бесконечным безднам космоса, но он не любитель математики или естественных наук, поэтому он отказался от этой мечты. В любом случае, он давно не мечтает о светлом будущем. — Симон, — приветствует мистер Холм, его звучный голос сотрясает комнату. Симон поворачивается к миссис Диас, благодарный за возможность сбежать. — Ваш муж здесь, чтобы пообжиматься с вами, так что я ухожу. Мистер Холм задыхается. Миссис Диас хлопает себя по лицу. Он уже ушёл.