Убереги меня на рубеже моих дней

Туман лениво ложился на скалистые узоры природной красоты. Словно могучей ладонью, присланной небом, он оглаживал зелёные ветви, пробирался сквозь густые кустарники и пронизывал собой каждый уголок бесконечных лесов. Оставляя за собой след уловимого уныния оседал на подмостках нетронутых тропинок. В эти дни он был хозяином гор, гостем лесных бесконечностей. Особенно красиво в туманном пространстве солнце лелеяло свои лучи. Игриво проскальзывая меж чуть заметной его пустотой, солнце раскидывало много тонких полос. Ласково, но юрко лучики перепрыгивали, сменяя друг друга. Они следовали, игриво подталкивая блик за бликом, словно играли в хасся орай. Но следовало прохладному ветру пусть и немного, но сорвать порывом тишину с неокрепших кое-где ветвей, лучи шумели, трещали и мгновенно исчезали в прохладных потоках свободного воздуха, гонимые лёгкими тучевыми облаками. Вокруг всё было зелено, умиротворённо, пусть и серые пустоты тумана укладывались пеленой на свободные отрезки. Погрешность эту можно было простить тихой природе. В прощение есть сила, как и в признании. Так говорил Чонхо. И признание давалось ему теперь слишком нелегко. Однажды поутру ещё до ухода Минги он отметил, что многие кустарники поблёкли, деревья неестественно склонились вниз, а цветы то тут, то там увядали и падали. Пусть тогда и удалось спасти добрую часть умерщвлённых растений, сейчас ситуация становилась всё более критичной. Деревья клонились следом за цветами, ветки сушились, листья беспощадно опадали у цветов. Запах перегноя, смешанного с илом в какой-то момент обрёл нового товарища. Так пахли больные корни, что уничтожала природа. Трава, словно устала и вяла. А красиво отстриженные кусты покрывались сорняками. Раз за разом Чонхо постригал, поливал, обрабатывал поражённые участки, выкорчёвывал болезненные очаги. Однако результата было мало и в считанные дни до этого цветущий, красивый сад, что был взращен его молодыми, старательными руками, превратился в пустое полотно. Незаполненное, осквернённое и далёкое. Квёлые цветы липли друг к другу, вокруг царила разруха. И Чонхо это видел и ему было больно. Сначала жутко. Не понимая и изнемогая в переживаниях о своём труде, он воспринял всё слишком терпко. Но после ухода друга смиренно принял. И теперь в обязанности его входил ни сколько полноценной уход, а только лишь поддержка всё более потребного вида тому хаосу, что предстал пред ними. Сейчас Чонхо долго уже стоял посреди чахлых ветвей, слегка ёжась от прохлады. В левой руке его застыл секатор, на лезвии которого были остатки срезанных мёртвых корешков. Взгляд его блуждал размеренно по периметру сада. Где-то там, внутри его души, стыла печалью жимолость. Под старым деревом, могучим и величественным, выделялся земляной бугорок, прикрытый веточками ели и белыми лепестками любимых цветов Широ – белых лилий. Их ослепительный когда-то стан был прибит невозможностью взрасти под солнечными лучами. Они лежали, тихо дотлевая своё ушедшее время. А время утекало. Взгляд Чонхо застыл на этом клочке земли. В носу неприятно защекотало. В стеклянных глаза, которые он тут же зажмурил, можно было углядеть тоску. — Всё пытаешься бороться, милый мой. – Ёкито-сан взявшись будто из ниоткуда тихо вопросила его. Чонхо открыл глаза и обернулся на стоящую рядом старушку. Она была одета в длинное тёмное, глубоко винного цвета кимоно. Длинные волосы были заплетены в тугую, седую косу. Чонхо опустил взор к низу и легко улыбнулся. Он не услышал её поступи, потому что она стояла пред ним босая. — Я не могу иначе. Столько вложено сил, что жаль и... Госпожа... — Я не про сад. Чонхо перевёл взгляд с её босых ног на лицо. Ёкито-сан взглянула на него. Её далёкие глаза печально мигнули и она, одарив его лёгкой улыбкой, аккуратно взяла Чонхо за руку. Прикосновение то было невесомым. Едва ли заметным. — Я думал, он проживёт с нами дольше. В тот день я... потерял двух друзей разом. — Хотару должен был уйти следом за Минги, Чонхо. Такой замысел. — У кого? — У судьбы. У судьбы на каждого свои планы. Каждому она прокладывает свои пути. – Ёкито потрепала руку Чонхо, нежно поглаживая, как свойственно обычно матери, успокаивая его своим тихим жестом. – Вышло так, что у Минги с Хотару эти дороги сошлись в единой точке. В ту ночь, когда Минги покинул их дом, Хотару убежал далеко в окраины леса и долго не возвращался. Обеспокоены были все, лишь только Ёкито-сан была смиренна. В тот день из дома она почти не выходила, закрывшись в своей комнате. Тогда комната старушки пропахла благовониями и пропиталась её тихим голосом, взывающим к Вселенной о его мирном уходе.

Мирном и своевременном.

Ближе к вечеру старушке всё же пришлось выйти. Тихий оклик Чонхо вывел её на тропинку прямо к телу. К телу мощного, здорового, пусть и старого пса, что лежал посреди тропы и будто спал. Но сон тот стал для него последним. Хотару не стало в тот же вечер ровно в 19:59. Чонхо лишь увидел, как пёс спокойно вернулся из леса и, свернувшись тихо не земле, не издав ни звука, прикрыл глаза. И у(мер)снул. Хотару в доме все любили. Это был тихий, умный пёс. Он никогда не был навязчив. Редко игрив, чаще спокоен. И тогда, мирно лежа на земле, Чонхо казалось, будто он просто набирается сил, что забрала длительная прогулка по лесу. Подошедшая Ёкито нежно погладила его по морде, Чонхо боле выдержать не смог и заплакал. На слёзы его в тот вечер вышли Куро и Широ. Откуда-то даже нэко сползлись и обступили Хотару. Все они глядели на него. Вокруг повисла тяжёлая тишина. Не было слышно ничего, покуда из кустов не выбежала сумасшедшим нечто Рири. Она юрко подлетела к Хотару и по привычке напала на него с желанием вызвать на игру. И удивлению её не было предела, когда животное осознало, что её четвероногий друг играть с ней боле не станет. Он не вставал и даже не поднимал головы. Тогда Рири уткнулась в него своей маленькой мордашкой и протяжно муркнула. А потом и вовсе легла, умещаясь с Хотару рядом и умолкла. Тишину боле не нарушил никто. Для его погребения Ёкито-сан выбрала место самое ценное и важное. Под большим столетним деревом, прорастающим на их территории. Таких деревьев вокруг, в горах, не так-то много. И отдать честь верному другу было её долгом. Так Хотару и упокоился и стал неотъемлемой теперь частью величественной природы, что окружала их мирную, спокойную жизнь. — Ёкито-сан... — Мм? – Промычала тихо куда-то в пустоту. — Вы знали, что Минги заберёт его с собой? Что Хотару умрёт. — Так. – Она сжимала его ладонь и глядела на могилу Хотару. — А Минги.. он.. — Время его не пришло, Чонхо. — Так странно, Госпожа... – Кивнул и всмотрелся в кустарники, что отчаянно пытался спасти. — Странность и есть жизнь... — Минги забрал с собой всё, что было для меня таким важным, – губы его дрогнули, с глаз бегло упала одна только лишь слезинка, которую Чонхо аккуратно стёр большим пальцем. — Минги оставил тебе куда больше, чем ты думаешь, милый мой, – она обернулась и посмотрела на него, – он всем нам оставил гораздо больше, чем только мог. Чонхо глядел на неё заворожённый, тихий, забитый собственной грустью по другу, которого крепко любил. — Минги оставил нам воспоминания о временах, которые он подарил нам. — И я буду их хранить, Госпожа. – Кивнул Чонхо, пытаясь успокоить подступающие слёзы. — Верно, милый мой, верно. Пойду я погляжу, как наша Нана поживает. – Она бережно отпустила его руку, взглянула на него в последний раз и, легко развернувшись, побрела в стойло. Нана стояла смиренно пожёвывая подготовленное Куро сено. Когда Ёкито вошла, Нана поглядела на неё и, раздувая сильно ноздри, прогремела протяжным му. — Ну, Нана-сан, моя хорошая, давай-ка я помогу тебе. Ёкито аккуратно открыла дверцу и подошла ближе. Подставив небольшой стульчик и глиняный кувшин с широким основанием, старушка ловко, но аккуратно взялась доить корову. Вымя её было наполненным и тяжёлым. Первые струйки молока звучно прозвенели по стенкам кувшина. Нана смирно стояла, жуя сено, пока Ёкито-сан доила это прекрасное животное. Сложенная набок коса отягощала плечо. Раньше старушка словно не чувствовала веса собственных волос, а теперь они тяготили тело и голову гулким балластом. Было неудобно, потому и во время дойки Ёкито перекидывала косу с одной стороны на другую, с одного плеча на другое, чтобы привыкнуть к образовавшейся тяжести, распределяя её равномерно для собственного тела. — Нана-сан..... и когда мои волосы стали такими тяжёлыми... – Прошептала старушка, вглядываясь в резные узоры на пенке от свежего молока и горько-горько заплакав.