Люблю. Целую. Снишься.

Иногда я хочу раствориться, как тень Мне не надо с тобою ни песен, ни танцев Иногда я совсем не хочу целоваться Целый день, целый день, целый день Иногда я вообще не боюсь умирать Знаю точно, что долгой не будет разлука Как обычно узнаешь до первого звука И румянцем зальёшься опять Иногда я боюсь потерять этот взгляд Упустить хоть одно твоё тихое слово Иногда я на всё что угодно готова Лишь бы ты говорил всё подряд Иногда замолчи, замолчи, я прошу, замолчи Иногда посиди ещё часик (Хотя бы) Ну куда тебе на ночь, да через ухабы? Да и делись куда-то ключи.

* * *

По зиме в половину седьмого на улице темень, гололёд и мороз минус пятнадцать. Смена с восьми до восьми, несколько плановых операций — рутина хирурга. По зиме в половину седьмого дома кромешная синяя темень, тик часов в прихожей и холодок в отношениях. Смена с восьми до восьми, одна плановая операция — уйти тихо — рутина любовника. Он делал так не раз, уповал на удачу и сейчас позорно быстро запаковывался в болоньевую куртку цвета хаки, ботинки, шапку… шарф никак не находился — Андрей почти плюнул. Он хотел успеть в метро до часа пик, обойдётся без… В комнате выразительно охнул вытертый диван. Миша всё-таки встал, негромко зашаркали липкие заношенные тапки. Андрей чертыхнулся — зря. Помяни чёрта, он из табакерки непременно выпрыгнет. Поссорятся с утра — день псу под хвост. Он напортачит с отчётностью, Миха нажрётся. Выскользнуть пока не поздно? Ещё, блин, лучше. — Андрюх? — неуверенно позвал Миша, а потом, зашаркав активнее, продолжил: — Я тут… Помятый, будто вовсе не ложился, а специально караулил его. Раздражение мигнуло красным и растворилось светом фар. До десяти, Андрюх, короткий вдох, длинный выдох, как советовал Шурик. — Ну? — Андрей покосился на входную дверь, коротко поглядел на силуэт, выплывающий из комнаты в прихожую. Нервы совсем ни к чёрту, руки сами теребят манжеты, глаза бегают. Приходится напомнить себе: это Миша, всё ещё его Миша. — Дюх, подожди, я тут это… Ну, сейчас холодно же, да? И я вот пока дома сидел, подумал… Вот высидел, короче. Глотая окончания, — плохо для пищеварения мозга — частил Горшок, решительно что-то протягивая. Что-то, что прижимал к себе руками всё это время, пока Андрей мельтешил, как бегунок. Князь принял, вонзив пальцы в кольца вязки. По первости решил, что Мишка шарф принёс. Он же всё равно дома сидит, может постирал… хотя с какой радости? До годовщины ещё пропасть времени, а Князь его в приязни к бытовухе не уличал. Впрочем, чем ему ещё заниматься? Миха не уходил, а чего-то ждал. Мялся, перекатывался с пятки на носок. А потом до Князя дошло. Он потянулся к выключателю. Зажёгся болезненный свет, а в руках нарисовался шарф. Действительно шарф, только не его — неприметно-тёмный и полосатый как носок. Этот оказался в голубо-сине-белых цветах, с лохматыми озорными пампушками-кисточками и чуть съехавшей в полотне надписью «Зенит». — Когда только успел?.. — беспомощно спросил Андрей, сжимая тёплый мягкий шарф, моментально согревающий ладони. — Да я это… Твой совсем тряпка половая, ничё не греет же, а этот хороший, я натренировался, пузо всё исколол! Шерсть нормальную нашёл… И… Ну помнишь ведь? «Это не ливень, это не град, это в атаке "Зенит"»… — …Ленинград, — продолжил за ним Андрей, не веря своим ушам. — Точно! — горячо обрадовался Мишка. — Ну ты попробуй! — взбудоражено залепетал он, сверкая глазами, в глубине которых притаилась мутноватая печаль и отчаянное ожидание. Стало стыдно за все мысли про побег. — Не нравится?.. — сник он, не встретив энтузиазма. — Очень нравится, — тут же уверил его Андрей и не стал томить, расстегнул куртку, свернул шарф вдвое и завязал под самое горло, зарываясь лицом. Мягкий и колется. Колется, от новизны, а не потому что злой и кусачий. Шарф начал согревать изнутри, словно глоток чая с хорошим сахарным песком. Мишка вплотную смотрел на Андрея. Бесконечно счастливо, как дурной улыбался. Так неловко, ласково, будто гладил взглядом. Потянуло на подвиги и маленькие глупости. Андрей прижал его к себе, мятого, горячего со сна, в мурашках от комнатной прохлады. Миша начал что-то бормотать, объясниться, рассказывать, но Князь его не слушал, только отвечал невпопад: — Ага, да, умница, — и тогда Мишка умолк, перестал пыхтеть, забрался ладонями под куртку. Так и остались стоять. Князь про всё на свете забыл. Он бы и продолжил стоять с Мишей, согревая его и парясь в куртке сам, если бы не головастый Мишка, не растерявший мозги в отличие от всяких хирургов. — Не опоздаешь? — озабоченно спросил он. — Точно! — испугался Андрей и рванул к двери, на ходу благодаря и выскакивая в мутную парадную, так и не сказав ничего важного Мишке. Он решил придержать важный разговор до вечера. Теперь остаётся самое сложное — дождаться окончания одной смены и принять другую.

* * *