Люблю. Целую. Снишься.

Я забыл твоё тепло, Осудив себя навеки. Веки снегом замело И моей любви побеги. Верь, что в небе солнце! Знай, что я не рядом! Боль сжигает тело! Ты — зарази меня жизнью!

* * *

Он слышал Мишины шаги, петляющие по квартире. Слышал, как звенели стаканы, и как графин ронял воду, наполняясь до краёв. Как Миша жадно пил, припадая к краю сухими яркими губами. Слышал удар стекла, разбитого спросонья. И вскрик тоже услышал. Порезы на крупной жилистой ступне с высоким подъёмом тонкие и глубокие. От Миши резко пахло кровью и болью, его впалая грудь конвульсивно опадала — надувался мягкий белый живот. Андрей присел перед ним на корточки, закинул ногу на колено и понял, что дело дрянь. Кровь самая обыкновенная — пряная и живая, тёплая, почти чёрная. Похожая на ту, какую Андрей брал раз в месяц у знакомого из больницы, но беда крылась в другом. Багровела Мишина кровь. Мише больно. Он круто запрокинул голову, кусая губы, а Андрей чувствовал зов. Он был в шаге от того, чтобы опуститься рядом и начать ползать у Миши в ногах, собирая неживыми губами солёную росу. Расколотый стакан остался позабытыми осколками. Андрей уделал руки и его накрыло, в голове поднялся тяжёлый гул. Со звериным хрипом он привалился к Мишиному бедру. Измученный и оглушённый. Тёплое пачкало штаны, пульсирующими ручейками впитывалось в одежду, а Миша удивлённо говорил: — Ты крови боишься? Андрей, чё ты, Андрей? Те плохо, да? Блевать собрался? — Рука в смятённом жесте легла на затылок, ногти впились в кожу и Андрей закивал. Сообразительный Миша сам всё придумал и решил, Андрей не стал ему мешать, не стал пугать, никак не в силах надышаться. Аромат никаких свежих фруктов и цветов не шёл в сравнение с ароматом тёплой крови. Миша кинулся его успокаивать, бормотать глупости, трусить ногой, с которой срывались капли на паркет: — «Вишь? Нормально всё, ё-маё! Совсем не больно даже… неожиданно прост, всего лишь царапина, понимаешь, да?». Андрей обнял его за бёдра, схоронился на животе, только бы не показывать лица. А как немного успокоился, помог подняться и отвёл в ванную, хромающего и подволакивающего располосованную ступню. Андрей оставил его одного в душевой, ошалело посоветовал полить ногу холодной водой, а сам рванул на кухню, прижимаясь губами к окровавленным ладоням. Сухой язык заблудился между пальцами и помешательство не отпускало до тех пор пока кровь не оказалась слизана досуха. — Андрюх! У тя липучка есть, а? Из мутных глубин на поверхность позвал звонкий юный голос. Андрей судорожно вспомнил, что у него нет и никогда не было аптечки и, конечно, никакого пластыря в ней. Он принял за счастье сбежать в аптеку.

* * *