Люблю. Целую. Снишься.

* * *

Андрей Мишу с цепочкой никогда не видел и даже не задумывался над тем, что когда-нибудь это изменится. Как-то раз Миха однозначно и ёмко высказался насчёт всех этих малиновых пиджаков и золотых цыганских цацек. Так рьяно высказался, короче, что и мыслить о добропорядочном анархисте в этом направлении было совестно. Поэтому, когда Горшок в чёрной водолазке с высоким горлом, является к нему в гости, то с Князем у порога случается что-то на подобии микро контузии. Это когда на голову надели кастрюлю и ёбнули по ней поварёшкой. Вот он стоит, а в ушах блеющий камельтоновый вой, и губы Мишины что-то шевелятся ещё, говорят слова, а он стоит, как громом поражённый, и таращится на тонкую серебряную цепочку поверх чёрной тонкой водолазки в облипку. И посмотреть куда-то в другое место попросту не может, потому что — это пиздец, это ни в какие рамки. Съезд колпака внепариийный, под римской нумерацией уходящей в минус бесконечность. Он же без ножа режет, с особым цинизмом и вкусом. Сразу видно — человек знает толк в изощрённом убийстве и виртуозно этим пользуется в быту, чтоб Князь нутром чувствовал, как крутится барабан револьвера у дрожащих коленок, в висках колотится пульс. Это хуже, чем если бы Горшок пришёл сразу голым. Это даже хуже, чем массивная бляха на кожаном на ремне, которая, словно магнит для моментально тяжелеющего, наливающегося топлёным железом взгляда Андрея, прилипающего к этой треклятой бляхе под серебро намертво. Губы Мишины, ярко очерченные, возмущаются, а потом замирают, красиво стынут в ухмылке, в чувственном оскале, и он с колким пониманием поддевает большим пальцем цепочку, натягивает на шее и немного подтягивает её выше, чтоб несильно давила на кадык, врезалась в горловину водолазки. Скользит ногтём, наматывает на пальцы восьмёркой-бесконечностью, играется. Показушник. — Я так понял, мы на свидание? — роняет Андрей не моргая, облизывая взглядом украшение, грудь, покатые плечи. — Умоляю, скажи мне, что ты на малиновой девятке и в ней играет «Мираж»… Она сейчас под окнами?.. — Свидание, — кривится Миха, раскусив слово и выплюнув, дёргает цепочку и она игриво мигнула в свете. Князь, как кот, проследил за этим. — Я не хожу на свидания, ё-моё. Андрей ощутимо прикусил щёку, наконец, нашёл в себе нечеловеческую силу посмотреть в его лицо, чтоб увидеть там капризно напряжённые губы и упрямый взгляд. — Конечно, братки не ходят на свидания, — потянулся к цепочке и убрал Михину настырную руку, чтоб не порвал такие изящные на вид звенья своей лапой. Пригладил вздыбленное серебро, согретое их общим теплом и покружил пальцами там, где разлёт острых стрел ключиц. — Они просто хватают понравившийся объект и утаскивают с сбой в пещеру, — Горшок посмеялся, оценил, и Андрей ладонью собрал этот рокочущий звук. Такой ответ пришёлся Михе по душе. Он там уже, себе надумал всякого, что можно в этой пещере сделать с понравившиймся «объектом». Надумал и потянулся вперёд, чтоб, видимо, подтвердить, что он самый что ни наесть разбойник и в этой игре он знает правила. Князь обнимает его за шею, заставляет смотреть себе в глаза и говорит: — Малиновая девятка, Миха, держи себя в себе. Похлопал по шее, запустил пальцы в волосы напоследок и отошёл. Имеет же он право на последнее желание, раз его тут ласково убивают?

* * *

За цепочку на голой коже Миха всё время цеплялся пальцами. Видно — непривычно ему, чувствует что-то инородное на теле и вся его нервозность, накопленная, должно быть за годы, концентрируется и выходит этими нервными подёргиваниями, покручиваниями. Звенья немного хрустят, когда он сосбаривает серебро, вечно они у него перекручены, вечно Андрей ненароком поправляет, только как выпадает такая возможность, приглаживает пальцами невзначай. То она у Михи вообще на спине болтается… Спереди в такие моменты казалось, что он ошейник нацепил, матёрый волк в выставочной удавке. На это и смотреть невозможно, но Князь смотрел. Как по утру, встрёпанный, только продравший глаза Миха склонялся над раковиной и цепочка провисала, порой заякала о край, пока он умывался и отфыркивался от ледяной воды. Как она липла к взмокшей солёной коже извилистой драгоценной змейкой, вилась строптиво, образуя не изящный полукруг, но что-то совершенно новое. И всё же, это всё не его. Красиво, неброско, хищно. Под стать. Но не его. Андрей волосы Горшка обожал. Серебро в них змеилось, особенно в последнее время заснежив виски. Его волосы тяжело не обожать, потому что те магнитились к пальцам, липли от статического электричества к ладоням и было это забавно и трогательно. Князь это к тому, что отведя распущенную копну, укрывшую плечи и натёкшую меж лопаток, он поддел с лёгкостью цепочку, и быстро справился с нехитрым замком. Тонкая змейка облизала чужую голую грудь и спряталась в кулаке Андрея, пока Горшок отставлял недопитый чай, не успев поймать ловкую ладонь. — Ё-моё, значит, вот чё ты глядишь так всё время… — Не жидись, Миха, ты себе лавку с украшениями купить можешь, зажмёшь для меня одну цепочку? — поднял руку и отпустил её, свесившуюся вниз. Напоминало петлю, торчащую с потолка. Горшок хмыкнул, пожал плечами и ничего не ответил. Только коротко потрогал голое горло. Теребить стало нечего, а Андрей убрал украшение в карман, чтоб у самого руки не тянулись и у Горшка соблазна не было, пускай невольно, но притягивать всё внимание к своей шее.

* * *