Человечность

Я всегда удивлялся тем, кто говорит, что жизнь очень сложна, что в ней черных полос куда больше, чем белых, что они хотели бы вернуться в счастливое и беззаботное детство и т.д. Лично я всю свою жизнь смотрел на мир беззаботно и, как мне говорили взрослые, в какой-то мере простодушно. И вправду, большую часть своей жизни я старался радоваться всему, чем владеет этот огромный и по-настоящему нераскрытый мир, я впитывал его красоту, поэтому чаще всего выступал в роли наблюдателя. Мне нравилось смотреть, как дети из моей площадки вместе строят замки и играют в импровизированные игры, как мечтают мои одноклассники о работе агентами в D.D.D. и даже активничают больше других на уроках физкультуры. По выходным я выходил на улицу и гулял везде до границы с огромной бетонной стеной, которая защищала наш город от распространившегося по штату вируса. В такие моменты я чувствовал восторг от компании D.D.D, которая не только защищает нас, но и мотивирует людей к защите собственных и чужих домов. А что же я? Ну, отучившись в одной из трёх школ нашего города, я не слишком-таки волновался по-поводу работы и не имел особых стремлений, в отличие от моих сверстников. Дворник, уборщик, почтальон — всё это прекрасные и нужные работы. Может, кто-то моего возраста уже успел стать стажёром в D.D.D и доблестно готовится оберегать жителей, или разрабатывает антидот от вируса, что не менее важно. Мне всё равно хотелось за всех радоваться, несмотря на то, большой или маленький вклад они делали. Так, я, Филипп Ньюмэн, в данный момент работаю вахтёром в одном из домов, иногда исполняя должность уборщика первого этажа и дворника, который убирает подъезд дома. Люди тут прекрасные: начиная от малого возраста и старше они меня не тревожат, изредка бросают на меня взгляды, в который читается слово «Чудик», когда я приветствую их с улыбкой и спрашиваю про их день. Однако в целом они все хорошие, просто не привыкли к проявлению доброты от такого непримечательного и неброского человека, в чём я их не виню. Мне говорили, что я слишком добр, особенно эти речи участились с моим взрослением, когда окружающие больше и больше не верят в бескорыстную и ничего не скрывающую за собой доброту, но я всё равно оставался таким, какой я есть, ведь, как я полагал, так люди сами станут чуть добрее. Со временем что-то изменилось в моей работе: стали чаще приходить сотрудники D.D.D и спрашивать у меня про жителей дома, про их странности в поведении и возможные ошибки в документах, после чего пошли проверки и сбор данных по всему городу. Я, в том числе и весь город, задавались вопросами, и спустя время нам сообщили о возможном распространении вируса в нашем тихом безопасном городе. К тому же мне и другим вахтёрам дали пройти обучение, в котором нам рассказали, что «вирус» — это своего рода новая форма жизни, которая копирует чей-либо облик, поэтому представителям нашей профессии стоит быть бдительными, чтобы «вирус» не получил ещё большее распространение и навредил людям. С этого момента мне предстояло удостоверяться не только в том, живет ли человек в этом доме или нет, но и тщательно проверять документы и сверять внешность жильцов с их оригинальными фотографиями, сделанными как раз во время сбора данных. Тогда меня осенила мысль: теперь я, как и агенты D.D.D, являюсь немаловажной частью общества, играю, по сути, роль тех самых доблестных защитников. Это вдохновило меня на добросовестное выполнение работы, но тогда я ещё не полагал, какой ценой оно мне может обойтись. Сначала особых трудностей не возникало, но изредка появлялись «двойники» — те самые новые формы жизни, которые копировали внешность жителей на тяп-ляп, а в документах совершали глупые ошибки. Может, работа и была тревожной для меня, ведь очень страшно было совершить хотя бы малейшую оплошность и стать причиной распространения вируса, но каждый вечер приходили сотрудники компании и перепроверяли жителей. Да, по правде сказать, в первые дни я совершал просчеты и впускал двойников, но очень быстро их ловили агенты и всё заканчивалось мирно. Как бы мне этого не хотелось, но вирус продолжал распространяться из-за некоторых вахтёров. Двойников становилось всё больше, а отрядов агентов стало не хватать, чтобы они могли вечерами перепроверять жителей. С каждым разом в новостях появлялось больше сообщений о том, что двойник проник в чужую квартиру и чуть ли не довёл до смерти от потери крови жителя. Мне становилось боязно слушать новости, но я продолжал верить в лучшее и надеяться на ученых компании, которые смогут в скором времени досконально изучить вирус и разработать лекарство. Я продолжал гулять и радоваться окружающей меня красоте, улыбаться прохожим людям и, конечно же, жителям. С такой же радостью я убирался на этаже и на улице, стараясь радовать и в какой-то мере успокаивать жителей дома. Однажды я увидел Анастейшу, одну из жительниц дома, взволнованную чем-то и чуть ли не плачущую. Я решил завести с ней разговор. — Как прошёл твой день в школе, Анастейша? — Мистер вахтёр, а правда, что меня могут убить, если я совершу ошибку в документах? — она проигнорировала мой вопрос. К сожалению, это была правда, и даже я когда-то был шокирован новостью о том, что вахтёр неправильно понял жительницу дома, которая добавила родинку себе на лицо с помощью макияжа, а потому вызвал агентов, который в одно мгновенье убили настоящего человека. — Да, это правда, — никогда бы я не смог солгать человеку, тем более такому молодому, у которого ещё вся жизнь впереди, — но если ты будешь всегда носить с собой документы и соответствовать внешности, которая указана в оригинальном фото, тогда ничего плохого с тобой не случится. — А если я захочу поменять внешность? — Когда наступит твой день рождения, тебе будут переделывать документы, и ты можешь прийти в таком виде, котором захочешь, но главное — соответствовать ей в течение какого-то времени, — пояснил я ей, а потом добавил с самой радостной улыбкой, которую только имел, — а твой день рождения в марте, это совсем скоро! Сработало! На её лице появилась улыбка, хотя дорожки от редких слезинок остались. — Спасибо, мистер вахтёр! Проверив её документы, которые соответствовали оригиналу, я впустил девочку. Вприпрыжку она пошла домой, а я проводил её счастливым взглядом. Именно в такие моменты я верил — улыбка может изменить мир, может, чей-то совсем ещё маленький и не слишком зрелый, но изменить. А я живу не зря. Не смотря на мои по-наивности позитивные прогнозы, ситуация в городе становилась всё хуже, а люди — тревожнее. Однажды произошло то, что шокировало всех — двойник в одиночку убил весь трехэтажный дом, в том числе вахтёра, который его впустил. С этого момента работа агентства стала активнее, а требования к вахтёрам — выше: теперь вся наша работа заключалась в сидении в неуютной каморке, с одиноко стоящим маленьким диваном, а про уборку окружающей территории можно было забыть, чему я был не очень рад, ведь в скором времени дом мог стать совсем грязным и не радовать жителей так, как раньше. Но тут я нашел лазейку — когда моя смена заканчивалась, а до комендантского часа оставалось какое-то время, я уделял его уборке, из-за чего спал меньше, но оставался с довольным чувством выполненного долга. Чтобы вы отвлеклись от моих рассказов о усугублении ситуации в городе, я хотел бы рассказать об одном жителе в этом доме, к которому я питаю симпатию. Ему, так же, как и мне, приходиться нелегко на работе, хоть у него она менее важная, но, как я уже говорил, для меня все профессии прекрасны. Он работал молочником, то есть развозил по домам бутылки молока тем, кто готов был платить за такую приятную услугу, но в последнее время его профессия стала менее востребованной по причине всеобщего страха и тревоги из-за двойников. Конечно, с одной стороны, ему стали платить меньше, но с другой он возвращался домой раньше, чему радовался и я. Как бы стыдно мне не было это признавать, но он был мне симпатичен. Он был худ, всегда выглядел уставшим, а улыбаться будто вообще себе не позволял, но я проникся им и его трудолюбием. Поздним вечерами, а именно тогда он приходил, старался всегда улыбаться ему и заводить с ним разговоры на мелкие темы. Правда, из-за того, что я не сильно социализировался в детстве, разговоры были неловкие, из-за чего я часто себя корил, но потом успокаивался и обещал в себе, что в следующий раз стану лучше. К тому же, у меня лучше получалось подавать знаки внимания с помощью наведения особенной чистоты рядом с его квартирой и различных подарков: неумело вырезанных фигурок животных, которых я видел только на картинках книжек, оригами и записок с пожеланиями. Кто-то скажет, что это по-детски, но по-другому было нельзя, потому что у нас у обоих не было времени на свидания или какое-либо совместное времяпрепровождение. Иногда у меня проскакивала мысль, что я очень хотел бы вечерами приходить домой, ложиться на кровать, а потом за мной следом ложился бы Фрэнсис — так звали молочника, прижимался бы ко мне, гладил по волосам и по утрам сопел бы мне в шею. Фрэнсис мог быть частью моего мира, который редко кто понимал, ведь его считали излишне наивным и чересчур чудесным, но он бы точно понял, учитывая, что он из тех людей, которые предпочитают больше думать, чем говорить. Возможно, после победы над вирусом, жителям города дадут отдых, а жесткий контроль и мучительные проверки закончатся, и тогда я бы смог познакомиться поближе с Френсисом, завести дружбу, а может и дальше… Но в наше время это вряд ли было бы поощрено обществом, ведь гомосексуалистов не особо любили. Если бы многие были такими же понимающими ко всем, как я, вероятно, мы с ним и вправду могли быть вместе… По желанию Френсиса, конечно. На чем я остановился? Ах, да, работа вахтёром. Для меня она стала сложной не только из-за ужесточения контроля и нехватки времени, теперь в мои обязанности входило косвенное убийство двойников: при обнаружении ошибок в документах или во внешности, я закрывал железный занавес и звонил в службу зачистки, а спустя какое-то время стучался агент и сообщал об окончании протокола. Не подумайте, что я чувствовал сострадания к двойникам, но мне крайне больно было смотреть на копии маленькой Анастейши, доброго старика Альфа, приветливого Исаака или… Фрэнсиса, а потом вызывать агентов, чтобы потом выслушивать чужие крики и мольбы впустить, звуки выстрелов, предсмертные вскрики, которые всё меньше походили на человеческие. В такие моменты я прятался под столом, закрывал уши руками и просил кого-то или что-то, чтобы я не ошибся с вызовом. Вы бы знали, как я боялся совершить хотя бы малейшую неточность, ведь либо я впускаю не того и становлюсь виновником чужих смертей, либо убиваю оригинала, что не менее болезненно. Из-за подобных мыслей я стал непростительно плохо спать, совершать одни и те же глупые ошибки при проверке документов, по несколько раз спрашивая одно и то же. Мне стало по-настоящему страшно и мучительно снова заходить в душную каморку, подписывая по сути договор о том, что могу по собственной невнимательности решить чужую судьбу. На работе я старался выглядеть уверенным и серьёзным, но, приходя домой, всё чаще еле сдерживал слезы. Опасность и ответственность моей работы стали понимать и жители дома. Они стали от меня больше прятаться и тревожно смотреть на меня, когда я слишком долго проверял их документы. Их так же, как и меня, одолевал страх от малейшей оплошности. В какой-то момент, соседи составили петицию о моём уходе, ведь было видно, в каком тревожном состоянии я находился. Тогда я старался понять их всех: Анастейша старалась слушать свою мать, а наш диалог про ошибки в документах она никак не могла забыть; Ангус боялся за свой бизнес, потому что после его смерти не будет никого, кому бы он мог его передать; братья Пичманы имели блестящую карьеру, и не такому несуразному парнишке, как мне, разрушать её и т.д. Все в один голос говорили, что им нужен ответственный вахтёр. Все, кроме Фрэнсиса. По какой-то причине он не подписал петицию и на всеобщее сборище не приходил, но, как оказалось, его даже не спрашивали. Он узнал это лично от меня в один из дней. Тогда я был жутко взволнован новостью о том, что меня могут уволить с работы, ведь это доказывало мою непригодность и безответственность, что явно выльется в проблемы с находкой хорошего работодателя. Обычно вахтёры, которые были уволены, как раз-таки были виновны в чьих-то смертях, поэтому им в трудовую книжку ставили особо жирную пометку со словом «УВОЛЕН» красного цвета. Я старался не зацикливаться на мысли об этом и, когда приходили жители, старался выглядеть здоровым и выспавшимся. Вот уже последний человек ушёл домой, а я тихо застонал от безысходности, взялся за волосы и разрешил пустить себе одинокую слезу. Как вдруг передо мной встал Фрэнсис, который кое-как успел до комендантского часа. Ужасно было представить, какой вид открылся перед ним: молодой мальчишка с рыжими растрепанными волосами и растерянным взглядом в узких глазах вот-вот расплачется, а у него ещё на шляпе написана должность одного из самых важных работников города «Консьерж» или в народе «Вахтёр». К моему удивлению, Френсис обеспокоенно спросил: — У тебя всё в порядке? — и протянул документ, — Ты чем-то обеспокоен? — А ты разве не знаешь? — вытерев накопившиеся слёзы, я говорил почти не подрагивающим голосом. Взяв документы, я старался держать их подальше от моего лица, ведь не хотел портить их, — Жители хотят, чтобы я уволился. — Оу… — видимо, он знал о распространённой проблеме среди вахтёров, а, может, и не знал, но сочувствовал мне, — Разве нельзя найти человека, который сменял бы тебя? Это сохранило бы тебе работу, а они были бы спокойны. — Руководство предложило им такой вариант, но вахтёров пока не так много, а если в течение недели никого не появиться или я не докажу свою пригодность, то найдут замену среди сотрудниках агентства. — Ммм… Значит, сотрудник D.D.D. им важнее, чем квалифицированный опытный работник? — Видимо, так… — я поник головой, стараясь скрыть слёзы обиды. Сверяясь с документами, я не нашёл каких-либо изъянов и вот было нажал кнопку входа, как в друг в ящике для документов оказалась бутылка молока. — Говорят, тёплое молоко помогает хорошо заснуть. Я обычно беру для себя, но, думаю, тебе тоже не помешает, — на его губах расплылась хоть и усталая, но тёплая улыбка. Поверьте мне, она не сходилась по степени излучавшейся из неё доброты с моими улыбками, которыми я старался одаривать людей каждый день. Удивительно, но я впервые получил ответную доброту ко мне, из-за чего смущённо покраснел, не отводя от мужчины взгляда. — Спасибо, — это было всё, что я ответил, после чего нажал на кнопку входа. Но в конце я решил всё-таки прокричать, — Я Филипп, кстати! Он так и не ответил. К счастью, как вы уже поняли, руководство не поспешило исполнять то, что подписали жители моего дома, а у меня оставалась ровно неделя. Но это остановило только некоторых соседей, остальные же сошлись во мнении, что, если вышестоящие не хотят моего ухода, то я должен уволится по собственному желанию. Так начался мой ад длиной в неделю. В первый день «забастовки» жители просто грубо говорили со мной, нередко переходили на «ты» и ругались на каждую мою оплошность. Кто-то стал громче ворчать на меня, шёпотом приговаривая: «Как двойники ещё не убили тебя?» или «Такого как ты позорно на работу брать». Остальные же, стоявшие позади, притворялись, что не слушают, в это время придумывая, что же сказать оригинального. На второй день к ним присоединились те жители, которые раньше относились ко мне по-доброму, только за спиной говоря другим, что я чудик. Среди них была и Нача — мать Анастейши, на которую дочь смотрела с укором, когда стояла рядом, но и она про прошествию времени стала брать с родительницы пример. Мне обидно было за Альфа — доброго старичка с широкими усами, который, наслушавшись свою жену, также стал видеть во мне угрозу, которую можно устранить только путём особого давления. По его вине в дело ввязалась семья Радбойсов. На третий день Стивен Радбойс, являющимся сын отставного военного и имеющий хорошую физическую подготовку, прождал, когда я подойду к их квартире во время уборки, резко вышел и несколько раз ударил меня в живот и по рукам, оставив под одеждой ужасные синяки. Следом за ним вышел его вечно курящий отец, бросил в меня сигарету и пригрозил, что единственной причиной, по которой я уйду с должности консьержа, будет моя смерть. Я тогда подумал, что это — самое изощренное, что могли придумать соседи. Но ещё хуже было то, что их квартира находилась рядом с квартирой Фрэнсиса, а значит я вряд ли смогу приносить ему самодельные подарки и хотя бы как-то напоминать о себе. По новостям предполагали, что двойники способны учиться на собственных ошибках и поэтому с невероятной скоростью эволюционируют в умственном плане. Я познал об этом не понаслышке — двойники, смотря на отношение соседей ко мне, на ходу копировали их слова, интонацию и эмоции, соединяли в нужном порядке и также говорили мне про желаемую всеми мою смерть, а иногда особенно чувственно сыпали проклятьями. Это была только малая часть проблем, происходившая со мной на четвёртый день, ведь в конце, когда я вышел на любимую уборку, на всех этажах я застал разбросанный по всему периметру мусор. Никогда в жизни я не плакал от такой сильной обиды, как в момент сбора мусора, а когда я подошёл к квартире Радбойсов, открылась дверь, и старший с усмешкой на губах кинул на меня целый пакет отходов. В тот день мне пришлось отмываться не так спокойно и медленно, как обычно, ведь я к тому же не успевал по графику сна по естественным причинам, поэтому на утро от меня пахло весьма странно. К счастью, на пятый день настала передышка. Да, меня по-прежнему оскорбляли, ворчали и просто презрительно смотрели, но к концу смены появился снова опоздавший Фрэнсис. Завидев меня, его глаза округлились, и он сразу же спросил, вместо приветствия: — Боже, Филипп, ты в порядке? Нет, я не был в порядке и прекрасно это знал. За несколько дней синяки под глазами увеличились, одежда порядком измялась, ведь я не успевал её гладить после таких напряженных и утомительных смен, даже кожа стала какой-то серой, потому что я также долгое время не выходил на свежий воздух и на солнце. Мои рыжие волосы стали выглядеть так, будто бы я их подкрашивал дешёвой краской, которая смылась после первого мытья. И это только касаясь внешности. Ещё более убого у меня стало происходить в душе, но я лживо и лицемерно для самого себя говорил, что всё хорошо. — Да, я в порядке. — Ммм… Могу ли я войти к тебе? — тут я испугался. А стоит ли? Может ли он быть двойником? Хотя, если бы он был двойником, он бы не знал моего имени, ведь с нашей последней встречи я никому не называл его. И другой вопрос: не заодно ли он с соседями? Не притворялся ли он всё это время, будто бы не поддерживает идею жильцов? Как-никак, Анастейша, по некоторым данным, является дочерью Фрэнсиса, а значит он знаком и с Начей, — Верь мне. Я не трону тебя. Снова мне встаёт выбор: если я не впущу Моссеса, то покажу ему своё недоверие, хотя лично так долго стремился к тому, чтобы тот хотя бы мельком взглянул на меня, но если впущу, Фрэнсис увидит всё, через что мне пришлось пройти, а это мерзко, больно и просто боязно — признавать то, что я сломался, что моя доброта ни к чему не привела и улыбка всё-таки не изменит ни чей мир… А теперь важно ли это всё?.. На меня снизошла апатия — я никогда особо не верил в эту штуку, потому что не мог верить в то, что есть люди, которым стало всё равно на весь мир, пусть и на короткое время. Теперь же я совершенно могу их понять — отношение окружающих меня людей, всеобщая ненависть к моему существованию и короткие, но повторяющиеся мысли о собственной бесполезности для этого мира разрушают меня изнутри, подобно болезни, вирусу. Так, теперь я ощущал лишь разбитость, а потому мне было плевать, войдет ли Фрэнсис или нет… Я открыл ему дверь. Он кинулся на меня с объятьями, но не такими родственно-удушающими, а успокаивающими, как если бы держал сейчас плачущего ребёнка: одна его рука старалась придерживать меня так, будто я сейчас упаду, а другая покоилась на моей талии. Как оказалось, мы с ним оба были одинакового роста и худого телосложения, у нас была одинаковая форма: рубашка, брюки и шляпа, указывающая на наши профессии; у обоих уставшие глаза, но наблюдалось одно отличие — в моём взгляде совсем не было искорки или огонька, какой невозможно было не заметить в первые дни, а у него теплилась история хоть и рутинной, но спокойной жизни. — Что произошло с тобой? Тут я поведал ему всё, его натерпелся всего за несколько дней, показал ему руки и живот, с которых до сих пор не сошли синяки, из-за чего во время сна я ощущал неведомую боль. Мы сидели с ним на диване по его инициативе, ведь, как он сказал, так будет комфортнее. Во время моего рассказа лицо его отображало спокойствие, но когда меня прорвало на слёзы при упоминании отношении Анастейши, он снова обнял меня. Неожиданно он рассказал обычную для кого-то, но трогательную для меня историю о расставании его с Начей, как он просто в один момент почувствовал, что не может любить её, как женщину. Да, брак не подразумевает под собой регулярный секс и физический контакт, но даже в одной постели с женой он ощущал холод и упущение чего-то важного. А после окончательного ухода ловил на себе ненавистные, полные боли взгляды родной дочери, поэтому полностью понимал меня. В каком-то роде, он излил мне душу на тему, которую вряд ли бы мог кому-то рассказать. Я не понял, в какой момент я тоже изложил ему свою душу, повествуя о том, как я любил радоваться миру, каждому лепесточку и простой уборке, и как жестоко отнял у меня этот мир «вирус» и несколько людей по соседству со мной. И то, как я стал верить во всё то, что они мне говорили. Он выслушивал внимательно каждое слово. Потом дал мне помолчать и успокоиться самому. Затем он шёпотом, совсем тихо, сказал буквально несколько слов, которые надолго засели внутри меня. — Филипп, не слушай никого из них… Пожалуйста, ты нужен мне. В тот вечер он ничего более не сказал, а я лишь уткнулся ему в шею на какое-то время, повторяя его слова. Почему я нужен ему? Являюсь ли я для него кем-то особенным? Может, я нравлюсь ему также, как и он мне? Из-за умиротворения, витавшего в воздухе, мы не заметили человека, выглядывавшего за окном коморки и внимательно слушавшего наш разговор. На шестой день я был счастлив. Мне было всё равно на все, что говорили себе под нос соседи, ведь я ощущал себя выше них, потому что был нужен самому дорогому мне человеку — Фрэнсису Моссесу. Некоторые давние мои обидчики на какое-то время опешили, когда я им с жизнерадостной улыбкой здоровался или давал пройти в дом. А у двойников словно происходила ошибка в программе, когда я добродушно отвечал на их оскорбления. Со спокойной душой я звонил в агентство и сообщал о двойниках, чем показательно представлял соседям свою профессиональную пригодность, что дало свои плоды — некоторые к вечеру подуспокоились и меньше вымещали на мне агрессии. А в конце дня, как по традиции, подошёл дорогой мне Фрэнсис, предоставил документы и легонько улыбнулся, увидя мой цветущий вид. Но он не ушел, когда я открыл ему дверь, а наклонился ближе ко мне через окно и положил что-то в ящик, шёпотом сказав: — Если тебя снова будут обижать, воспользуйся этим. Оно весьма полезно — поверь моему охраннику, у которого я без спросу это одолжил, — он хитро улыбнулся. Он снова встал в полный рост и ушёл, а я проводил взглядом, подмечая, какое у него стройное, хоть и худое, тело. Увидев, что находилось в ящике, я удивился не сколько содержимому, сколько догадкам на тему того, как это смог украсть и протащить Моссес. Наступил решающий седьмой день. Может быть, я и не сразу доказал свою пригодность, но большинство двойников я всё-таки остановил. Как мне показалось, все они были достаточно ценными для агентства, ведь редкие из них попадались на внешности. Делали двойники ошибки только в документах, что могло быть доказательством того, что особо разумные среди них безошибочно копируют оригиналы, а это весьма ценная информация для исследований. Я не мог не нарадоваться себе и своей работе. К моему огромному счастью под вечер снова пришел Френсис, предоставил документы и поприветствовал меня по имени. Как мне показалось, он даже кинул на меня особенный, притягательный взгляд, какие обычно кидал на него я во время наших встреч. От радости я хотел было впустить его, как вдруг заметил, что срок его удостоверения не до 1964 года, а до 1864, и сразу вызвал агентов. Закрыв железный занавес, мне снова предстояло слышать чужие мольбы и крики, но на этот раз двойника дорогого мне человека, поэтому оно приносило мне немало моральной боли. Мне снова хотелось открыть дверь и спасти представителя враждебной нам формы жизни, или хотя бы зажать уши, чтобы не слышать этот ужас, но вдруг всё устрашающе затихло. Из-за занавеса послышался стук. Я хотел было обрадоваться, открыв его, если бы перед моими глазами не предстал окровавленный доверху двойник, пули в из которого просто выпадали одна задругой, а за ним лежали бледные, будто иссохшие трупы агентов. — Блять… А ты не такой придурок, как я думал, — прошипела копия с разъярённой гримасой. Резко мышцы лица смягчились, и существо выдало что-то на подобие улыбки, — Филипп, милый, впусти меня. Не обращая внимания на его слова, я снова потянулся к кнопке. — О, ты хочешь снова меня покормить? Учти, что чем сильнее я становлюсь, тем легче мне будет… разбить! — первый удар, — Это! — второй не менее сильный удар, — Стекло! Последнее слово он прокричал с нечеловеческим голосом, но он всё равно не испугал меня. Однако правда была на его стороне — чем больше я призову агентов, тем больше жертв это может понести, потому что, видимо, пули ему не вредны. Но если можно убить его огнёметом или чем-то таким, что верно заставит его оболочку уничтожиться, то это будет весьма эффективно. С этими раздумьями я опять потянулся к кнопке. — Я ошибся, ты и вправду чертов идиот, — главное правило вахтёра - не общаться с особо опасными двойниками, — но какая жалость, что мне придётся показать тебе свою настоящую форму. Второе главное правило - не позволять себе смотреть на реальную форму «вируса», ведь даже ученые, долго проработавшие с различными живыми тварями, запрещали каким-либо образом смотреть на них. Я вовремя закрыл глаза и на автомате потянулся к кнопке и телефону, как вдруг раздался девичий пронзительный крик в конце коридора, прямо у выхода. По голосу я смог узнать — Анастейша! По звуку я смог понять, что существо двинулось к ней, а значит, не показывает теперь свою форму. — Анастейша, закрой глаза! — предупредил её я. Теперь из другого угла комнаты раздавались лишь тихие всхлипы девочки, а существо в это время подходило к ней. Мне надо было придумать, как спасти девочку. Да, я волновался за неё, потому что она являлаль всего лишь ребёнком. Безусловно, я понимал, что она старается повторять за своей матерью, поэтому как таковой вины она не имела. Пока я думал, как спасти соседку, послышался её вскрик, видимо, существо снова встало к окну. К счастью, тут я тоже слышал детские всхлипы, а значит двойник не убил её. — Пожалуйста, помоги мне, мистер вахтёр! — Отпусти девочку, — я был не в том положении, чтобы требовать, но так я желал показать собственное бесстрашие перед существом. — Почему ты заботишься о своих соседях? Эта девчонка, как и все они, даже имени твоего не знает, а ты рискуешь самим собой ради таких каждый день! Я не знал, что ему ответить, поэтому он продолжил: — И все те издевательства, что ты перенёс… Кому из них есть дело, что ты чувствуешь? Разве хотя бы кому-то ты нужен в этом доме? Впусти меня, и я не убью тебя, а только их всех… Обещаю… — Пожалуйста, не надо! — испуганная девочка жалобно кричала. Я долго молчал, слыша только плач Анастейши. В голову мне пришла рискованная, но единственная идея. — Могу ли я стать одним из вас? Вы ведь вирус, а значит, можете превратить обычного человека, ну, в вас. — Хм... — даже слепой бы понял, как злорадостно улыбнулся в этот момент двойник, потому что нашёл одного из тех сумасшедших, кто хотел бы стать частью их самих. Да, люди с такими наклонностями находились в городе и пытались призывать к полной отдаче "вирусу", и весьма кстати я смог сыграть одного из таких, — Твоё сознание может нести весьма полезную информацию о компании... Я бы с радостью превратил тебя, но мне нужен особый контакт с тобой, а для этого тебе стоит выйти из этой безвкусной комнатушки. — Хорошо. С неизведанным до сегодняшнего дня страхом я открыл дверь комнаты. Застыв на пару, секунд я глубоко вдохнул и выдохнул. Открыв глаза, я вышел в коридор… То, что предстало передо мной, запомнилось мне на всю жизнь: части лица кожи моего Фрэнсиса были оторваны по уголкам головы, а за ними я увидел главное — существо, которое больше напоминало месиво из органов и также вместе с этим было нечто черное и склизкое, как два смольных шарика, находившееся по разные стороны от месива. Скорее всего, оно пыталось быть похожим на мозг с помощью импровизированной субстанции органов, а черные шарики выполняли роль глаз. Неотъемлемой частью реальной формы существа являлось длинное ответвление нервов, похожее на тонкие щупальца медузы, только их было больше сотни, если не тысячи. Ответвление шло прямо из этого месива органов, поэтому оно реально напоминало медузу. У этого не была рта, ведь он был расположен в этой «смеси», там же был нос, возможно, другие части тела, но оно куда слабее меня в своей реальной форме, потому что все, что оно могло делать — это копировать и воссоздавать оболочку. Лишь жалкие нервы, начало которых виднелось в узле под «мозгом» и которыми существо научилось правильно управлять созданными марионетками, выполняли очень важную роль. Именно этот факт стал для меня решающим. — Значит, решил увидеть мою реальную форму? Впрочем, тебе уже ни к чему воспоминания об этом. Оно быстро подошло ко мне, опустив девочку, схватило меня недо-рукой и потянуло к себе, но я вовремя достал подарок Фрэнсиса — электрошоковую перчатку одного из его охранников — и направил прямо к узлу нервов. Мысленно я повторил вопрос существа: «Разве хотя бы кому-то ты нужен в этом доме?»… — Ещё как, блять, нужен. По комнате разнёсся душераздирающий крик существа. Может, вещица и имела не такой сильный разряд тока, но оно окончательно ударило по жизненно важному «органу» существа, и теперь оно могло лишь думать импровизированным мозгом, но уж точно не управлять чем либо. А тело или же оболочка лже-Фрэнсиса упало на пол, забулькало и расплылось в кровавую лужу. Так, я смог уничтожить то, что являлось причиной моего настоящего кошмара. Как можно осторожнее я взял под руку Анастейшу и повёл в комнату. Оттуда я позвонил в D.D.D. и запросил помощи мне и ребёнку. Меня и Анастейшу долго расспрашивали о произошедшем. Правда, меня оставили подольше, ведь я смог лицезреть реальную форму враждебного существа, что стало поводом для сотни новостей и активной работе компании D.D.D. в области изучения нервов существ и, конечно же, электричества. Соседи, узнав о произошедшем, стали меня бояться, но петицию забрали, потому что я по-настоящему смог доказать свою профессиональную пригодность на долгие годы. А Нача в благодарность за спасение дочери, поругавшись с руководством, добилась расширения моей коморки, и теперь, фактически, у меня появился собственный дом на работе со всем необходимым. А Фрэнсис… Он тоже был мне благодарен. Встретив меня у входа в агентство, он предложил мне спокойно посидеть на лавочке и обсудить произошедшее не в гнетущей обстановке следователей. Тогда я выразил огромную благодарность за подарок и, в какой-то мере, признался ему в симпатии, сказав, что хотел бы поводить больше вечеров с ним. Конечно, мы не сразу смогли перейти в стадию… особенных отношений. Сначала всё шло по плавной линии дружбы с чтением книг, обсуждением футбола, которым мы оба интересовались и, по моей инициативе, деланьем фигурок и оригами. Затем я старался заводить с ним больше душевных разговоров, иногда осмеливаясь рассуждать на интимные темы. Со временем он привык ко мне, хоть у меня пропала искорка доброты и вечного понимания. А однажды мы поцеловались спустя месяцы после произошедшего. Как это смешно бывает в различных романах для домохозяек, он предложил мне научиться целоваться, чему я был несказанно рад. "Уроки" наших поцелуев переросли в желание находиться рядом друг с другом, и мы окончательно признались друг другу в любви спустя несколько месяцев после произошедшего. Утренние поцелуи на прощанье и тоскующие вечерние стали рутиной нашей жизни. Когда занавес в мою коморку комнату был закрыт, он заходил ко мне и желал хорошего дня со своей умопомрачительной легкой улыбкой, а ещё ставил на мой стол собственноручно сделанные фигурки. А я к его позднему приходу старался приготовить вкусный ужин в его доме, и времени мне на это хватало, ведь ученые агентства находили всё больше и больше лазеек для успешной борьбы с двойниками, и работы мне стало меньше. А в один из ничем не примечательных дней дорогой Фрэнсис пришёл совсем рано домой, конечно же, принеся несколько бутылок молока с работы. Он сразу же поцеловал меня, завидев в коридоре квартиры, и спросил тихое: «Ты готов?» Я не был настолько невинным мальчиком, чтобы не понять очевидный намёк, да и сам терпеливо ждал следующего этапа, поэтому самоуверенно ответил: «Я уж думал, ты никогда не спросишь». После душа мы двинулись в сторону спальни со скрипучей, но широкой кроватью. Он занимал верхнюю позицию, чему я не препятствовал, ведь он был куда опытнее меня и принёс бы мне немало удовольствия. Сначала он осторожничал и гладил меня в одежде, особенно стараясь проходиться теплыми ладонями по моей груди и животу, но я решил направить его в правильное русло и самостоятельно снял рубашку. Ах, какой блеск заиграл в его глазах, когда он увидел горошины моих сосков и изящные линии вокруг живота, свидетельствующие о моей худобе. Такие же худые руки обхватили его лицо и направили к моим губам, постепенно направляя ниже по подбородку, затем по шее, а дальше и к груди. Он терпеливо исполнял все прелюдии, медленно снимая одежду с себя и зацеловывая каждый уголок моих нетренированных мышц, пока не добрался до основания и решительно снял мои штаны. Сложно описать то, что я испытывал, когда горячий язык моего Фрэнсиса коснулся головки возбуждённого члена. Он медленно, будто пробуя, прошёлся несколько раз по всему органу, изредка останавливаясь на случайных местах и целуя их вечно искусанными губами. От такой нежности я позволил себе расслабиться, чтобы потом громко простонать, когда Фрэнсис взял в рот мой член на половину. Не зная, куда деть и без того шаловливые руки, я положил их на макушку Моссеса, молчаливо умоляя принести ещё больше незабываемых ощущений, что он исполнит чуть дальше. От его языка, основательно проходившему по все длине органа, совершающего круговые движения и делавшему периодические остановки в особенно чувствительных местах, у меня кружилась голова, а внизу живота тянуло всё больше и больше, доходя до пульсаций. Его руки тоже не лежали на месте: одна из них гладила меня в области вокруг бёдер, а другая касалась члена, как бы случайно иногда касаясь кончиками пальцев мошонки. От таких непритязательных махинаций с моим телом из моего рта лились стоны и громкие вздохи. Кто-то скажет, что я был слишком чувствителен для первого раза, но я об этом ни чуть не жалею, ведь оргазм, который я испытал, когда Фрэнсис выпустил из своего рта мой член, охватил меня с головой. Я кончил себе на живот, громко простонав имя возлюбленного. Довольно улыбнувшись, он прижался своей грудью к моей и поцеловал меня теми же губами и языком, что недавно были на моём члене. Естественно, я не хотел показываться мальчиком, который только и ждёт, когда о нём позаботятся, ведь сам с нетерпением ждал этого дня. Я поднёс собственные пальцы к углу столика, взял смазку под внимательный взгляд любовника и, после нанесения субстанции на пальцы, показательно развел ноги и подвёл пальцы к сфинктеру. Фрэнсис тоже зря времени не терял, поэтому снова двинулся к моей груди, особенно тщательно вылизывая и кусая мои соски. Моё худое тело извивалось от возбуждения и удовольствия, которое я ощущал, с одной стороны двигая собственным пальцем внутри себя, а с другой получая особое внимание от Моссеса. И, как я видел по возбуждённому члену молочника, моё поведение и действия дали свои плоды, но было бы крайне эгоистично уделять всё только мне, не находите? Поменяв позу, мы оказались лицом друг к другу, но лёжа на боку — так мне было легче растягивать себя одной рукой, а другой прикасаться к его среднего размера члену. По правде говоря, мой даже был слегка больше его, но мне крайне хотелось сегодня почувствовать опытного Фрэнсиса внутри себя. От этой мысли мой член опять налился кровью пуще прежнего, я стал двигать уже тремя пальцами энергичнее в такт движениям другой руки, которая во всю надрачивала член моего Моссеса. Он же в свою очередь после смены позы решил полностью расслабиться и отдаться движениям моей руки и поцелуям, которыми я одаривал его шею и ключицы. Мы опять решили сменить позу, чтобы Фрэнсису было легко и безболезненно входить в меня. Честно говоря, я ощущал себя странно, когда головка его члена стала в меня входить: вроде бы это ощущается так страшно и волнительно, но в то же время так захватывающе и возбуждающе, что самому хотелось торопить события и перейти к главному. Когда его орган с легкостью преодолел первый слой мышц, он замедлился, спросил, готов ли я зайти дальше и, получив одобрительный стон, нежно вошёл. Перед моими глазами заплясали звезды и искры, когда я осознал, что любимый и дорогой мне Фрэнсис Моссес заполнил меня. Я стал чаще вдыхать и выдыхать от переполнявших меня ощущений, чем, конечно, любовник обеспокоился, но, увидев, как требовательно я сам насаживаюсь на его член, стал медленно двигаться, получив новую порцию стонов. С течением времени, он стал входить и выходить чаще, а я стонать громче опять же из-за пульсации внизу живота. Через какое-то время, когда его и мои стоны участились по мере его движений, мы оба ощутили нахлынувший оргазм. Поцеловав меня, как в последний раз, он сделал несколько глубоких движений, которые разрывали меня от переизбытка чувств, и кончил в презерватив, а я себе на живот. Мы долгое время после секса лежали и смотрели друг на друга, он гладил мои волосы, приговаривая, как прекрасно мне идет воинственный красный цвет, а я взъерошивал его и без того напутанные из-за меня пряди, чтобы он утром ругался на расческу, которая никогда в жизни не распутает образовавшиеся узлы. К слову, чтобы не заканчивать рассказ подробностями о нашем сексе, стоит сообщить, что, к моему огромному сожалению, я не смог стать прежним верующим в чудеса молодым мальчишкой, особенно из-за нахлынувших мой мозг кошмаров в духе «а что если?»... Но уверенно могу сказать, что в чудо под названием Фрэнсис Моссес я буду верить всегда.