С правом на ошибки

      Такемичи внутренне запретил себе нервничать и злиться от беспомощности, стоя на непривычной спортивной площадке. Противник стоял за сеткой, напротив теннисиста, и с наглой ухмылкой на губах смотрел, запугивая.       Впрочем, запугивать тот явно умел — у Ханагаки сердце тряслось от страха и гнева и непроизвольно дёргался глаз, когда чёртов баскетболист отвлекался на своих ребят, приказывая принести мяч, пока не начался спарринг.              Сегодняшний урок физкультуры ознаменовался пугающим новшеством: незнакомый тренер объявил, что последующую неделю все будут играть в баскетбол. Четыре разношёрстных класса собрали на одной площадке; волейболисты выли от негодования, ведь они должны были готовиться к ближайшим соревнованиям.       Класс Такемичи был ориентирован на большой теннис. Этот вид спорта заменял кардиотренировки и плаванье, поэтому Ханагаки не жаловался, да и выбора особо не было — родители готовили деньги на поступление в спортивный университет и клялись, что их мальчик выйдет в сборную Японии. Они хотели ему добра и… Он пытался думать об этом позитивно, но знал, что не вывезет их мечты в реальную жизнь. Профессиональный игрок — это сложно, трудно, морально тяжело. Но сам теннис ему нравился. Единственный минус был в том, что он должен был постоянно быть лучшим.       За ужинами, словно мантры, отец говорил, как надеялся на Такемичи и его таланты, а сам Такемичи лишь смотрел на палочки в своей руке и представлял, как большинство надежд закидывает себе в рот вместе с рисом, проглатывая и перерабатывая в свою пользу. Чем дольше родители будут воспринимать его перспективным ребёнком, тем дольше он сможет оставаться с ними рядом, жить у них в доме, не конфликтовать из-за образования и наслаждаться постепенным взрослением. Не думать ни о чём. Тем более ему относительно нравился выстроенный отцом маршрут на будущее.       Баджи, словно вылезший из мира уверенных людей, на вид был невозмутим, в отличие от нервно потряхивающегося теннисиста, и стоял, поставив руки на бока; от него веяло огромной силой воли, и смотрел на людей он, как будто читал их состояния и мысли. Кейске, казалось, видел пути, по которому можно было провести конкретного человека, чтобы тот настроился на нужный лад. Такемичи вмиг испугался, потому что отчего-то предполагал, — но скорее чувствовал, — что он мог настроить теннисиста так, как не смог бы сделать сам обладатель тела. А после постарался спокойно выдохнуть, ведь эти надумья могли быть лишь реакцией на сильное первое впечатление; настоящий Баджи мог оказаться обычным школьником с обычным характером.       Единственное, что было точно настоящим, так это факт, что у баскетболистов была крутая чёрная форма. Ребята с других классов могли носить какие угодно вещи на физкультуре, но большинство выбирало классику. Кейске к тому же щеголял с тайтсами под шортами, а на руках зачем-то напульсниками, и выглядел при этом как восходящая звезда.       У теннисистов же спортивная форма оставляла желать лучшего. Для мальчиков Учитель выбрала из всех вариантов самый убожеский низ. Во-первых, голубой цвет. Во-вторых, бриджи. По сравнению с Баджи, Ханагаки выглядел как ангел: и ростом не вышел, и в светлый цвет недавно перекрасился — совсем не походил на капитана команды. Возвышающийся же над ним баскетболист выглядел гораздо выигрышнее.       Такемичи отвел взгляд, натыкаясь на любимое нахмуренное лицо одноклассника рядом. Кайл, подошедший морально поддержать капитана, был не рад: в команде соперника почти все высокие, уж больше ста восьмидесяти точно, а у них только пять парней из пятнадцати выше ста семидесяти пяти. Неравный бой. В теннисе-то они лохи, каких поискать надо, но вот в баскетболе выигрывают.       — Эдвард, ты пугаешь наших соперников. Не нависай над кохаями. — Ухмылка и чужие надменные глаза.       Старший класс смеялся над ними.       По телу забил неприятный ток, Такемичи вмиг почувствовал раздражение и захотел сказать что-то такое же едкое, но вовремя проглотил злость — выбрал тактику казаться дипломатичным, проигнорировав насмешки, как опытные игроки в матче игнорировали оскорбления в свою сторону со стороны трибун.       Баскетболисты тупые — это факт, а Ханагаки — мальчик умный и справится с унижением.       Но если быть честным, то он просто не знал, как отстоять себя, потому что всё, что сказал сокомандник Кейске, правда: теннисисты являлись кохаями на баскетбольной площадке и Баджи действительно пугал Такемичи. На вышесказанное попросту нечем было возразить.       Однако вспыльчивая звёздочка теннисной команды нашла, чем удивить. Кайл с секундным опозданием порвался было вперёд, — к стоящему за сеткой незнакомому парню с необычной внешностью, — но Ханагаки тут же схватил напарника крепко за руку, оставляя лёгкий синяк, и одёрнул ближе к себе, взглядом говоря остановиться немедленно.       На этой площадке им не рады, как и соперникам не рады на корте. Все всегда чувствуют превосходство, когда дело касается их выигрышных сторон.       — Мы попробуем поддаваться, но не обещаем, — примирительно сказал Баджи, всё ещё держа руки на талии.       — Не надо. — Такемичи скривился, потому что это очередная издёвка, и краем глаза заметил движение позади Кайла.       Баскетбольный мяч врезался в спину напарника, и тот, сругавшись, обернулся. Извиняющийся хор женских голосов долетел до ушей, и Кайл мгновенно сбросил с себя агрессию — «не нарочно ведь» — и кинул мяч в сторону другой площадки.       Точно. Такемичи вспомнил, что даже не умеет правильно держать большие мячи в руках. А ещё он низкий. Прыгал невысоко и был, откровенно говоря, худшим в знании правил.       Он повернулся к Кайлу и крепко вздохнул. Ханагаки намеренно игнорировал странную ауру Баджи, мысленно стирая её со всех радаров для спокойствия.       — Объясни мне правила. Я не играл в баскет со времён начальной школы.       Напарник странно на него посмотрел и сильно удивился, когда понял, что это не шутка.       — То есть ты даже матчи не смотрел? И в приставку не играл?       — Да. — Такемичи хотел стукнуть того по голове. — Ах, Господи, — заныл он и запрокинул голову от предстоящего унижения, ведь в сегодняшних играх заведомо выиграют соперники. Живот постепенно начинало скручивать, а руки покрывались холодным потом. Он ненавидел проигрывать, и это повелось ещё с детского сада.       Неожиданно Такемичи из облака негативных мыслей выдернул подавший голос Баджи.       — Я могу рассказать.       — Серьёзно? — Ханагаки не верил, а Кайл негромко прошептал «подозрительно», но так, чтобы услышал баскетболист.       — Он от чистой души, — кивнул в сторону своего капитана второй парень, у которого, создавалось ощущение, вечно надменные глаза.       — Все в вашей группе не знают правил или только ты?       — Только я. Наверное. — Такемичи обернулся назад и, встретив любопытные взгляды, зычным голосом поспрашивал одноклассников. — Значит, только я. Уложи свой рассказ в три минуты.       Баджи усмехнулся, удивившись пассивной агрессии в тоне голоса, но решил не акцентировать на чужой злости внимания. А потом передумал.       — Очевидно, тебе не нравится чего-то не знать? Или слушать наставления от короля поля?       Первым не выдержал Кайл.       — Пха! Король поля, блять!       Такемичи снова пришлось брать того за руку и просить успокоиться. Баджи стоял, смотря немое кино, и не заметил, как в его плечо со всей скорости прилетел баскетбольный мяч. Снова женские извиняющиеся голоса, и, если бы на месте баскетболиста был Кайл, он бы спокойно кинул мяч обратно, но то был Кейске, а потому…       — Руки из жопы растут? Кидать научитесь! — На весь зал и голосом, как гром без туч: пугающим. А потом со всей силы кинул мяч не на соседнее поле, а на своё, в часть позади Ханагаки.       Он попал в кольцо. Сокомандники зааплодировали и что-то кричали, а Такемичи, как и Кайл, стоял в ступоре.       Ему в этот миг виделось, что именно так и ведут себя истинные короли поля: им не нравится тупость и глупость тех, кто не разбирается в их стязи. После этой мысли появился страх. Баджи внутренне разрешал себе обижать кого угодно, даже тех, кто старше него. Хотелось верить, что это не истинный характер капитана, а лишь замыленный глаз — изо дня в день он так тренирует своих ребят, и точно также по привычке даёт психологического пинка новичкам.       Такемичи вдруг стало противно. А вдруг он сейчас просто оправдывает Кейске, когда как быть невежественным задирой — это его философия жизни?       В итоге никто не стал подходить к баскетболисту, чтобы высказать своё «накипевшее» о плохих манерах Баджи. Показалось или нет, но словно все привыкли к грубому обращению со стороны капитана или просто решили промолчать, стерпеть, и это грустно. Из спортивной зоны замещающий Учителя преподаватель куда-то ушёл, его не было больше десяти минут, поэтому никто никого не отчитает.       Такемичи внимательно всмотрелся в Баджи и, не увидев ни капли раскаяния, машинально заложил большие пальцы рук в карманы бридж.       — Ты всегда себя так ведёшь?       Кейске слегка отвёл голову в сторону и нахмурился. «Что, не нравится, когда отчитывают?» — желчно подумал Ханагаки, а баскетболист, словно прочитав чужие мысли, в ту же секунду произнёс:       — Мой ответ тебя не устроит.       Такемичи поджал губы. Что ж, его поджилки захотели затрястись в самый неподходящий момент. Он не знал, что делать или говорить дальше — он редко с кем ругался до конца.       Кайл нечасто видел своего капитана враждебно настроенным, а потому застыл, проглотив язык, но не свою спесь. Гордость вернула его в чувство и напомнила, что делать в таких ситуациях.       — Ты хоть увидел, что те, кто кинули в тебя мяч, на класс старше? Или в глаза долбишься?       Иметь наглого напарника было удобно: он мог рассердить склонных к злости соперников и, притворившись слабым, возбудить в них самонадеянность. По обычаю капитан всегда останавливал своего бешеного пёсика, но в этот раз словно Господь Бог велел раздуть конфликт.       Целых два раза Такемичи одёргивал Кайла от споров, однако, если настаёт очередь для третьего, то это что-то да значит.       Второй баскетболист сомкнул кулаки, готовясь напасть, и Баджи предупредительно выставил перед ним руку, задерживая сокомандника скорее не силой, а своим авторитетом.       Оказалось, что пришёл преподаватель. Он свистнул и созвал всех встать в две линии так, чтобы средние и старшие классы были разделены. Четверо с враждебной неохотой пошли к месту сбора.       — Классы идут по порядку: сначала средняя школа: третий «а», потом «б». Старшая школа: первый «б», следом первый «в». А ну-у… Стройсь!       Такемичи созвал своих ребят и сказал выстроиться в начале линии средней школы. Из-за того, что он сам был низким, пришлось стоять за три человека до конца своего класса. Баджи же занял первое место по росту в своём классе, а потому стоял достаточно близко к Ханагаки и даже успел одарить омрачённым взглядом. Впереди выстроились те самые девочки из старшей школы, которые неумело играли в баскетбол. Первый «б», насколько позволяла память, были профессионалами в стрельбе из лука, а первый «в» играли в женский волейбол.       — Готовы? Отлично.       Для Ханагаки новый учитель показался немного грубым и при этом ветреным: непривычными были походка, при которой он то и дело размахивал левой рукой, и косоватый взгляд на учеников. Его Учитель была строгой и сухой, а этот… как будто под сакэ. Или с придурью.       — Сообщаю всем, что госпожи Ямада, господина Накамура и господина Шим сегодня и последующую неделю не будет: у них вынужденное временное отстранение от занятий. В общем, квалификационную проверку проходят. Вы же знаете, эта школа создана на основе нашего университета. Потому эта неделя будет для вас чем-то новеньким: каждый день баскетбол. Хотя… у кого же… класс «в»? У вас скоро соревнования? Вы можете заниматься волейболом. Но чтобы мячи по всем полянкам не летали. Вы ещё стоите? Девчонки, уматывайте тренироваться.       Такемичи по-чёрному завидовал, видя, как часть старшего класса убегает в сторону своих, родных площадок, а все остальные должны были оставаться на месте. Хотелось полагаться на удачу, но он знал: у теннисистов нет соревнований, к которым надо было готовиться сломя голову, тем более что по вечерам после уроков команда собиралась для дополнительных тренировок. А потому всю неделю придётся играть в баскетбол…       — А всем остальным придётся играть в баскетбол! — Голос преподавателя прозвучал гораздо радостнее, чем до этого был в голове Такемичи. Одноклассники грустно вздохнули и их в этом поддержали лучницы. — Ну что такие кислые? Не на каторгу ведь веду. Сейчас распределим команды, научимся кидать мячи мимо колец, кто-то из ребят расскажет правила. У многих получаться с первого раза не будет, но мы все к этому привыкшие. А теперь пе-ре-кли-чка! Старосты, скажите, кого сегодня нет.       Когда формальная часть окончилась, Такемичи готов был лезть на стенку: его класс и лучники будут под руководством Баджи — капитана баскетбольной команды — и Захари — заместителя капитана — руководить процессом тренировки новобранцев. Преподаватель улепетнул в свой кабинет сразу, как двое болванов вызвались на должность тренера. Остальные баскетболисты ушли на своё поле, играть в матчи три на три.       Пока капитан и заместитель о чём-то разговаривали между собой, собравшиеся должны были случайным образом разделиться на две команды, причём Ханагаки и Кайл должны были быть в разных — специально перед этим огласил Кейске. Остальные возразили, мол, не лучше распределить команду на классы, где все друг друга знают и привыкли справляться с косяками друг друга, но баскетболист быстро осёк возражения, помотав головой: «Потому вы и должны быть вперемешку — вы все друг друга знаете». Такемичи испытал противоречивые эмоции — его объяснения звучали логично, однако не хотелось из-за этого быть в отрыве от опоры команды в виде Кайла.       Спортивная школа, в которой обучался Ханагаки, была оснащена большим пространством для любого вида спорта. Школу основали рядом со знаменитым спортивным университетом и сделали из неё экспериментальную площадку: смотрели, что получится, если заранее готовить для себя будущих студентов, пока те ещё школьного уровня.       Дети должны были выбирать свой класс так, как будто выбирали факультет. Родители Такемичи отдали своего единственного сына на большой теннис. Перевестись можно было только в начальной школе, когда ученики пробовали себя в разных направлениях, но уже после поступления в шестой класс, за год до перехода в среднюю школу, нельзя было менять свою специальность.       Такемичи, пойдя в первый класс и поиграв месяц с ракеткой в руках, сказал родителям, что перехотел там учиться. Те пошли на компромисс: дали попробовать себя на разных дополнительных кружках, чтобы мальчик сделал окончательный выбор. Первые два года Ханагаки провёл, изучая единоборства, бейсбол, следом перешёл на кружки по футболу и карате, но быстро всё бросил.       В третьем классе у него появилась первая подруга, приехавшая в город из другой страны, и из-за того, что она любила теннис больше своей жизни, заразила этим настроем и самого Такемичи.       Если бы не она, Ханагаки бы умер после первых же приступов неконтролируемой агрессии на ракетку.       А сейчас Баджи стоял перед ним и, подперев левый локоть кистью правой руки, задумчиво тёр подбородок пальцами, очевидно, раздумывая, как отомстить человеку, который по росту и силам носом утыкался ему даже не в кадык.       Захари почти так же стоял напротив Кайла, и выглядели эти двое комично — оба одного роста, телосложения, типа внешности. Оба одинаково быстро вспыхивали от злости и быстро остывали. У них гордость была размером с Антарктиду, но это не мешало им спустя пару дней забывать, что кто-то им насолил. Отходчивые, но не сейчас.       А Такемичи… что ж, было бы славно, если бы Баджи отошёл от него и счёл недавний спектакль глупостью. Ханагаки не мог ничего придумать, в голове звенела пустота пустот; он до сих пор созревал мысль, что всю неделю проведёт рядом с — бесящими не одно поколение теннисистов — баскетболистами.       Он поймал себя на том, что почти явно встревоженно барабанил пальцами по бёдрам, как будто ожидал надвижения катастрофы: Баджи вот-вот поймёт, — или уже понял, — что он превратился в испуганного оленёнка, и убьёт словами его естество, унизит до крайности. Такемичи отчего-то знал, что не перенесёт этого.       — Волнуешься? — Один вопрос, а как много чувств внутри Ханагаки он поднял.       Паника по-хозяйски обосновалась в лакомых местах — в горле и животе: в те самые зоны, куда своих жертв кусают хищники. Теннисисту сложно ровно стоять, особенно, когда чёрные ястребиные глаза с интересом старого охотника оценивали добычу и способы её умерщвления.       Или то была лишь призма видения человека, привыкшего видеть во всём мире только зло? Что ж, Такемичи лишь знал, что если не ответит на вопрос Баджи правильно, то его съедят, а потому постарался звучать уверенно, но не так властно, как сам баскетболист:       — Мой ответ тебя не устроит. — Точь-в-точь недавние слова Кейске, на что полноправный автор реплики усмехнулся и, склонив голову влево, осторожно потёр большим пальцем веко. Такемичи не понимал, как это интерпретировать.       Выглядело так, как будто Ханагаки поймали на притворности, но баскетболист не захотел об этом говорить вслух. Однако в следующую секунду теннисист оказался шокирован новым открытием: в реакции Баджи он увидел неловкость — как будто баскетболист не хотел казаться плохим парнем для кого-то, хотя на это имелись все основания. Он спросил про волнение, потому что хотел перенаправить общение в другое русло, а не задеть эго мальчика в отвратительно голубых бриджах.       Догадка Такемичи оказалась верной, ибо следующее, что продуманно и деликатно вылетело изо рта соперника было:       — Давай забудем на неделю о предрассудках.       Баджи так и не убрал руку с лица, словно ему было немного стыдно и чуждо произносить миролюбивые речи, однако он также был достаточно спокоен, чтобы продолжать говорить. Ханагаки ошеломился непривычной искренности, хотел было по-быстрому ретироваться из-за неуместности и странности происходящего, но вовремя взял себя в руки, потому что это был не конец.       — Не стоило начинать знакомство подобным образом. Я уже сказал Захари, чтобы он не распылял конфликт с твоим вице-капитаном. Ты не против перемирия?       Глупый вопрос. Какой глупый, глупый вопрос.       Такемичи, всё ещё ровно стоящий на ногах и делающий вид, что ему всё равно, не смог справиться с реальностью. Баджи проявил тактичность и благоразумие, и это не вязалось с образом вылитого зла и хама, который теннисист построил в своей голове.       Ступор и молчание затягивались, и Ханагаки понимал, что стоило бы хоть что-то ответить, но не мог даже физически двинуть языком или хотя бы открыть рот. Он стоял и смотрел на нового человека — не того «тупого баскетболиста», а на в какой-то степени мудрого подростка — и не понимал, что нужно было сделать, чтобы стать таким же открытым, как Баджи.       Отмерев спустя время, Такемичи чуть опустил голову, отвёл взгляд вниз, потому что не мог сконцентрироваться от понимающего выражения лица у Кейске, и поймал глазами чужие ноги: баскетболист по-странному элегантно поменял опорную ногу с левой на правую.       Ханагаки удивился, каким тоном ответил для Баджи. Он произнёс «конечно», но слишком слабо, как будто Баджи только что забил последнюю балку в каркас крыши и, подвигав дерево рукой, та издала тихий скрип: «конечно, конечно, конечно». Да, Такемичи ощущал себя деревом рядом с ним.       — Объясни для дурака: зачем ты накричал на девочек?              Их обоих не волновало, что позади Такемичи в ряд стояли парни и девушки, ждущие, пока начнётся тренировка. Их также не продолжило это волновать, когда пара человек исчезло из поля зрения, решив, что прогулы непрофильного предмета их настоящий преподаватель простит.       Учитель, к примеру, ничего не говорила Кайлу, когда тот пару раз на неделе появлялся рядом с её рабочим кабинетом, просясь потренироваться. Она даже не спрашивала, какой на этот раз был предмет: физика, японский, физика или японский. Наверняка другие учителя её за это ругали, но Такемичи уверен, что это было похоже на споры с камнем. Учитель могла молчать веками, а стоять на месте ещё дольше. Её рот открывался, а тело двигалось только, когда дело заходило о теннисе.       Баджи тихо вздохнул, вернув внимание к себе, а после огласил всем оставшимся, что вернётся через пять минут. «Личные вопросы?» — почему-то спросил Захари, внимательно смотря на капитана. Кейске зачем-то подтвердил.       Такемичи отчего-то сделалось неуютно, словно он застал давно встречающуюся пару за нежным разговором на кухне. Захотелось уйти, но он и так уходил, двигался по траектории края поля рядом с Баджи, в сторону большой деревянной двери — выхода из огромного спортзала, перетекающего в коридор, где на выбор другие спортзалы, раздевалки, много раздевалок, дверь на улицу…       Ханагаки почувствовал слабость в коленях, преследовавшую его уже месяц.       Они вышли в коридор, не обмениваясь ничем, кроме тяжёлой тишины, и прошли до выхода из помещений на свежий воздух. Когда Баджи открыл дверь, Такемичи не смел показывать, что ему сделалось дурно, но, похоже, по бледности лица всё было видно.       Он ненавидел всё это в себе — внезапные обмороки, тошнота или рвота — и ничего не мог поделать одновременно.       Руки обмякли за две секунды, как и язык, горло, голова. Такемичи даже не помнил, как падал, разбивая лоб об железную дверную ручку, и как его ловил, хватая за подмышки, Баджи.       Ничего не помнил. И славно.       Он открыл глаза, словно только что их закрыл. Помнил, как стало плохо, и предполагал, что не успеет отодвинуться от острых предметов.       — Очнулся, — где-то на периферии слышался знакомый вздох облегчения, его ладонь крепко сжимал кто-то ещё.       Такемичи повернул голову вправо и в размытых, нечётких пятнах увидел Кайла с растрёпанными волосами, сидящего на стуле, придвинутым к больничной койке, а позади него стоял раскрасневшийся Баджи.       — Да всё со мной в порядке, — слишком тихо произнёс Ханагаки, в горле было сухо и хотелось зайтись кашлем. Он и в самом деле чувствовал себя хорошо.       — Ты отключился на пару минут. — Неуклончиво, как будто ругал ребёнка за неверное мировоззрение. Кайл протянул ему стакан с водой, перед этим сам отпив часть по старой дружбе. — А ещё твой лоб минимум неделю будет заживать.       Через мгновение в кабинет заходит медсестра, в её руках было много разноцветных папок и на одном из толстых корешков написано имя и фамилия Такемичи. Она сказала, что это нормально — иметь парочку обмороков, если занимаешься спортом, но следует быть осторожным и следить за состоянием своего организма. Всё то же самое она говорила ему три недели назад, когда после интенсивной тренировки Ханагаки решил отдохнуть-постоять под деревом, а в итоге упал без чувств на траву.       Все трое покинули медпункт, как только медсестра заверила Баджи, что «всё точно-точно нормально». Они вновь шли по коридору до выхода на улицу, потому что Кайлу безумно хотелось курить, а остальные не возражали. Такемичи спросил у баскетболиста, почему тот не идёт проводить урок, на что тот махнул рукой, помедлив с ответом.       — Не знаю, — в конце концов, задумчиво произнёс он.       Ханагаки хотелось, чтобы он сказал что-нибудь ещё, а не простое «не знаю», но он так же не был уверен, что был готов к этому. Впереди у них целая неделя для разговоров, молчания, внутренней борьбы — выяснения, кто есть кто.       Такемичи поймал себя на мысли, что на физкультуру придётся идти дольше: корт находился к выходу из здания школы гораздо ближе, чем баскетбольные и волейбольные обширные площадки и другие спортивные залы. А после пришла ещё одна мысль: ему страшно хотелось знать ответ на вопрос, который он задал чуть раньше обморока. Ответ был важен, ведь так он мог понять, как продолжать относиться к Баджи.       Такемичи долго решался открыть рот и заговорить, и всё передумывал. Кайл, достаточно чуткий и привыкший к чужой нерешительности, которую капитан называл деликатностью, нарочито громко вздохнул и велел говорить. Это привлекло внимание Баджи, а потому теннисист набрал в лёгкие воздух и, как скороговорку, на выдохе произнес, пока не передумал из ощущения, что навязывается к человеку с одним и тем же доставшим всех вопросом:       — Так зачем ты накричал на девочек?

      Кейске посмотрел на Такемичи и улыбнулся, как будто то, что об этом вопросе кто-то вспомнил, было чрезвычайно мило; он отвернулся, боясь, что продолжит глупо улыбаться, и размеренно посмаковал буквы у себя на языке, подбирая приемлемые слова и давая время на раздумья.

      Баскетболист поразился самому себе, он заметил, что первым позывом было начать оправдываться, но быстро приказал рту не открываться — это было не то общение, которое он хотел бы иметь с маленьким теннисистом. Баджи чуть нахмурился от почти ускользающей мысли: «Так какое именно общение я хочу выстроить?» Он облизнул сухие губы и перевёл взгляд на пол. Кажется, наконец-то придумал с чего начать.

      — Одна из них меня дико бесит. Пойдёт?       Такемичи непроизвольно вытянул напряжённые губы вперёд и подвигал языком по нёбу — ответ баскетболиста был наигранным и неверным, и это бесило точно так же, как Баджи бесила какая-то девчонка из волейбола.       — Пойдёт, только если это правда.       

      Баджи в ответ театрально цокнул; естественно, это была неправда. Он заложил руки за спину и устремил взгляд вдаль, как если бы смотрел на поздний закат рядом с человеком, на которого хотел произвести впечатление.

Что ж, предположения Кейске подтвердились: Такемичи легко чувствовал ложь и не терпел вранья, при разговоре указывая на него косвенно, чтобы собеседник сам решил — продолжить гнать свою линию или выложить всё начистоту.

      — Тогда давай расскажу всё, как есть. — Тот же самый миролюбивый тон, предвещающий искреннюю исповедь. Ханагаки мысленно приготовился слушать внимательно. — Никто, ни вы, ни мы, не рады тому, что на всю неделю наша площадка станет рассадником непрофессионализма. Для нас это такой же гемор, как если бы все баскетболисты пришли к вам и стали бы играть в теннис. А вы бы, стоя в стороне, глаза закатывали на то, как хуёво мы играем.       Такемичи не смог сдержать смешка, потому что это была правда, а ещё Баджи хорошо играл голосом. Кайл никак на чужой монолог не прореагировал, продолжая идти без всякого выражения на лице; старался молчать, сдерживая язык-помело. Теннисисту захотелось похвалить его за старания.       — В тот момент я был зол на всех вас и готов был кричать на всех, особенно на тех, кто кидает, блять, в меня мячи. Ну и одна из девочек меня и правда бесит, потому что она моя сестра; тогда мне показалось, что первый «промах» она целила в меня, но попала в тебя, Кайл.       Кейске фальшиво улыбнулся, и Такемичи стало не по себе — он снова смутился от честности.       Теперь Ханагаки мог проще относиться к злосчастной вспышке гнева, но он так же не понимал, зачем Баджи рассказал всё настолько подробно для малознакомого хиляка, которого знал от силы минут двадцать. Возможно, баскетболист не имел чётких границ в разговоре и мог разболтать даже секреты иллюминатов, однако, судя по раннему общению, тот аккуратно относился к словам, выходящим из него в спокойном состоянии.       Такемичи вздохнул. Собеседник для него был закрытой книгой.       — Спасибо за откровенность.       Он смог вымолвить лишь эти три слова, ибо сказать то, что он на самом деле думал, грозило опасностью в будущем. Казалось, что любое сказанное Такемичи слово будет запоминаться на долгие годы и использоваться против него; может, именно поэтому он охарактеризовал речь Баджи как аккуратную, хоть и была она наполнена грязью? Потому что они оба похожи? Выбирают такие выражения, чтобы потом за них не получить по голове?       Кайл снова промолчал, словно комментировать было нечего. «Возможно, — об этом Такемичи сразу не подумал, — Захари что-то рассказал ему, пока я лежал в отключке».       — И это всё, что ты скажешь? — Баскетболист выглядел удручённым малой реакцией, и оно было понятно.       Они дошли до выхода из коридора и остановились у обморочной двери. На ручке до сих пор были неубранные капли крови.       — Я больше на тебя не обижаюсь, — признался теннисист, говоря то, что так хотел услышать Баджи.       А следом тяжело вздохнул, потому что никто не торопился открывать. Он положил бледную ладонь ровно на небольшие и свежие пятна, как будто говоря всем: «Я не боюсь того, что со мной произошло, а также вас, которые медлили из чувства такта или других чувств, о которых я никогда не узнаю».       Такемичи хотел закончить прогулку на крышу как можно раньше, уйти домой и не вспоминать о ненавистном баскетболе неделю, хотел импульсивно разбить стёкла в спортзале, чтобы появилась причина лечь в психдиспансер, а ещё хотел понять Баджи, потому что его бесило, что он говорил адекватные вещи и цеплял что-то внутри Ханагаки.       «Кейске мог бы стать хорошим другом», — про себя заметил Такемичи, но ему не понравилась эта мысль, как будто всё тело говорило ему, что из этого ничего не получится. Внезапно пришедшее осознание проблемы ошеломило его: «Это Я для него не смогу стать другом». Огорчение затопило его голову; где-то в руках тряслось желание исправить это, но как Такемичи мог исправить самого себя?       Они вышли на улицу. Холодный и сильный воздух ошпарил лица, все одновременно вдохнули глоток свежести в свои лёгкие. Молча прошли до нужного поворота, взошли на привычный изгиб лестницы и оказались на просторной крыше, куда многие приходили покурить и покричать. Тишина между троими учениками сопровождалась завываниями ветра, шелестом крон деревьев и тихим звуком щёлканья зажигалки. Со стороны моря на город летели свинцовые тучи и кое-где были видны размытые пятна от проливающегося ливня; над самой школой не было ничего, кроме ярко-голубого неба и белых полос от самолётов.       Продолжать говорить не имело смысла. Ханагаки мог видеть, как от напряжения всех троих двигается воздух, — или то был почти что штурмовой ветер? — но не стал с этим ничего делать.       Может, чуть позже. После того, как Кайл скурит две сигареты, одну из которых наполовину выкурит его командир, несмотря на недавние травмы.       А, может, никогда, ведь это тоже хорошо — оттягивать знакомство с человеком, который точно перевернёт всю его жизнь.