Не плачь

Позже выяснилось, что Игорь заболел. Абсолютно глупое стечение обстоятельств выбило майора из колеи: Гром уснул в ванной комнате после тяжелой смены и уже с утра чувствовал себя прескверно. Ко всему прочему, уместно будет упомянуть, что уснул он в воде, а до крайней степени этот абсурд довел факт отсутствия двери, которая могла бы предотвратить сквозняк, вечно гуляющий по квартире. В дни особой загруженности, которая, как уже можно было догадаться, была практически постоянной, Максим гостил у дедушки (так его просил называть Федор Иванович, по праву считая Максима ребенком своего сына и, соответственно, своим внучком). И хотя я частенько проведывала Максима и водила по разнообразным местам, порой на меня наваливалось столько дел, что я не в силах была выкроить и 5 минут на разговор с кем-то еще. Конечно, это происходило достаточно редко, в отличие от того, с чем приходилось мириться Грому. Игорь работал на износ: это началось с тех самых пор, как не стало Макса, и продолжалось по сей день. Откровенно говоря, самые близкие Грому люди и те отчаялись вытащить его из рутины полицейского бытия. Но мне первый провал показался совсем незначительным и, напротив, придал сил к действию. Единственное, чего я не учла, отсутствие какой-либо связи с Громом. Федор Иванович был приверженцем посиделок с маленьким Шустовым, но сейчас был вынужден оставить Максима на попечение Игоря, ну а Игоря, исходя из его самостоятельной несамостоятельности, на Максима, так как он и Елена Алексеевна собирались в долгожданный, заслуженный отпуск. Не исключено, что выезд ограничивался поездкой на дачу, где они, как это водится обыкновенно в их возрасте, занимались бы рассадой и прочими дачными делами; поездкой на пляж, где, устроившись на лежаке, можно было бы пить свой коктейль (или даже апельсиновый сок) и наслаждаться морем, не делая никаких лишних движений, здесь даже не пахло. В общем, отдых в их понимании совершенно отличался от отдыха нынешней молодежи. Я проснулась довольно рано и по уже сложившейся традиции пришла к Грому, чтобы забрать Максима и отвести его в детский сад, однако дверь мне никто не открыл. Повода для удивления, как ни странно, не было. За всю неделю Гром ни разу не открыл мне, не знаю, как уж так вышло, что Максиму удалось видеть своего горе-опекуна в домашних условиях, но только со мной он удивительным образом не пересекался. Во мне даже затаилась смутная идея, что Игорь намеренно стал избегать меня. Эта мысль одновременно расстраивала и озадачивала меня: неужели я могу быть настолько навязчивой, чтобы утомить человека в столь короткие сроки? Наивно полагая, что Гром опять задержался на работе и, очевидно, оставил Максима с Федором Ивановичем, я постучала в соседнюю дверь. Мне открыла Елена Алексеевна, она добродушно улыбнулась и хотела было что-то сказать, как вдруг из кухни послышалось грозное, но уже хорошо знакомое:       — Лена, кто там пришел? Я неловко поздоровалась с незримым голосом, и в прихожей тут же показался Максим, который по обыкновению припрыгнул навстречу и заключил меня в объятия, радуясь моему приходу. Я очень быстро привыкла к роскоши быть любимой этим маленьким солнечным чудом, и каждый раз безмерное счастье охватывало меня, когда Максим обнимал меня так крепко и нежно, как дети обнимают своих матерей. Федор Иванович вышел к нам почти сразу. Увидев меня, он также ласково улыбнулся и даже поцеловал в щеку. О-о, это тоже была своеобразная, но безусловная роскошь, роскошь отцовской любви.       — прости, моя золотая, мы и не ждали твоего прихода.       — как не ждали? — немного взволнованно уточнила я, держа Максима на руках. На мгновение я даже испугалась: не слишком ли часто я заглядываю в гости и не докучаю ли своим присутствием бедным супругам? Максим слегка сощурил глаза, продолжая довольно улыбаться.       — Лиза, сегодня выходной — Елена Алексеевна погладила меня по плечу, успокаивая своим теплым взглядом.       — но очень хорошо, что ты зашла! Надо бы кое-что обсудить — Федор Иванович указательным пальцем подозвал меня к себе, я опустила Максима и, потрепав его по макушке, проследовала за мужчиной. Как мне показалось, Федор Иванович был настроен на серьезный разговор. И хотя он был абсолютно положительно расположен по отношению ко мне, как к невесте своего приемного сына, меня слегка пугала атмосфера данного мероприятия.       — понимаешь, тут какое дело… Игорёк спит, ест и живет в перерывах между делами, которым нет конца и края, будь они неладны. Я ему говорю: «Игорёк, ну ты подумай, нельзя же всегда быть в одиночку, дай другим поработать, а сам отдохни. У тебя ведь Максим есть, ты представь, что с ним будет, если дядя его жизнь свою не бережет», а он мне говорит да ладно, мол, Федор Иваныч, я сам это выбрал — и всё в том духе! Упертый, как его отец! Ну вот доупирался… Теперь слёг с простудой и никого не подпускает к себе. И это Лена еще не знает, что заболел, если узнает, мама не горюй… А ведь ты понимаешь, мы же на дачу собирались, и Игорь как дитя малое, и Максим еще совсем маленький, вот как тут их оставишь? Я слушала Федора Ивановича с некоторым волнением, но, когда через стену всё-таки пробился едва уловимый кашель, мне и вовсе стало не по себе.       — Федор Иванович, какие вопросы! Вы же знаете, что я его не оставлю! Видимо, моё наивное выражение прозвучало настолько трепетно и беспокойно, что мужчина едва удержался от улыбки.       — знаю, конечно, знаю.       — то есть… я хотела сказать, что не могу оставить Максима, но и Игорю буду рада помочь. Все мои отговорки звучали так нелепо, что я и сама думала, почему бы уже не признаться себе в том, что я беспокоюсь о Громе? И все-таки… Было ощущение, что я не должна так поступать. Как будто мне нельзя испытывать те же чувства трепета, заботы и беспокойства, которые я испытывала к Максу, как будто проявление внимания в моем случае равносильно чему-то плохому, ведь Игорь — его родной брат. И мне нельзя питать к нему никаких чувств, кроме приятельских, нужно держаться от него подальше, не перекладывая на него образ Шустова, ведь он до боли похож на Максима… Каждый раз мои думы заводили меня в тупик: с одной стороны, мне стоило следовать примеру Грома и избегать встреч с ним, а с другой — это было невозможно, невозможно из личных соображений — я не могла отказаться от Максима, а также невозможно из социальных соображений — взаимодействие с Игорем было звеном взаимодействия с окружающими, по крайней мере относительно семьи Прокопенко. Да и закон подлости был таков, что где бы ты ни находился и насколько бы сильно не хотел видеть человека, ты обязательно встретишь его. К моему огромному сожалению, эта простая истина работала исключительно в подобном ключе и обернуть ее вспять было невозможно. Как все-таки несправедливо, что огромное желание увидеть человека не дает тебе возможности встретиться с ним. Из мыслей меня вырвал спокойный, умиротворяющий голос Федора Ивановича.       — я понимаю. И я буду очень благодарен тебе, если приглядишь за этим оболтусом пару деньков. Ты уж прости, что я так внезапно с этой просьбой, да вот Леночку не хотел расстраивать, она давно ждет, когда мы с ней куда-нибудь поедем.       — Федор Иванович, ну что вы! Я всегда в вашем распоряжении, как я могу отказать генерал-полковнику? — спросила я с улыбкой.       — ну сколько ты ещё будешь так официально звать меня? Ты моя невестка, для тебя я максимум дядя Федя, максимум! — он распахнул руки и приподнял брови в ожидании. Я смутилась, но всё-таки обняла мужчину, понимая, что предпринимать попытки побега бесполезно, да и кому захочется сбегать от любви? Только вот во мне зародилось смутное чувство, будто этот вопрос я еще не раз смогу задать самой себе.       — загляни к работяге на досуге, я проведывал его с утра, но выглядел он, честно говоря, хреново… Тьфу ты! Прости, совсем не слежу за языком! В общем, скис Игорёк, надо бы ему в форму приходить поскорее, да отдохнуть как следует. Выручишь?       — есть, мой генерал! На этой прекрасной, исполненной юмора ноте я, награжденная ответственной миссией, пошла собирать Максима в короткое путешествие домой. В квартире было темно и несколько сыро, здесь уже давно следовало сделать ремонт, но из-за вечной занятости Грома этот вопрос оставался открытым и никому не делегировался.       — Игорь, мы пришли. Наверное, звучало так, словно я зашла к себе домой, но, по новой прокрутив возможные варианты приветствия, точнее обозначения нашего с Максом присутствия, я пришла к выводу, что этот — самый удачный. Впрочем, в ответ я услышала только отдаленный хриплый кашель. Да, квартира действительно была не сильно просторной, поэтому после того, как Максим помыл ручки, я усадила его на кухне за заблаговременно купленной ширмой рисовать, а сама отправилась к Грому.       — ну привет, — улыбнувшись, произнесла я, прикладывая ладонь ко лбу Игоря. Вероятно, в подобном состоянии никакая улыбка, тем более абсолютно глупая, адресованная суперсерьезному майору полиции, не улучшала положение дел, скорее это, напротив, становилось оправданно раздражающим фактором.       — Фёдор Иваныч прислал? — хрипло пробурчал Гром, не открывая глаз.       — из вас бы получился прекрасный детектив, товарищ майор, никогда не хотели попробовать себя в роли Шерлока?       — очень смешно. Я не просил о помощи.       — Игорь, меня просить не нужно — вздохнула я, доставая из сумки всевозможные лекарства и микстуры. — это ты не беспокоишься о себе, а другие беспокоятся.       — мне хватило бы одного дня, чтобы восстановиться, не нужно поднимать из этого гвалт.       — да что ты? А мне кажется, всё совсем не так.       — от большого ума запираться в квартире с больным, еще и взяв с собой ребёнка, никто не будет — грубо отчеканил Игорь. Я не обращала внимания на укоры Грома, поскольку понимала, что язвит Игорь из-за высокой температуры и ломки в теле, не считая, конечно, безусловной самостоятельности и вечно заостренного чувства собственного достоинства. И хотя в лучшие дни он также был той ещё язвой, мне пришлось мириться с его воспаленным недовольством. Однако, чем больше он говорил, тем сильнее напряжение сказывалось на его гландах.       — а ну заткнись и пей сироп! — вдруг рявкнула я, наливая в чайную ложечку нужное количество сиропа. Пришлось немного приукрасить историю болезни в поликлинике, поскольку сам больной отказался туда идти, не говоря о том, что я была вынуждена просить выписать какой-нибудь сладкий сироп специально, чтобы ребёнок поменьше капризничал. К моему удивлению, Гром затих, как только услышал мой недовольный, возможно, в какой-то степени раздражённый тон. По его лицу побежали автоматические субтитры, повествующие о том, как он недоволен ситуацией: тем, что с ним не считаются и ведут себя, как с ребенком. Впрочем, это не отменяло того факта, что сироп он покорно, а главное молча выпил.       — ну вот, и ничего страшного, а ты боялся — не удержавшись, выдала я, иронизируя над происходящим. Игорь окинул меня недоброжелательным взглядом и отвернулся.       — ну ладно-ладно, извини! Сейчас я приготовлю тебе обед, а потом, как бы тебе не хотелось, придется выпить таблетки. Я понимаю, что тебе это всё не по душе, но побудь хорошим мальчиком хотя бы ради Максима. Гром пробурчал что-то себе под нос, вероятно, оценивая «хорошего мальчика» как оскорбление, но больше не издал ни звука. А я вдруг подумала, что счастье моё заключается в том, что мне не пришлось делать этому прекрасному человеку уколы. Слава богу, что всё ограничивалось только таблетками и едой, поскольку уколы я делала также профессионально, как и стреляла, то есть очень неумело и, вероятно, убийственно. После похода в магазин и не слишком долгих махинаций на кухне, обед был готов и мне предстояло вновь бороться с помолодевшим лет этак на двадцать Громом. К счастью, еще один ребенок, претендовавший на ту же фамилию, был сегодня вполне спокойным и понимающим, а отсутствие строптивости и возмущения целиком и полностью выдавало в нем Шустова. Я присела на край кровати и попросила Игоря чуть-чуть приподняться, он спокойно взял тарелку из моих рук и стал неторопливо есть. Конечно, на долю секунды я подумала, что буду кормить его с ложки, как это бывает в фильмах, где влюбленные заботятся друг о друге во время болезни, но мысль эта показалась мне столь дикой и неправильной, что я захотела стукнуть саму себя. Неправильность ее заключалась не в искренней заботе о другом человеке, а в том самом «влюбленном» мотиве, который потихоньку продвигал мой мозг. Откровенно говоря, я действительно задавалась вопросом — кто из нас не хочет быть любимым и любить? Но в моём положении это было противоестественно, абсурдно и цинично. Я немного замялась и молча отправилась разводить порошок на кухню. Максим, утомленный рисованием и, как ни странно, безделием, задремал в кресле. Мне хотелось завести разговор, но не находилось подходящей темы, всё казалось неважным, неинтересным и глупым, тем более что спросить Игоря о чем-то более важном я не решалась. Вернувшись на прежнее место, я забрала у Грома поднос и отставила в сторону, а затем вручила ему стакан с разведенным лекарством. Игорь, хотя и был не совсем рад моему присутствию, сопроводил этот жест благодарным взглядом. С минуту мы сидели молча, мне даже показалось, что голова совершенно опустела и во всем мире воцарилась тишина.       — надо проверить температуру — прозвучало в унисон, и мы неловко посмотрели друг на друга.       — я возьму градусник — традиция не к месту смущаться и краснеть жила со мной всю сознательную жизнь и каждый раз доставляла уйму неудобств, не обошлось без нее и сейчас, когда я, красная словно светофор, ринулась с места. Игорь перехватил мою руку и дернул назад, тут же утверждая, что я совершаю много лишних движений и суечусь на ровном месте. Да, романтикой здесь и не пахло (и не должно было пахнуть!). «И как прикажешь тебя лечить?» — чуть не вырвалось из моих уст, но я вовремя взяла себя в руки. Гром как-то странно смотрел на меня, и я была почти уверена, что вся сумбурность его действий произрастала из жара, помутившего его разум, но что-то во мне упорно противилось этой мысли. Я робко наклонилась вперед, но всё ещё не решалась что-либо сделать. Во мне боролись несколько чувств, которые основательно противоречили друг другу. И всё-таки безрассудство сделало свой шаг, подтолкнув меня навстречу. Я припала губами ко лбу мужчины, а руки сами собой устроились на его скулах. В моей голове это движение было мгновенным, резким, но на самом деле оно было осторожным, как будто я боялась причинить Игорю боль. Его лоб горел, само собой, горело всё лицо и, наверняка, тело. В минутном помутнении я отпрянула от Грома, чувствуя, как кровь приливает к моему лицу. Нет, это был не просто замер температуры… Не успев прийти в себя, я почувствовала ладони Игоря на своих щеках. Я не понимала, что происходит до тех пор, пока не ощутила его жар всем своим лицом. Руки не слушались, они самовольно скользили по плечам Грома, пробираясь по шее к его густым волосам. Куда хуже дела обстояли на передовой. Совершенно не пытаясь остановиться, я продолжала цепляться за Игоря и воплощала в жизнь то, чего нельзя было делать. Только отдалённый, почти неуловимый голос подсознания отчаянно спрашивал: кто дал вам право на этот поцелуй? Но никакого ответа не следовало.