Не плачь

Я открыла глаза с огромным усилием. Еще никогда в жизни мне не приходилось напиваться до беспамятства, но вчера все мои устои треснули по швам и развалились под натиском отчаяния.       – проснулась? Чтобы сфокусировать взгляд мне понадобилось вдвое меньше минуты, однако голова кружилась так сильно, словно меня в моём прекрасном незапамятном детстве с весомым упорством и силой раскрутили на качелях, и я усердно старалась повторить подвиг Гагарина – полететь в космос. Передо мной стоял Дима Дубин. Я, правда, не ожидала увидеть его у постели, – тем более после такого отвратительного вечера – вдобавок ко всему с чашкой кофе в руках, вероятно, предназначавшейся мне, и гостеприимно оставленным на прикроватной тумбочке завтраком. Да, кровать была не моя, как и вся открывавшаяся на моё обозрение квартира, и это весьма и весьма удручало. Но осознание лилось постепенно. Конечно, мы были знакомы, поскольку не раз нам приходилось пересекаться с подачи Фёдора Иваныча и даже Грома, а как тут не познакомишься с человеком, когда он - лучший друг твоего... несостоявшегося родственника? И в некотором роде протеже Фёдора Иваныча. Но сам факт моего существования – с утра, после всего случившегося, в квартире Дубина – вводил в ступор.       – как спалось? – Дима, как это часто бывает, совершенно искренне улыбнулся, беспокоясь за свою гостью, безусловно, от большого чувства такта и неисчерпаемого запаса доброты.       – хорошо, спасибо... – я присела на кровати, прижала колени к себе и, вероятно, даже жалобно посмотрела на Диму, судя по его смущенной и несколько озадаченной реакции.       – я очень плохо помню, что произошло, и я честно не могу понять, как я оказалась у тебя, могу только догадываться, но сразу прошу прощения за все доставленные неудобства... Мне было так досадно и стыдно: я каким-то неведомым образом завалилась к Дубину домой в раздрае собственных чувств и не дай бог сделала что-то, что могло бы заставить меня желать себе мучительной смерти. Нет, Дима был очень хорошим и добрым парнем, я восхищалась его безмерным энтузиазмом, силой воли, решительностью и сочетанием вместе с тем искренности и дружелюбия, но я не стала бы поступать с ним так, как сейчас, быть может, – если верить теориям в моей больной голове – поступила. Более того, наиболее вероятным кандидатом на эту роль был Разумовский, но я ни в коем случае не думала ни о чем подобном.       – не могу сказать, что ты доставила мне неудобства, скорее мне показалось странным то, что ты мне позвонила, – начал Дима, поправляя очки. – сперва я испугался, вдруг что-то случилось? В какой-то степени я был прав. По адресу, который ты дала, находился бар. Не дожидаясь второго звонка, я вошел внутрь, заведомо оглядываясь по сторонам. Ты сидела у барной стойки и выпивала напитки, которые раз за разом выставлял бармен. Тогда мне показалось, что ты чем-то очень расстроена, и я даже хотел узнать, чем именно, но прежде, чем мне удалось обратить на себя твоё внимание, ты вдруг сама обернулась и принялась обнимать меня. Не успел я ещё понять сути дела, как ты попросила отвезти тебя домой. Я побоялся оставить тебя одну... Но звонить Игорю не решился, ведь в свободное время он всегда был с Максимом, было довольно поздно, и я решил, что не стоит их беспокоить, наверняка они уже спят. Когда мы сели в такси, ты сказала, что очень сожалеешь о произошедшем. Я повернулся к тебе в надежде на какую-то предысторию, но всё это больше походило на исповедь. Ты сказала, что очень любишь Игоря, и вопреки этому совершила что-то ужасное, наговорила глупостей и не смогла принять какой-то факт, связанный с Максом. Ты злилась на саму себя, злилась и плакала... Только тогда я понял, что ты имела в виду, говоря об Игоре, и мне стало очень жаль, что ты сама решила себя осудить, хотя не заслужила осуждения. Дима облокотился на тумбочку и удрученно вздохнул, прокручивая в голове все возможные выходки Грома. Мой взгляд упал на фотографию, где рядом с Дубиным стоял знакомый молодой мужчина. И только спустя секунду до меня наконец дошло, и я безумно покраснела. Неужели для окружающих так очевиден тот факт, что я влюблена в Грома? Меня коробило от одной только мысли о высказанном Игорю в порыве гнева, причем высказанном так грубо, нарочито, лицом к лицу. Меня колотило изнутри от осознания, что моё воспаленное сердце вдруг сделалось таким хрупким, а ум стал злым и жестоким. Каких же гадостей я ему наговорила…

***

После так называемой попытки помочь тете Лене на кухне, затянувшейся практически до полуночи, мы вернулись домой, точнее в квартиру Игоря.       – давай прекратим это. Игорь размеренным взглядом обвел комнату и плавно продвинулся вглубь, устало облокачиваясь на спинку дивана. Всё свободное пространство зала едва-едва освещалось доносящимся с улиц светом тусклых, желтых фонарей, омытых холодным осенним дождём. Я только уложила Максима и в какой-то тягучей полудрёме не сумела сходу осмыслить сказанные Громом слова.       – о чем ты?       – я знаю, что ты любишь... – Игорь, как будто запнувшись о неправильно подобранное слово, медленно и тяжело вздохнул, и дрогнувшей ладонью очертил на подушке что-то похожее на крест. – Макса, но так продолжаться не может.       – Игорь, – такая резкая смена настроения пугала меня до самой смерти, и, если бы я не знала Грома, я бы подумала, что подобный жест вызван банальным желанием разыграть меня. – прости, но я не понимаю, что это значит? Что произошло? Гром с минуту молчал, видимо, формулируя предложения, с помощью которых он мог бы объяснить то, для чего так упорно старается меня оттолкнуть.       – нельзя любить одного человека, а встречаться с другим! Я понимаю, что ты хочешь быть счастливой, но встречаться с кем-то за спиной моего брата… Это низко. Сказать, что это заявление выбило меня из колеи – значит, не сказать ничего вовсе. Неужели Игорь до сих пор не пришел в себя?       – не говори мне, что это не так. Я знаю, что Разумовский присылает тебе цветы, не могу поверить, что вы тайно встречаетесь у Макса за спиной.       – Игорь... Это чушь! Никто ни с кем не встречается – начала я, надеясь, что мне не придется говорить в лицо мужчине нечто ужасное, открывать глаза на реальность, о которой я сама давно хотела бы забыть, но Гром вдруг оборвал:       – я видел вас в ресторане.       – ты всё не так понял! Я просила Сергея, чтобы он прекратил оказывать мне подобные знаки внимания! Ничего более нас никогда не связывало, он мой директор, на этом всё.       – да? Тогда почему ты не сказала ему раньше о том, что не нуждаешься в его ухаживаниях? О том, что помолвлена с другим. Я думал, что знаю тебя, но окончательно перестал понимать твой выбор, скажи мне честно – ты любишь Разумовского? Мне показалось, что Гром окончательно сбрендил, и, хотя доля правды в его обвинении была, меня мгновенно охватили такие ярость и негодование, что я не смогла сдержаться и разгоряченно выпалила:       – я люблю тебя! Игорь осекся, он отшатнулся назад и буквально рухнул на диван.       – что за бред ты несёшь?... В его понимании при живом Максиме я была последним человеком на земле, который, пусть даже не состоял в отношениях с Разумовским, признался в любви брату своего жениха, что само по себе есть последнее грехопадение. А я, будучи действительно покоробленной этой жестокой правдой, разве что при погибшем женихе и технически оставаясь вдовой, не могла утаить обиды за тот гнев и осуждение, что выдал мне Гром.       – это ты начал бредить, Игорь. Очнись, наконец! Максим сгорел в лесном пожаре... Его нет! – уже не сдерживая колкость, вырывающуюся из груди, напирала я. Мои слова ещё больше ошарашили Игоря, но совесть по-прежнему спала глубоко внутри, и я совершенно не ведала, что уже не контролирую себя.       – как ты можешь так говорить? Он сильно побледнел и смотрел на меня тем взглядом, которым смотрят на людей, отнимающих последнюю надежду на что-то жизненно-необходимое, например, на саму жизнь. Но я оставалась непреклонна.       – а как ты можешь обвинять меня в предательстве, когда сам недавно целовал меня?... Гром окаменел, он практически не дышал, и я даже испугалась, что из-за меня ему стало плохо, но в ответ Игорь только тихо прохрипел:       – уходи… За окном сверкнуло. За чередой молний обрушился раскатистый гром, и стекла в окнах завибрировали. В комнату выбежал Максим, настолько напуганный непогодой, что дрожь, охватившая его плечи, была видна невооруженным глазом. Он был готов заплакать в любой момент, но более всего усугубляли обстановку мы с Игорем, повышающие друг на друга голос.       – тише-тише, солнышко! – я обняла мальчика и подняла его на руки, опережая Грома, который был взволнован не меньше моего и не мог смотреть на Макса спокойно. – пойдем, я спою тебе песенку, котенок. Игорь проводил нас взглядом и, погруженный в тягостные думы, отвернулся к окну. «Облака-облака, в городе дождь, Прошлого не вернёшь. Облака-облака мимо плывут, Где-то их тоже ждут. Для прогулок Час не праздничный, Я не увижу тебя. Твой малыш растет не по годам И уже читает по слогам, Озорной и добрый мальчуган – твой малыш. И когда с ним за руку идешь, То счастливей в мире не найдешь, Мог бы на меня он быть похож – твой малыш»