Золотое сечение

      Это был пиздец.       Сначала Рома даже испугался, не зная, как все объяснить и что может случиться, но потом испуг сменился раздражением и даже злостью, потому что никого ебать не должно, почему у него вся шея в засосах. И ладно бы Лилия Павловна, которая всегда лезла к нему по поводу или без — воняет ли от него куревом и если да, то какая тварь покупает ему сигареты, и в курсе ли отец, почему Рома прогуливает и так хуево пишет контрольные, — то от Бяши получить похожую реакцию он не рассчитывал. Мальчик был бледным и встревоженным, его взгляд постоянно метался с лица друга на его шею, и в какой-то момент это начало смущать Пятифана настолько, что он решил застегнуть мастерку до самой шеи, пряча следы от его остекленевших глаз. По идее, это должно было успокоить Бяшу и обратить его внимание на другие вещи, но это не помогло вообще никак. Рома лишь замечал, как на него косятся одноклассники, как перешептываются между собой учителя, как Лилия ходит из класса в класс и что-то шепчет на ухо сменяющим друг друга преподавателям, после чего они всегда задерживали этот странный взгляд на нем.       Ниже лица. На его шею.       Однако Роме по большей части было похуй. Хорошее настроение исчезало лишь в определенные напряженные моменты, но сразу же возвращалось, потому что каждый косой сочувствующий взгляд напоминал о том, что случилось ночью, и это было, ну… Волнительно. Так, что в груди трепетало, а лицо теплело, и улыбка сама появлялась совершенно невпопад ситуации.       Потому что Антон вернулся, все хорошо, он ему нравится и это просто невероятно. Рому буквально разрывало на части от осознания этого факта, потому что ничего более потрясающего он себе и представить не мог. Он вообще даже и мечтать о подобном не смел, потому что это вообще не походило на то, что могла бы ему подарить судьба, и от этого эйфория накатывала с еще большей интенсивностью, вынуждая издать этот глупый мечтательный вздох, характерным для влюбленных девочек, но никак не для вроде как ровного пацана. — Ром, может, выйдем? — предлагает совсем зажато Бяша, говоря непривычно четко. В его голосе подозрительные нотки вины, и это несколько сбивает с толку, поэтому Пятифан отвечает утвердительным кивком, вставая со своего места.       Все равно большая перемена. Им нужно идти в другой класс. И они успеют покурить.       Однако Рома слишком быстро соображает, что курить они все-таки не будут и Бяша выйти предлагал не для этого уж точно. Он дожидается, пока вокруг становится достаточно безлюдно и тихо для разговора — они остаются одни в закутке коридора, — и очень тяжело вздыхает, явно собираясь с духом.       Рома глядит на него сначала недоуменно, а потом чувствует странный укол стыда, какой бывает, когда осознаешь, что вот-вот начнется обсуждение того, о чем говорить совсем не хотелось. Сейчас Игорь начнет шарманку о том, какого хуя с ним случилось и что все это значит, и Роме нужно будет ему все рассказывать, а потом еще и успокаивать, потому что Бяша уже распереживался просто пиздец.       Не жизнь, а сказка, блять.       Иррациональная злость на Бяшу вспыхнула в одно мгновение и сразу же затухла; Пятифан почти сразу, как начал дружить с ним, сообразил, что Игорь из них двоих более чувствительный и переживающий, и ко всему прочему еще и более открытый. Если Роме привычнее было отмахнуться и потребовать забить или забыть, то Бяша говорил, задавал вопросы и вытягивал ответы.       И, ко всему прочему, очень легко понимал, что происходит на самом деле, даже если не озвучивал это. Было бы славно, если бы они и сейчас обошлись молчаливым пониманием, но этот случай был совершенно не такой.       Бяша волнуется. — Что дома, Ром? — наконец, начал школьник, но Рома на это безразлично пожимает плечами. — Все нормально, — отвечает он честно.       Игорь неодобрительно покачал головой. — Я вижу, на, — совсем безрадостно выдает он. — Что за пиздец?       И, прежде чем Рома успевает даже просто рот открыть, он задает другой вопрос, вгоняющий Пятифана в лютейшее непонимание. — Он лез к тебе?       «Он» — это, разумеется, батя. Иных вариантов просто быть не может. Дело и в том, как сильно Бяша его ненавидит, и в том, какой отец сам по себе конченный, да и в том, что никого другого и быть не может на его месте, но все равно это звучало странно. Сама мысль о том, что его могут подозревать в таких вещах отзывалась очень странной смесью и непонимания, и злости, и желания рассмеяться прямо в лицо, потому что это бред.       Но, справедливости ради, не зная всей ситуации, предположить можно только это. — Бяш, нет, это хуйня, — попытался объяснить Рома. — Ничего он мне не делал. Нехер себе это в голову вбивать. — Так что это, — школьник кивает в сторону друга и опускает взгляд на шею, — за хуйня тогда?       Вот как ему все объяснить, чтобы он не думал на батю? Рома не хотел его именно выгораживать, да и если приходилось прятать синяки, то он от Игоря не скрывал, откуда все это берется. Не говорит, как конкретно, но они оба понимали, что это не случайность и не полученная в результате несчастного случая отметина. — Это не синяки, — как можно более твердо и ровно ответил Пятифан. — Это совсем другое.       Напрямую говорить о том, что это засосы, да еще и от Антона, не хотелось. Бяша не знал ничего о том, какие чувства Рома к Антону испытывал и все такое, и уж тем более ему не обязательно было знать, что ночью они трахались. Это у самого Ромы в голове никак не укладывалось, но вспоминать об этом было приятно волнительно. — Что значит «совсем другое»? — спрашивает Бяша уже другим тоном, и, как кажется Роме, он разволновался сильнее.       Но, если он сейчас не скажет правду, то Бяша так и будет думать, что его батя убить пытался. А этого Роме не надо: батя отбитый, да, но не настолько же. Применение силы было исключительно в воспитательных целях, и даже если Рома в большинстве случае не понимал, за что это все, отец бы даже в пьяном бреду не надумался его убивать.       А если Рома соврет, что с девчонкой был какой-нибудь, Бяша сразу сообразит, что это пиздеж, потому что Роме до Антона нужна была только Полинка, а она таких чудес явно бы не наделала ему, а после Антона его не интересовал вообще никто. И, в целом, со стороны все выглядело именно так, будто Рома упрямо выдерживал траур, никого к себе не подпуская и закрываясь в себе все больше и больше.       Пятифан вздохнул, прикусив нижнюю губу. Блять, Бяша после этого его или нахуй пошлет, или въебет хорошенько. Это пиздец. Полный пиздец. — Что случилось вчера? — не дождавшись ответа, повторил мальчик. Взгляд его не был злым или строгим, а скорее грустно взволнованным.       И это, сука, сбивало с толку. — Бяш, — серьезно начал Рома, силясь держать себя в руках и говорить уверенно. — Ты только… пообещай не злиться и просто попробуй понять, ладно? Я сам не знаю, как правильно про эту хуйню сказать…       В ответ тот кивает, для надежности оглядевшись по сторонам. Никого рядом не было, и, что самое главное, Катенька самая первая упиздовала в кабинет, поэтому никого прячущегося за углом или где угодно еще точно не было.       Ему нужно просто рассказать правду. Не обязательно говорить о… всем, что ночью произошло. — В общем… — стушевался Рома, чувствуя, как сердце в груди заколотилось. Ему нужно сказать все прямо сейчас. Пока не стало совсем поздно. — Это Антон сделал. Понимаешь… о чем я?       Ему было очень страшно представлять реакцию Бяши, и он морально был готов ко всему, Но явно не к тому, что Бяша будет просто смотреть на него пустым взглядом, в котором прочитать можно было разве что непонимание.       Он не был зол, расстроен, сердит или что-то еще. Ему не было противно. Ему не было мерзко.       Он просто ничего не понял. — Антон?.. — уточнил он совсем тихо. И Рома кивнул. — Ну, наш Антон, да?       Пятифан еще раз кивнул. — Который пропал?       И… взгляд Бяши полностью меняется. Теперь он такой сочувствующий и искренне сопереживающий, что Роме аж хуево становится, потому что он вообще не о том подумал, судя по всему. — Бяш, просто поверь, я говорю совершенно серьезно, — поспешил успокоить его Пятифан, пока тот окончательно не убедился в мысли, что Рома поехавший нахуй. — Рома, ты себя вообще слышишь, на? Какой Тоха, о чем ты? Он пропал, как все остальные, и он уже не придет, — попытался как можно мягче донести до друга простую мысль Бяша. И с каждым произнесенным им словом Роме становилось все хуже и хуже, потому что он слишком явно ощущал очевидный посыл в репликах друга: «ты с ума сошел». — Ром, серьезно, это совсем хуйня. — Блять, Бяша, я тоже серьезно! — чуть повысил голос Рома, после чего обернулся, проверяя, не появился ли кто любопытный. — Он пришел ко мне и… — Ебнуть тебя попытался или че? — Нет, блять! Я же говорю: не синяки это! — А что тогда?!       Нет, у него не получится намекнуть на верный ответ. Бяша просто не может и предположить такого. — Это засосы, — на выдохе произносит Рома. — И их Антон сделал. Понял теперь?       Вопреки ожидаемой ярости или удивления, Бяша глядит на него с таким лютым непониманием, будто учебник по алгебре за одиннадцатый класс почитать решил и нихуя не соображает, где что. Он на несколько секунд затих, пытаясь осмыслить все услышанное, и даже хотел было что-то сказать, явно поддаваясь эмоциям и желая задать дохуя уточняющих психоэмоциональное состояние друга вопросов, но закрывает рот, грустно кивнув.       И когда он снова поднимает на него свой взгляд, Рома по его печальным глазам видит, что он ему н е п о в е р и л. — Я с тобой, Ромыч, — попытался приободрить он Пятифанова, для надежности положив руку на плечо. — И в огонь, и в воду, на.       Нет-нет-нет, он вообще нихуя не понял, все не так, Рома не ебанулся, это- — Бяша, я тебе отвечаю, все так и было!.. — в полной мере осознавая, что лучший друг считает его сошедшим с ума от горя, Рома перепугался настолько, что был готов ему в руки вцепиться и не отпускать, пока тот не поверит, что это именно Антон такое учудил и никто его не пытался убить. — Просто поверь, я же не стану тебе пиздеть, Бяша!..       Но Бяша не поверил. — Нет никакого Антона больше, — заключил он. — Просто батя твой отбитый нахуй опять какой-то хуйней страдает.       Бяша просто предпочел смириться с безумием лучшего друга и поддержать в тяжелый момент. — Давай расскажем все?       Бяша — хороший друг, правда. Просто замечательный. И он всецело Роме доверяет, на любую хуйню пойдет, если тот предложит, и никогда ни за что на свете не кинет.       Но Рома сам себя закопал за прошедшие недели, убедив всех окружающих в том, что у него крыша поехала с охуенно громким свистом. И доказать обратное у него не получится.       Просто пиздец.       К этому разговору они больше не возвращаются; когда подходит конец перемены, они просто идут в класс и переживают еще один охуенный урок, в течение которого Рома понял, что до конца учебного дня в школе он досиживать не будет. И, как бы это ни было гадко по отношению к Бяше, он слиняет втихую и от него, потому что ловить на себе его странные сочувствующие взгляды весь день ему нахуй не уперлось.       И объяснять что-то еще раз он не хотел. Ромка точно знает, что Антон реален, и все было именно так.       На следующей же перемене Рома кое-как убеждает Бяшу, что ему нужно выйти зачем-то на улицу, но обязательно одному, и, наверное, тот предполагает, что Рома на него просто обиделся и решил в одиночестве покурить, потому что он реагирует спокойно и не настаивает на своей компании.       Вероятно, он поймет, что Рома его ужасно наебал сразу же, как заметит, что слинял Рома вместе со своими вещами.       Так что ему по-хорошему бы поторопиться и уйти как можно скорее, чтобы Бяша, если что, его не догнал.       Невеселые мысли сдавили голову. Не может быть такого, что он с ума сошел и ему все просто примерещилось. Засосы ведь реальны, и это не следы от пальцев, как считает Бяша, да и батя к нему не цеплялся. Вечером все было в относительном порядке, и он уверен, что Антон приходил. Это не бред и не галлюцинации, это было на самом деле.       Рома тяжело вздохнул.       Погода стояла ясная и безветренная, совершенно не подходящая его мрачному настроению. Пятифанов уже представляет, как разорется дома отец, когда Лилия ему позвонит пожаловаться на то, что он с уроков опять съебался, а потом открывает калитку, заходя в свой двор. Затем он поднимает взгляд на крыльцо и едва не давится воздухом, замечая Антона, который, судя по всему, терпеливо его ждал.       Мальчик, доселе сидящий прямо на ступеньках, встает, взволнованно на него уставившись. Рому на мгновение пробирает сомнениями и фантомным страхом, что что-то нехорошее вот-вот случится, но стоит Антону счастливо ему улыбнуться, как ненормальная радость расцветает теплом в груди. — Привет, — первым заговорил Петров, спускаясь со ступенек на заснеженную дорожку. — А я ждал тебя.       Пятифанов не находит в себе сил для ответа, вместо этого подавшись вперед, совершенно своих шагов при этом не ощущая. Внутри все словно трепещет и поет, и, на самом деле, он ужасно хочет что-нибудь сказать или выкрикнуть, но просто не может, мгновенно робея. Антон в последнее время у него именно такие чувства и вызывал до своего исчезновения; Рома то нес чепуху невпопад, то едва не заикался, не зная, как правильно подступиться к объекту своей симпатии, и сейчас, даже учитывая то, что было ночью, все было ровно так же.       Когда расстояние между ними становится совсем уж крошечным, Антон поднимает и разводит руки в очень очевидном жесте, и от этого у Ромы так щемит в груди, что он едва не всхлипывает. — Можно?.. — нерешительно уточняет Петров, и в ответ на это Пятифан сам подается вперед, крепко обнимая.       Господи, какой же он все-таки кретин. Если бы ему хватило ума предположить такое развитие событий сразу, то он в первый же раз, когда Антона заметил, побежал бы навстречу. Так же крепко бы обнял, прижал к себе и не выпустил бы ни за что на свете, боясь снова потерять. Разве он был жесток к нему, разве представлял хоть какую-то опасность? Нет, ни разу!.. Он буквально просто хотел прикоснуться к нему, стать ближе, поговорить. А Рома едва с ума не сошел, предполагая только самое худшее — что Антон теперь бес какой-то и хочет забрать его с собой в преисподнюю за все совершенные им грехи.       Какой же Рома придурок все-таки.       Когда Антон обнимает его в ответ, сразу становится спокойно и легко. Да, скоро, наверное, ему будет пиздец, но пока Антон рядом — теплый, осязаемый, совершенно такой же, как и всегда, — все в порядке. И, по правде говоря, Пятифана едва ли беспокоит хоть что-то, кроме этого факта.       Антон вернулся. К нему. И он ему нравится. — Я думал, ты позже придешь, — говорит застенчиво Антон, наконец, отстраняясь. Руки его опускаются к локтям Ромы, сжав в ласковом жесте. — Да блять, — выругался Рома тихо, сразу же стушевавшись; пусть Антон прекрасно понимал, что Рома собой представляет, ему все равно хотелось казаться лучше, чем он есть на самом деле. И это ужасно смущало. — Ушел пораньше. Нехер там делать.       На бледном лице Петрова расцветает счастливая улыбка. И Рома не может не улыбнуться в ответ. — Тогда, может, прогуляемся? — предлагает мальчик, отпустив руки Ромы. — Сегодня не сильно холодно. Или хочешь домой?       И Рома сам себе кажется пустоголовым балваном, потому что он рад настолько, что в ответ может только улыбаться и кивать.       Гулять они решили пойти в лес, как можно дальше от любопытных глаз и от людей в принципе. Хотелось провести время именно наедине, не боясь, что их увидят и потом расскажут обо всем абсолютно каждому в этом селе, а там уже и до бати дойдет, и он Рому попросту убьет. Да и… конкретно сейчас Рома даже не боялся огласки, а просто хотел побыть именно вместе с Антоном, только вдвоем, чтобы никто не отвлекал и не перетягивал на себя внимание.       Рома был бы рад даже просто молчать рядом. И, к слову, именно это и делал, потому что неловко было просто пиздец.       Ему бы отчаянно хотелось быть смелее и активнее, рассказывать что-то и вести, но выходило ровно противоположное; по натуре своей Рома был достаточно чувствительным и нежным, поэтому, стоило зайти речи о любовных делах, как вся его напыщенная уверенность растворялась, превращая его в самого настоящего мямлю. И, что самое плохое, Антон был более замкнутым, чем сам Рома, поэтому так же молчал, просто наслаждаясь возможностью быть рядом.       Его холодные пальцы ласково коснулись руки Ромы, и тот от неожиданности одергивает руку, краем глаза замечая, как посерел взгляд мальчика рядом. Стало просто пиздец как стыдно, и, чтобы хоть как-то исправить ситуацию, Рома приложил колоссальные усилия, заставляя себя взять Петрова за руку.       Лицо горело адским пламенем. Рома, наверное, даже от происходящего ночью не так смущался, как был смущен сейчас, проявив ласку таким невинным способом.       Руки заколотило. Сердце стучало с такой бешеной силой, будто он километр без остановки пробежал.       Ахуеть можно. — Я рад видеть тебя, — светло произносит Антон, и в его голосе слышна улыбка. — Скучал сильно. — А… да, — глупо мямлит Рома, молясь всем богам, лишь бы Антон не повернулся к нему лицом и не заметил покрасневшие щеки. — Где ты вообще был?       Петров несколько секунд молчит, точно собираясь с мыслями, а затем подает голос. Он спокоен и дружелюбен, но Рома понимает, что каждое слово ему дается тяжело не просто так. — Мы поговорим об этом позже, хорошо? Я просто так хотел наконец-то провести с тобой время, — отмахнулся он от вопроса. — Я… поэтому так странно вел себя, но, честно, я совсем не хотел тебя напугать или довести до того, что уже произошло в школе… Можно сказать, я был не в себе. Мне правда жаль.       Рома почувствовал, как от неловкости и смущения щеки начинают гореть и тут же едва не выругался, стесняясь такой своей реакции. Правда была в том, что перед ним редко кто извинялся и почти никогда он не слышал, как с ним разговаривали настолько искренне, признавая ошибки и заботясь о его мнении. Нет, конечно, когда дело касалось, например, Бяши или Тихонова, будь он неладен, то они-то как раз могли и уступить, и не устыдиться этого. Другие люди к Роме обычно или очень ненавязчиво подлизывались, или сторонились, поэтому какой-то честности от них он не особо ожидал. То, что с ним так говорить будет кто-то, кто ему нравится, он и подумать не мог, хоть и очень этого хотел.       Он прочистил горло, стараясь найти в голове правильную реакцию, которая не будет включать в себя что-то ебанутое, вроде похлопывания по плечу и равнодушного «Да забей, братан, я не в обиде», или очень нетипичное для него и слащавое, как поцелуй и слова о том, что он Антона любит и ни за что не разозлится. И, блять, как на зло руки чесались именно на эти два варианта.       Со вздохом Ромка кивнул, на мгновение чуть сильнее сжимая чужую ладонь. — Да я тоже как еблан шарахался о тебя, хотя ты и не делал мне ничего. Сам не знаю, чего так реагировал, — выдавил он из себя, ощущая, как трудно даются ему эти слова с учетом того, что он точно знал — Антон в начале пугал его до смерти. — И, ну, если потом, то ладно. Мне просто нужно будет это знать.       Он помедлил, решаясь, и добавил чуть тише: — И я тоже.       Антон повернулся к нему, и они встретились взглядами. — «Тоже»? — недоуменно переспросил он.       Рома смутился еще сильнее. — Ну, бля, — совсем тихо произнес он, по привычке вжимая голову в плечи, — скучал.       Тут же захотелось зажмуриться от стыда, но Рома подумал, что тогда совсем уж как дурачок будет, поэтому усилием воли заставил себя даже не отворачиваться. Вместо него отвернулся Антон, пряча улыбку. — А ты сам как? — спросил он спустя некоторое время. — Сегодня выглядишь живее.       Рома фыркнул: — Сегодня я хотя бы знаю, что ты не хочешь убивать меня, — ответил он, намекая на странное поведение Антона всю прошедшую неделю.       Настроение того немного меняется и теперь он смотрит на Рому почти что ехидно. — А что же по-твоему я хочу? — спрашивает мальчик, наклоняясь чуть ближе и заглядывая в глаза.       И его взгляд, тон, поза и в принципе внешний вид намекают на что-то вроде того, что было ночью. Стоит Роме об этом подумать и в животе начинает заметно крутить от волнения и приятного возбуждения. Не то чтобы он согласился бы повторить прямо в заснеженном лесу, но сам факт того, что Антон, видимо, заигрывает с ним в своей этой неловкой странной манере, был очень приятен. — Ой, иди ты, — шутливо пихнул его локтем Рома. — Так и знал, что у тебя в голове опять только это все и будет.       Антон неожиданно стушевался и прикусил губу, посмотрев на Рому совсем другим новым взглядом. Было видно, что он страшно хочет спросить или сказать что-то, но оно или кажется ему слишком стыдным, или слишком глупым.       Наконец, он решается. — А тебе… ну, как вообще? Все хорошо? — тихо уточняет он, понижая голос и смотря перед собой. И, блять, Рома чувствует, как щеки начинают болеть, потому что он точно понял, о чем конкретно спрашивал его… друг.       События ночи и так не хотели покидать его, оставшись на коже фантомными ощущениями касаний, поглаживаний и поцелуев, а теперь, стоило Антону только об этом заговорить — еще и так, смущаясь и отводя взгляд, потому что для него это тоже волнительно и будоражаще — как Рома будто затрепетал изнутри. Для него было самым большим страхом то, что отношение Антона к нему изменится в худшую сторону из-за произошедшего, но все было так хорошо, что он даже на секунду действительно подумал, что все это может быть просто галлюцинацией, подкинутой его влюбленной погрязшей в горе головой. — Да нормально все было, — буркнул Рома, стараясь звучать буднично, но едва не проваливаясь от стыда под землю, потому что голос сломался и пробасил, как будто он был чем-то недоволен. Чтобы исправить ситуацию, он тут же дополнил уже более спокойно: — Мне заебись.       Собственный нарочито похуистичный тон режет уши и Роме хочется самому себе въебать за такое пафосное поведение. Не хватало еще чтобы Антон подумал, что ему действительно все равно. Антон, правда, и так, кажется, уже все понял о его поведении и неумении выражать чувства, а потому кивнул, а затем, вдохнув поглубже, выдал: — Ты не подумай, что я, когда писал тебе вчера, так все и планировал. Я правда поговорить хотел, прощение попросить, все такое… спросить, как ты и что ты, — как бы оправдываясь затараторил он, ощутимо сильнее сжимая Ромину ладонь. — А потом смотрю на тебя и думаю, что и поверить не мог уж, что ты мне разрешишь прийти. Я вообще не сразу понял, что на самом деле пугал тебя и мне так стыдно потом было, что если бы ты мне не ответил, то я бы просто смирился и никогда бы больше не стал тебя доставать.       Рома еле подавил рвущуюся на лицо улыбку облегчения. Антон действительно ничего этого не хотел — ни пугать, ни изводить, ни быть причиной проблем. Да, конечно, его поведение все равно было просто пиздец каким странным, но вообще-то, если быть до конца откровенными, то Антон с самого начала был немного того, периодически рассказывая своим новым друзьям то про девочку в маске лисы, то про танцы ночные, то еще про что-то, что Рома с Бяшей старались воспринимать с пониманием как часть личности приятеля. Единственное, что Антон никогда не хотел затрагивать и при упоминании чего совершенно неправдоподобно строил из себя дурачка — то, что иногда во время обеда в столовой он тайком закидывал в рот две-три таблетки. Посторонние, конечно, этого не замечали — в школе в принципе всем, кроме Кати и ее подружек-сплетниц, нет дела до жизни кого-то вне собственной компании — но Рома, периодически кидающий на Петрова заинтересованный взгляд, видел это. Видел это и Бяша, и иногда после они быстро переглядывались, словно отмечали, что произошедшее не осталось незамеченным.       Сейчас, размышляя об этом, Рома не мог не подумать о том, что они могли просто побояться узнать правду, и, возможно, если бы он сам, на тот момент уже заинтересовавшись другим мальчиком, проявил к этому самому мальчику больше участливости, то тот в конце концов бы и не пропал. И не вернулся бы потом неведомой хтонью. — Все нормально, не парься так сильно, — попытался утешить Рома, ответно сжимая руку. — Сейчас же все хорошо. — Ага, — кивнул Антон, затем вдруг продолжив с совершенно счастливой и смущенной улыбкой. — Я просто так боялся, что ты подумаешь, что я только за этим и пришел. И, блин, если честно, я вообще не предполагал, что так все обернется. Просто в момент как тебя увидел так страшно захотелось тебя обнять. А потом — поцеловать. И ты когда меня не оттолкнул, то я вообще уже не знал, как можно остановиться, хотя вообще все по-другому представлял. Подумать не мог, что все так скоро случится и что ты такой чувствительный и-…       Антон так резко начал говорить сумбурным сбивчивым потоком, что Рома сперва даже опешил, но в основном все это слушать было именно приятно — всегда здорово знать, что у любимого человека на тебя такая реакция. Но, бля. — Все! — Рома метнулся к Антону и зажал его рот свободной рукой, понимая, что тот слишком увлекся рассказом о впечатлениях от первого раза и сейчас вполне может сказать что-то, что и так донельзя смущенного Пятифана просто на месте убьет. — Я тебя понял, подробностей не надо!       Антона замер, а затем медленно отклонился, уворачиваясь от Роминой руки. Лицо его выражало столько ехидства, что вопреки своему любовному смущению Роме захотелось окунуть его головой в снег. — Я очень старался, чтобы тебе тоже было хорошо, — честно признался он за секунду до того, как Рома, уже уставший смущаться и ожидать от него очередного стыдного откровения, впечатал ему в лицо пригоршню снега. — Блять!       Теперь он выглядит таким нелепым и сбитым с толку, что все смущение из Ромы пропадает в одно мгновение, и вместо того, чтобы как раньше попытаться закрыть чужой рот ладонью, он заливисто смеется. — Что, получил? — весело спрашивает он, наблюдая за тем, как Антон снимает очки и отряхивает их от капелек растаявшего снега. — Так нечестно, — пробурчал тот. — А если бы я так сделал? — Ой, да я за эти дни так привык к неожиданностям, что- Блять! — Ромкино хвастовство прервал прилетевший в лицо снежок.       Антон так искренне расхохотался, что у Пятифана даже не получилось на него разозлиться, хоть он и хотел. — И это ты так привык? — скептически уточнил Антон, самодовольно фыркая. — Но не согласиться не могу — раньше было еще хуже.       Рома так опешил, что сначала даже не нашел слов на эту наглость. — Говорит мне тот, кто даже не понимал, что изводит и пугает меня всю неделю! — парировал он, зачерпывая в ладонь снега. — Я просто хотел, чтобы ты не переживал за меня! — возмутился Антон, внимательно смотря на руки приятеля. — Я думал, ты рад будешь!       Он так искренне надулся, что Рома не смог сдержать рвущийся наружу смех. Брошенный снежок промазал. — И как тебе мое «радостное» лицо? — расхохотался он, вспоминая свои эмоции при их первых встречах после Антонова исчезновенья. — Небось, тебе в жизни так никто рад не был.       Антон отпрыгивал в стороны, словно и не было в лесу слоя липкого снега, спиной все ближе подбираясь к чаще, и Рома, прекрасно это видя, поддавался, позволяя увести себя еще дальше от взглядов и случайных встреч. — Ну, ты на уроке математики выглядел, будто едва не обосрался, — пожал Антон плечами. — Я предпочел думать, что это от счастья.       Вместо обиды Рома испытал прилив почти что безумного веселья и неожиданно резво кинулся вперед, стремясь теперь не обкидать снежками, а именно повалить Антона на землю, чтобы накидать снега ему за шиворот. — А ты выглядел как пиздец! — не остался он в долгу.       Антон рассмеялся в голос, кинувшись наутек.       Погода стояла спокойная и мягкий ветер хлестал лицо, и Рома просто не мог поверить в то каким легким он себя сейчас чувствует. Антон не отрывался от него больше чем на три метра, и это маленькое расстояние придавало сил и уверенности в победе. Тело горело и легкие разрывало от количества кислорода, майка прилипала к спине и горло сводило от холодного воздуха, но Рома был буквально опьянен погоней, весельем и чувством взаимной влюбленности, пульсирующим в нем каждой клеткой крови.       Хотелось догнать Антона и опрокинуть на снег, а потом… потом заставить извиняться или зацеловать так, чтобы у него перед глазами все поплыло и чтобы он цеплялся за Рому как за спасательный круг в бушующем океане. Хотелось снова потрогать и удостовериться, что все это реально и что все это делать теперь можно.       Рома делает последний рывок и крепко хватает Антона за локоть, ощущая почти животный восторг от прикосновения сквозь три слоя одежды. — Поймал! — орет он, делая очередной выпад под заливистый смех Петрова.       Нога Антона скользит по снегу и его заносит обратно в сторону дерева, но он успевает развернуться нужным образом, чтобы врезаться в него спиной, а не головой, и Рома, все еще цепляющийся за него изо всех сил, по инерции летит следом. Он рефлекторно выставляет свободную руку вперед и та врезается в древесную кору рядом с Антоновым плечом. Горло горит от морозного воздуха и грудь болит от тяжелого бега и смеха; перед глазами пляшут цветные круги и, несмотря на лютую зиму, Рома весь горит. — Ты меня чуть о дерево не приложил! — смеется Антон так восторженно, словно идея этого в нем вызывает именно положительные эмоции. — Но не приложил же! — возразил Рома совершенно счастливо.       Он придвигается ближе, практически вжимая Антона в древесный ствол, и Петров коротко кряхтит от напора, но затем они снова смеются, когда Рома шутливо натягивает ему шапку на лицо и не дает снять, ухватившись за края. Очки давят Антону на самый кончик носа и вот-вот норовят свалиться, поэтому время от времени Рома их ненароком подправляет, но все равно не отпуская. — Все, ты победил! — наконец сдался Петров, уже стараясь опуститься, чтобы уйти от мучающих рук. — Я же не вижу ничего! — Тебе тут и смотреть не на что! — дразнит Рома, тем не менее ослабляя хватку и давая второму мальчику поправить свое положение. — Я так давно тебя не видел и… — Антон запнулся, очевидно осознав, какая стыдная и слащавая вещь едва не вырвалась из его рта. Он осторожно подтягивает шапку и смотрит на Рому каким-то другим взглядом.       И потом атмосфера вокруг будто полностью меняется, потому что они оба осознают, в каком положении находятся. Антон был так близко к нему, что достаточно было бы просто наклониться, чтобы…       Чтобы…       Господи.       Рома застыл, чувствуя, как по лицу расплылся жар. Целоваться ночью было не так волнительно и интригующе, потому что эмоций и ощущений уже было слишком много, а сейчас же, когда обстановка вокруг была совершенно спокойная и обычная, Пятифан так сильно растерялся и стушевался, что даже не мог позволить себе просто подумать о том, чтобы наклониться и поцеловать его.       Вдруг сделает что-то не так? Или вдруг Антон сейчас не хочет, а Рома начнет лезть, как ненормальный и отпугнет его этим? А если не понравится? Ему вообще сейчас стоит просто поцеловать или обязательно с языком?       Просто пиздец. — Ну, и чего же ты ждешь? — заметив перемены в настроении Ромы, ласково протянул Антон.       Сердце стучало так сильно, что пальцы подрагивали в такт пульсу.       Он ведь правильно все понимает?.. Антон тоже хочет и… это было бы здорово и так подходяще… И, блять, разве можно как-то облажаться в таком простом действии? Он не будет сильно напирать и просто поцелует, а потом уже как пойдет.       Все будет хорошо.       Наконец, собравшись с мыслями, Рома наклоняется, запоздало вспоминая, что было бы неплохо и очки убрать, чтобы не мешались. Из-за этого все до неловкости затягивается, но Антон улыбчивый и радостный, и не ответить ему тем же Рома даже при всей своей нервозности просто не мог. Он глядит в зеленые глаза напротив и чувствует, как тепло прогревает грудную клетку, разгоняя по телу нежность и восторг.       Он действительно просто идиот, раз все это время шугался его и избегал. Они бы успели столько всего обсудить и сделать, смогли бы уже столько раз поцеловаться.       Ничего, наверстают.       Прикосновение оказывается легким и почти неощутимым, но в следующее же мгновение Антон подается навстречу и целует крепче. Его пальцы цепляются за плечи Ромы, ладони нежно поглаживают, и Рома настолько отчетливо его ощущает, что начинает сомневаться в том, реально ли происходили все эти ужасы или ему просто мерещилось.       Антон такой живой, настоящий, теплый, совершенно нормальный. Такой, какой был всегда.       Поцелуй получается абсолютно невинный и длится около секунды. Рома отстраняется первым, а потом, поддавшись порыву, снова льнет к чужим губам и целует уже смелее, а затем снова прерывает поцелуй. И повторяет снова и снова, чувствуя своими губами улыбку Антона и слыша его тихий смех.       Хочется сказать так много, но чувства, превращаясь в устоявшиеся сопливые фразу и признания вызывают внутри стыд даже если Рома точно знает, что ощущает именно это. Поэтому он не говорит ничего, стараясь выражать все, что ощущает, поцелуями и прикосновениями.       Тело само тянется к ласке и Рома подается вперед, уже точно прижимая Антона к дереву, и сам вжимается в него, слыша тихий взволнованный вдох.       На самом деле хочется трогать его больше, ласково гладить и показывать, как нежно он к нему относится, но руки все время натыкаются только на шумную ткань куртки, через которую пытаться приласкать как-то странно. Антон сам приобнимает его за шею и это тоже ощущается успокаивающе и странно одновременно, потому что… ну, потому что Рома вроде как совершенно не понимал, в каких ролях они находятся. Ночью он был снизу, вроде как подчинялся и ему все нравилось, а такое вроде как нравится именно девчонкам. Было стыдно думать, что в их отношениях девочка именно он, но с другой стороны как-то ебануто в принципе искать девчонку в паре двух парней, разве нет?       Антон неожиданно изворачивается, отстраняясь от поцелуя, и заливисто смеется, все так же держа чужие плечи. — У тебя такое лицо серьезное, — поясняет он. — Ты на математике у доски таким же серьезным всегда выглядишь. — Потому что я не понимаю нихуя что в матеше, что в, — он осекается, поняв, что просто не может произнести «в нас».       Они же вроде как не встречаются — блять, или уже встречаются — и даже если уже и целовались, и «таво-этаво», он просто не мог перебороть внутреннее презрение к себе из-за того, что хотел говорить о них двоих как о чем-то целом. Было в этом что-то противное, что-то, что его даже волновать не должно, но что он не мог оторвать от себя, потому что оно настолько въелось в его мысли, что существование без этого убеждения ставило под сомнение весь существующий мировой порядок.       Рома отчетливо помнил, когда все это впервые надломилось — еще до встречи с Антоном, когда Роме нравилась Полина, он просто не мог жить по правилам, придуманным отцом, но в то же время не мог и отказаться от них, потому что они давали хоть и зыбкую, но все же почву под ногами. Он не хотел дергать Полю за волосы, изводить ее и привлекать внимание жестокостью, но в его голове это работало так, что это с ним что-то не так, а не с принятыми понятиями.       «Бей бабу молотом — будет баба золотом», — говорил ему отец, и в сознании Ромы плотно закрепилось, что, да, возможно, так оно и есть, но он так делать не будет и жена его, видимо, тогда золотом не будет. Но зато и битой не будет.       Да и жены, походу, тоже никакой не будет, раз он теперь пидарас. Или как это вообще работает? — «Что в» чем? — спросил Антон, стараясь казаться спокойным, но тем не менее отводя взгляд. — Во всем, — слишком просто отвечает Рома.       Он понимает, что, наверное, стоит им поговорить и многое может разрешиться, но ему почти физически противно от мысли, что его волнует, любит ли его другой пацан, не играется ли он с его чувствами, не обманывает ли просто из-за желания поебаться, раз девки пока не дают. Такими тревогами вроде как положено париться девушкам, в то время как пацаны вообще не парятся, но Рома, один раз испытав это, уже не мог остановиться, совершенно четко осознавая, что, влюбись он в девушку, то загонялся бы точно так же, потому что дело именно в нем. Это он просто такой зависимый от верности и любви, жалкий и жаждущий.       Ему вдруг становится страшно, что сейчас Антон закатит глаза и скажет, что Рома парится по хуйне, хотя вроде как все хорошо, но Петров лишь серьезно кивает. — А я же… я же тебе все еще нравлюсь? — осторожно уточняет он.       Слова «люблю» Рома в своем письме специально избегал, не желая торопиться, но сейчас он хотя бы внутри себя мог признаться, что было это именно оно. — Да, — отвечает он, надеясь, что ему хотя бы не придется произносить этого вслух.       Антон облегченно выдыхает, словно реально боялся получить отрицательный ответ, а потом снова собирается с мыслями. — Ты м-мне тоже н-нравишься, — выдавливает из себя он, запинаясь и цепляясь за Ромины плечи слишком сильно. — И, наверное, это самое главное. Не обязательно что-то прояснять прямо сейчас.       В этом было зерно истины, хоть Рома бы и согласился начать встречаться прямо сейчас. Наверное, связано это было именно с тем, что Антон…эм… видимо, все же какой-то труп или, блять, хтонь какая и живет в лесу, а это при всей любви все же нужно учитывать — Ром, все хорошо? — уточняет Антон, заглядывая ему в глаза.       И, блять, это такая глупая и совершенно несерьезная реакция, но Рома просто не может сказать ничего о том, что его тревожит. Ему хочется, чтобы их встреча никогда не заканчивалась и чтобы они могли вечность вот так целоваться тайно от всех, и ему так не хочется, чтобы какие-то проблемы и заботы существовали между ними.       Он качает головой. — Ага, все хорошо, — говорит он, а затем, не дожидаясь того, что Антон скажет сейчас, бьет руками по дереву, резко отпрыгивая в сторону.       Снежный водопад обрушивается на антонову голову, и Рома было ликует, но тут Петров кидается к нему через снежную завесу и толкает в плечи, наваливаясь всем весом. Мир переворачивается и Рома успевает лишь сдавленно охнуть, заваливаясь спиной в хрустящий свежий снег. До ушей доносится чужой смех и с капюшона Антоновой куртки Роме в лицо летят снежинки.       Он отплевывается и старается стереть их с лица, притворно сетуя. — Блять, ну как ты так-…       Он не успевает договорить, потому что как раз в тот момент, когда уже почти получается открыть глаза, его лицо опаляет дыханием и он чувствует как его снова целуют.       Голова горит от бега, смеха, смущения и укусов мороза, но Рома словно тает, перемещая руки со своего лица на чужое. Антон теперь весь теплый и румяный, целует его очень нежно и осторожно, словно ожидает, что Рома в любой момент может его оттолкнуть, но такого, естественно, не случается.       Вокруг так тихо, словно мир и не существует, и совершенно неожиданно приходит странная мысль о том, что ночью было очень похоже — Рома так же лежал, не открывая глаз, и разрешал целовать себя нависающему сверху Антону, постепенно расслабляясь и уносясь ощущениями в совершенно новые места.       Чужие губы двигаются, сминают его собственные и в какой-то момент Рома, понимая, что Антон хочет расположить его к более глубокому поцелую, сам подается навстречу, притягивая ближе и касаясь языком рта Антона. Тот коротко и довольно мычит и опускается на Рому уже всем весом, удобно садясь на бедра и еще сильнее втискивая в снег. Ночью Рома не замечал, но поцелуй с языком на его взгляд выходит абсолютно безвкусным и даже не очень мокрым. Другие парни говорили, что у многих плохо получалось целоваться, потому что они стремились пропихнуть язык как можно глубже и пускали много слюны, но у него было не так.       У него было хорошо.       Антон увлекается поцелуями и меняет угол, спускаясь от рта к подбородку, а затем еще ниже, оттягивая ворот мастерки, выглядывающий из-под куртки.       И ровно в тот момент, когда Рома хочет его остановить и сказать, что он его охуенно подставил этими засосами, он едва не орет, потому что горсть снега пропихивается чужими ледяными пальцами ему под кофту, соприкасаясь с шеей и грудью. — Сука, нет! — взревел Рома так отчаянно, словно произошедшее ранило его похлеще самого страшного предательства. — Мухлежник!       Антон хохочет так сильно, что едва сам не скатывается в сугроб, а затем, стоит Роме начать брыкаться, сам спрыгивает с него, отскакивая в сторону. Рома вскакивает следом, разгоряченный жаждой мести и тем, что будет за ней, потому что он чувствует это сам и видит это в Антоне — бойкую дикую жажду разыграть друг друга, растормошить, раздразнить и заставить изнывать от любого ласкового прикосновения, выделяющегося в череде ребячливых тычков, словно вспышка в пустоте. — А вот и нет! — притворно оскорбленно развел руками Антон. — Это я еще и поддался.       У Ромы от такой наглости чуть глаза на лоб не полезли. — Да нихуя, — заспорил он. — Ты специально меня отвлек. — Отвлек? — недоуменно уточнил Петров, становясь почти что серьезным. — Чем же?       Рома было хочет ответить, но осекается — признаваться в том, что поцелуи и объятия заставляют его таять и забываться, он не будет уж точно. Стать объектом насмешек по этому поводу как-то не горит. — Сам знаешь, — отмахивается он, все же отводя взгляд и ощущая, как горит лицо. — Так делать нельзя. — Вообще нельзя? — хмыкает Антон. — Мухлевать этим нельзя.       Петров задумчиво отводит взгляд, а затем в его глазах загораются озорные искры. — То есть во время игры нельзя, да? — уточняет он, а потом, дождавшись Роминого утвердительного ответа, продолжает: — Тогда давай после нее. Но дольше.       И его взгляд, тон и в принципе то, как меняется все вокруг него заставляет Рому едва не вздрогнуть от настолько прямого предложения… ну, продолжить. Снова поцеловаться, обняться, проявить нежность и не размыкать объятия, пока губы не заболят.       Может быть, они бы могли не ограничиваться только этим, а пойти к Роме домой и провести время там пока родители не вернулись. Может быть, они бы продолжили и перешли бы к более тесным взаимодействиям и на этот раз Рома бы уже не закрывал глаза и знал бы, что можно и самому больше трогать, обнимать, направлять и задавать темп. А еще…       Блять. — Хорошо, — соглашается Рома, — но ты не жульничаешь. — Ага, — соглашается Антон, а затем добавляет: — Если будешь жульничать ты, то я не против.       Рома кидается вперед коршуном, но Антон уворачивается, на этот раз не давая шанса себя перехватить, и бежит в противоположную от Ромы сторону, вихляя за деревьями и давая о себе знать только звонким голосом. — Ты так никогда меня не поймаешь!       Азарт задорит и намек на продолжение распаляет настолько сильно, что Рома едва ли ощущает хоть каплю усталости, носясь по заснеженным лесным тропинкам, огибая деревья и перепрыгивая ямы. Он чувствует себя одновременно охотником, преследующим добычу, и легковерной жертвой, разрешающей заманить себя в ловушку, но все это теряется от осознания, что никем из них он не является, и что в любом случае финалом станет то, что награждать его будут независимо от того, догонит он Антона или нет.       Ледяной вихрь бьет в лицо так неожиданно, что на мгновение Рома теряется и буксует, не успев поднять ноги и запнувшись о сугроб. Когда он вновь смотрит вперед Антона уже не видно — вокруг только деревья и снег, но среди них просто нет никакого яркого пятна. Рома настороженно пробирается вперед, оглядываясь в поисках второго мальчика, но не видит ничего. И не очень узнает эту местность.       Они же не могли забежать прям очень далеко? И не мог же Антон не заметить того, что Рома отстал. Может он просто прячется, выжидая момента для нападения? Точно же! — Тоша! Ты куда убежал? — позвал он, вглядываясь в дальние стволы деревьев, за которыми мог бы прятаться Петров. — Мы же договорились: ты больше не мухлюешь!       Ветер завывал, а за границей леса все перемешивалось в белое пятно от заигравшейся метели. По-хорошему бы им надолго тут не задерживаться, а то стемнеет и они не заметят, что уже пора закругляться. И мало ли заблудятся… Хотя нельзя сказать, что они так уж далеко в лес ушли; Рома старался не терять из виду дорожку, ведущую из леса обратно в село, чтобы не было, как с Семеном или кем угодно другим.       Хотя… даже если он и потеряется, пока рядом Антон, все будет хорошо. Он может ни о чем не переживать, пока они вместе.       Пусть хоть из преисподней черти полезут — сейчас ему было бы плевать и на это. — Антон! — снова позвал Рома, уже веселее.       Настроение было чудесное; Рома впервые чувствовал себя так хорошо, будто в его жизни никогда ничего дурного и не происходило. Было очень спокойно и трепетно-приятно, и все проблемы словно утратили свою важность: какая в пизду разница, пропадают дети или нет, если Антон к нему вернулся? Какие там, блять, маньяки, дикие животные, вся прочая хуйня навредят, если рядом Антон, и они взаимно влюблены? И все, что творится дома или в школе не имеет никакого значения, потому что он сейчас с ним, они балуются, целуются и обнимаются, и ради этого стоит немного потерпеть?       Да разве ж оно хоть когда-то было важным, если сейчас он об этом отказывается даже просто вспоминать? — Антон, ну выходи уже! — почти умоляет Рома, от собственного голоса смеясь. Недалеко от него слышится скрип снега, и он поворачивается на звук, на несколько секунд замерев, чтобы прислушаться. — А я тебя, Тоша, нашел, походу…       Пятифан осторожно двинулся на звук, притихая от нетерпения. Сейчас он его найдет, схватит и повалит на снег, а потом, наверное… ну, зацелует как минимум, не забывая про щеки и лоб, и, наверное, даже поднимет его очки, чтобы не мешали.       Лицо вспыхнуло от одной только мысли об этом. Как же было бы здорово, если бы все так и произошло! Ему нужно только не струсить, и тогда все будет хорошо. Антон ведь не откажет ему, не скажет, что тот сильно напирает, и он точно не разозлится от того, что Роме так сильно хочется быть ближе к нему.       Он был бы совершенно не против привести его к себе домой и спрятать там, чтобы Антон остался с ним на ночь. Ох, это было бы так славно и- — Ты головой пизданулся что ли?! Это что за пиздец, на?!       Бяша выскакивает из-за дерева так неожиданно и резко, что Рома аж дергается, будучи совершенно к этому не готовым. Мальчик смотрит на него совершенно чужим взглядом — в глазах читался ледяной ужас, а лицо было бледным, будто он перемерз. Рома глядит на него сначала недоуменно, а потом хмыкает, вспоминая про утренний разговор. — Что? — нехотя задает Рома, пусть и знает, что конкретно Бяша имеет в виду.       Опять будет доказывать, что его батя заебашить хотел. Ага. — Рома, тебя ищут уже! Ты совсем ебнулся что ли?! Нахера ты в лес поперся, блять, метель пиздец, на! — уже заметно громче продолжил Бяша, стремительно переходя на крик. — Хочешь, чтобы и тебя похерили, как всех остальных?! Думаешь, это будет самое охуенное решение всех проблем?! Рома, блять, это вообще не выход, ты сделаешь только хуже!       Вообще, Рома с Бяшей почти и не ругались, а если и ругались, то мирились очень быстро. Этому способствовала разница в их характерах: Рома был более бойкий, легко доказывал свой авторитет и здорово держал лицо, раз более крупный и вроде как внушающий больший страх Семен перед ним был тихим и послушным, а Бяша, в свою очередь, был громким и непредсказуемым, но верным, как собака. И, что более всего подкупало Рому, в нем было достаточно мягкости и доброты, чтобы делиться ими даже с таким колким созданием, и это всегда было искренне.       Он так же легко открылся и Антону, так же легко принял его. Совершенно спокойно (пусть и не сразу) принял и тот факт, что временами Антону с Ромой интереснее вдвоем.       И, разумеется, он был с ним честным. Даже если Рома иногда правду эту слышать не хотел. Этим Бяша и отличался от всех остальных, которые готовы были сочинить или поверить в любую хуйню, лишь бы Рома не предъявил потом за что-то, что ему могло не понравиться. — Я просто пошел гулять, че ты кипиш такой поднял, а? — так же повысил голос Рома, не желающий сейчас давать слабину. — Ты же нашел меня, значит, нормально все. А то разорался уже, будто трагедия случилась, блять. — «Гулять»?! — пораженно повторил Бяша. — В лес?! Один?! Ты, блять, вообще что ли не понимаешь, что делаешь?! — Так я и не один, — закатил глаза Пятифан, и по лицу Бяши было видно, что он уже знает, что собрался Рома ему заливать. — Я с Тохой. — Пиздец, блять.       Бяша поджал губы, пристально глядя другу в глаза. Бредни про Антона его не радовали совсем; он не поверил ни утром, не поверил и сейчас. Более того, слышать, как лучший друг в лесу зовет своего пропавшего одноклассника и даже пытается с ним разговаривать — хуйня, от которой мурашки по телу бегут и холодок по спине расползается. Это просто пиздец какая мрачная жуть.       И он абсолютно точно уверен, что Рома просто с ума сошел. — Ты хуйни какой накурился или че? — задает он, снова шепелявя, и тянет холодные руки к роминому лицу, опуская на щеки ладони и поправляя положение так, чтобы можно было лучше заглянуть в глаза. Но ничего странного во взгляде Пятифана не было. Хотя лучше бы он реально накурился и поэтому бред нес. — Рома, это нихуя не смешно. Ты чего? Приди в себя уже!       А Рому это злит, потому что он не хочет ничего доказывать. И вообще, у них все хорошо было, они в прятки играли и даже целовались, а то, что Бяша ему не верит — его проблемы. Он-то знает, что Антон настоящий, и у них все замечательно. Антон нравится Роме, а Рома — Антону, и более ничего Пятифана не заботит. — Да как ты заебал, — грубо смахивая чужие руки со своего лица, шипит Пятифан. — Я же сказал, что с Антоном гуляю!.. — Блять, Рома, Антона уже никакого нет, че ты несешь?! — почти умоляюще произнес Бяша, будто впадая в отчаяние. — Ты что, забыл, что он пропал?!.. И-… и уже столько времени прошло, а сейчас зима, на, холодно, он бы и двух дней не протянул, Ром!.. Ты что, вообще не понимаешь, что произошло?! Он уже не вернется, а дома у тебя батя ебнутый, который тебя задушить нахуй пытался!.. Вот что случилось, блять, и ничего другого и быть не может!       Рома нахмурился, плотно стиснув зубы. Раздражение огнем разошлось по телу, и вообще, когда с ним так разговаривает кто-то, он обычно не слушает до конца, а хорошенько бьет в челюсть, но на Бяшу именно что рука не поднималась.       Блядство.       Пятифан еще и поверил бы в это, если бы не заметил Антона на крыльце, если бы они не обнялись, если бы не пошли в этот лес ебанутый и не целовались. Тогда он бы поверил, что все так и было. Но Антон реален, он где-то рядом, и следы на шее — засосы от того, что Антон был с ним так ласков и нетерпелив ночью, но никак не синяки от рук отца.       И Рома железно в этом уверен. — Съеби нахуй отсюда, — фыркнул Рома, разворачиваясь. — Пока не вломил.       А Бяша сука бессмертный, потому что вместо того, чтобы уйти, он хватает Рому за руку и тянет за собой, намереваясь уйти из леса. И Рому это поражает настолько, что он теряется, безвольно следуя за ним несколько секунд, а потом, опомнившись, замирает, сильно дернув рукой уже в свою сторону.       Кто кого, блять. — Ты охуел?! — прикрикнул Бяша, хватаясь за руку Ромы крепче. — Мать с ума сойдет, если ты в лес уйдешь, Рома! Там и так уже менты, блять, ты че творишь?! — Какие, в пизду, менты?! — другой рукой пытаясь отцепить ладонь Бяши со своего предплечья, настаивает на своем Рома. — С чего ты вообще взял, что я в лес уйти собрался?! Я же сказал, что гулять пошел, а ты начинаешь хуйню нести и доказывать, что это я поехавший! — Да еб же ж твою мать, Ром, как ты не понимаешь!.. — совсем уже резко дернул руку на себя Бяша, силком таща Рому из леса. — Нет Антона никакого, просто не может уже быть! И в лес ты не гулять пошел, а потому, что убиться собрался или что угодно еще и… блять. Я знаю, что это все просто полный пиздец, но… — Хорош! — рявкнул Пятифан, наконец, вырывая руку. — Я что, совсем ебанутый, чтобы идти убиваться?! Ты хуйни уже себе навоображал и решил, что так и должно быть, а сейчас еще и все кипиш поднимут, потому что в этой дыре ебанутой делать нехуй, кроме как проблемы другим создавать! У меня все под контролем и я в полном порядке, и никто меня не убивал, не душил или что угодно еще, блять, ты понял меня?! Нравится тебе или нет, но это сделал Антон, и все было именно так! И сейчас я тоже был с ним, пока ты не пришел истерики устраивать! А у нас только все начало налаживаться!       Бяша закрывает рот, глядя на него так пусто и мертво, будто Рома в самом деле откинулся и явился в обличии призрака доказывать, что не сдох он нихуя.       Ну, ответка себя ждать долго не заставила. — Че ты за бред несешь, Ром?.. — он уже и не кричал, и даже не повышал голос; Игорь говорит тихо и сипло, и по его голосу было слышно, как ему неуютно и странно. — Какой нахуй Антон? Наш Антон пропал, алло, и он не вернется, даже если сильно этого захотеть, понимаешь?!       Он шагнул вперед. — Ты можешь мне не верить, и мне поебать, окей? Я знаю, что это так, и, если тебе так хочется, то я могу хоть привести тебя к нему. Только, блять, его найти сначала надо, потому что ты пришел концерты свои устраивать просто пиздец как не вовремя и все похерил мне тут!       А потом толкнул Рому в грудь, валя спиной на снег. Пятифан пораженно охает и уже порывается было хорошенько пиздануть нахала в ответ — Бяша ведь еще и навис над ним сверху, — но мальчик опережает, обхватывая запястья и крепко вдавливая их в землю. Снег западает в рукава и жжет кожу холодом, кусается и словно режет, но Роме вообще не больно и не плохо. — ТЫ МОЖЕШЬ БЛЯТЬ ПРОСТО ПОСЛУШАТЬ МЕНЯ?! — не своим голосом орет на него Бяша. — ЧТО ЗА БРЕД ТЫ НЕСЕШЬ?! О ЧЕМ ТЫ ВООБЩЕ?! ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ВСЕ НЕ ТАК, И ВСЕ РАВНО…       В следующую же секунду Рома слышит всхлип и сразу же теряет весь запал на продолжение ссоры и тем более начало драки, потому что Бяша плачет, а когда это случается, Пятифан на него злиться не может. — Ты можешь говорить, что хочешь, но это ничего не изменит, на, — покачал головой Бяша. — Давай мы просто все расскажем? Там Тихонов, он обещал впрягаться за тебя, если ты все расскажешь, и типа… Ты же знаешь, что он нормальный. Он не будет наебывать. Нужно просто все рассказать, Рома.       Рома поджал губы, не зная, что сказать другу, чтобы утешить и привести в чувства. Он все еще не мог понять, с чего вообще Бяша решил, что с Ромой что-то плохое случилось, но и доказывать сейчас хоть что-то уже бесполезно: пока Игорь в таком состоянии, лучше не пытаться его переспорить и переубедить. Лучше от этого не станет точно, а ввести его в натуральную истерику вполне себе реально. — Все-все, Бяш, успокойся, ты че, — растерянно хрипит Рома. Мальчик над ним всхлипывает и отстраняется, давая больше пространства, и Пятифан приподнимается. — Все же в порядке…       Чувство стыда и вины обожгло щеки и грудную клетку. Доводить до слез лучшего друга Рома не хотел ни в коем случае, но, видимо, в своем упрямом стремлении показать всему миру, что им с Тохой охуенно вместе, все же дошел именно до этого.       Какой же он хуевый друг. — Да какое «в порядке», Ром… — продолжил Бяша уже обреченно. — Я просто не могу, на. Ты все это время пиздец странный, ничего мне не рассказываешь, а потом эта хуйня случается, и ты ведешь себя уже по-другому. Я тоже хотел бы, чтобы Тоха вернулся и все было, как раньше, но это невозможно, и ты прекрасно это понимаешь. И мне тоже плохо из-за этого, но надо жить дальше, на. А не… пиздец, блять.       Он тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться. — Типа… Я не хочу, чтобы и ты пропал. Ты представить не можешь, какой у меня в голове был пиздец, пока я искал тебя. И следы твои прямо у меня на глазах пропадали из-за метели этой ебанутой, — не глядя на Рому, проговорил мальчик совсем тихо. — Блять, я еще так перепугался, когда услышал, как ты Антона зовешь. Прям мурашки по телу, на. Страшнее этого был только…       «Черный гараж» — вертится на языке, но Бяша силится даже не думать об этом, чтобы не словить очередной приступ. — Я понимаю, о чем ты, — кивнул Рома, неуверенно потянув руку к Бяше и опуская ладонь на плечо. Выражать поддержку какими-то касаниями было все еще непривычно и странно, и Пятифан, по правде говоря, всех этих телячьих нежностей между пацанами избегал и не одобрял по вполне понятным причинам, но конкретно в данный момент это казалось едва не единственным, что он мог для Бяши сделать. Более того, после всего, что уже произошло между самим Ромой и Антоном это не казалось неправильным. — Поэтому, ну, прекращай реветь. Будто я такой отбитый в лес бы пошел убиваться из-за всего этого… — Да хуй тебя знает уже… — Бяша смахнул рукой слезы с глаз, и на секунду Роме показалось, что тот уже начал успокаиваться, но в следующую секунду лицо мальчика исказилось еще большей болью, и он снова всхлипнул. В этот раз его голос задрожал еще сильнее, делая речь почти неразборчивой на слух. — Прости, блять, за то, что тогда к тебе пришел и-и звонил тогда. Это, наверное, из-за меня тебе так досталось, да?.. если бы я знал, что так будет, я бы тебя послушал, но я просто не думал, что дело именно в этом. Мне так жаль. Я правда не хотел, чтобы все так случилось.       Пятифанов отвел взгляд.       Блять, он совершенно не так все понял.       Батя Бяшу не любил, и это факт, но тут уже дело заключалось сугубо в том, что ему едва ли кто-то вообще нравился. И, что самое хуевое, со стороны все реально могло выглядеть так, будто сомнительная компания сына стала для него последней каплей, после чего все и завертелось именно так.       И странное поведение Ромы последние недели… разумеется, Бяша будет думать, что у него проблемы в семье и все из-за этого.       И шея фиолетово-черная. Нихуя себе, конечно, засосы. Тут действительно можно подумать на попытку убийства или что угодно еще. — Бяш, ты тут вообще не при чем, успокойся, — попытался уже мягче заговорить Рома, но звучало все скорее жалко. Стыдоба просто пиздец. — Все в порядке, честно!       Игорь вздыхает особенно тяжело, глядя куда-то перед собой. Рома прекрасно понимает, что Бяша ему ни капли не верит, но настаивать на варианте с Антоном уже не хотелось — сейчас это в самом деле кажется лютым бредом больного на голову, даже если это и есть правда. Антон жив, с ним все в порядке, он ласковый и нежный, и Рома нравится ему…       Все действительно хорошо. А насчет засосов им нужно будет поговорить, чтобы он больше так не делал, и все! — Давай расскажем все Тихонову? — предлагает Бяша совершенно бесцветно, и по его тону Рома понимает, что он именно просит это, а не настаивает. — Мне не о чем рассказывать.       Бяша обреченно закивал, не глядя в его сторону. — Да, понимаю, — изрек он. — Но придется, на.       Метель стихала, и ветер больше не выл, разметая неровности на заснеженной земле. Рома глянул в сторону дороги, уходящей к жилым домам, и до него наконец-то дошло, что со всем этим дерьмом придется разбираться. Если есть менты, значит, об этом доложила эта старая пизда Лилия Павловна, если его искали, значит, должны были опросить, а он же гулять с Антоном пошел.       И если главной версией будет именно попытка отца задушить его нахуй, то ему придется придумать невероятнейшую легенду, этот пиздец опровергающую.       Ему нужно все обдумать, чтобы не растеряться. И, сука, если там Тихонов, то это будет не просто тяжело, а до стыда неловко, потому что он будет лезть к нему в душу и задавать неуместные вопросы, изображать из себя хорошего взрослого, а потом снова скажет, что курить вредно и что Рома может ему доверять. Что он не наебет и не станет над ним смеяться.       А Роме было бы проще с кем-то безымянным, потому что врать Тихонову и язвить уже не хотелось. — И, это, Ром, — подал голос Бяша, наконец-то вставая на ноги. — Ни слова про эту хуйню с Антоном, хорошо?       Лучше бы он изначально про это промолчал. Сейчас становится очевидно, что узнай об этих откровениях кто-то из старших, его бы сразу в местную дурку отправили, потому что это звучит как пиздец. Пропавший одноклассник спустя несколько недель вернулся и так здорово ему всю шею облизал, что аж засосы остались!       Ахуеть не встать! -…Ладно, — сдается Пятифан. — Блять, Рома, не «ладно», а поклянись, что никому и ни за что на свете не будешь говорить… это, — протараторил Бяша. — Даже не вздумай говорить что-то про Антона. Это будет полный пиздец, на. — Да, я понимаю, — вздохнул виновато Пятифан.       Но Бяше этого было недостаточно. — Поклянись мне, — потребовал он.       И вопреки желанию съязвить и напомнить, что он нихуя ему даже просто обещать не должен, Рома кивает, полностью принимая условия лучшего друга. В конце концов, сейчас Бяша прав, и ему реально стоит прислушаться. — Клянусь, — отвечает школьник, и после этого Бяша вздохнул с ощутимым облегчением. — А теперь по домам, — объявил он все еще надтреснутым голосом. — Тебя уже заждались.       Метель к этому моменту уже совсем стихла, и вокруг было спокойно и легко. Возвращались они в абсолютной тишине, прерываемой лишь изредка, когда Бяша шмыгал носом, все еще пытаясь прийти в норму. Хвала небесам, по пути им не попался никто из одноклассников или знакомых взрослых, поэтому не пришлось объяснять, что такого у них случилось и что вообще с Бяшей, переклинило ли его сегодня или что похуже.       Он уже давно не был таким разбитым, блять. — Все, давай, на, — прощается первым Бяша, и только Рома хотел было ответить ему, как мальчик подался вперед, непривычно для себя крепко его обнимая. Пятифан замирает, абсолютно не готовый к такому проявлению привязанности от лучшего друга, но не отталкивает, а неуклюже обнимает в ответ, силясь не переборщить. — Ты сразу звони, если че, ок? — Да, я понял, окей, — робко выдавливает из себя Рома. — И аккуратнее там, — продолжил Бяша, все еще не отпуская. — Береги себя.       Так. Уже достаточно для пацанских прощаний. — Все, хорош, Бяш, — с нервным смешком произносит Рома, первым отстранившись. — Пиздуй уже, пока мамка с ума не сошла. Тебе еще молитвы читать и расклады делать.       Сначала Бяша смотрит на него недоуменно, а потом его лицо словно светлеет; настроение мальчика мигом меняется, и о тяжелом разговоре в лесу напоминают только все еще покрасневшие от слез глаза. — Тьфу ты, блин, шутник хуев, — небрежно тянет он. — Так и быть: попрошу мамку замутить тебе заговор на удачу, на.       Они оба синхронно поворачивают головы в сторону окна в доме, где были видны силуэты, один из которых принадлежал очевидно маме, другой — высокому крепкому мужчине, в котором легко узнавался Тихонов. — Она мне понадобится, — признает Рома. — Так что не откажусь.       Они звонко хлопнулись ладонями и Рома вздрогнул от прикосновения холодных Бяшиных пальцев. Он еще несколько секунд понаблюдал за тем как друг поспешно уходит, сутулясь и что-то бормоча. Было видно, как ему некомфортно и страшно от этой ситуации и воспоминания о его совершенно искреннем испуге и плаче заставили Рому поморщиться. Батя всегда говорил, что пацану реветь позорно, но в голове Ромки утверждение это Бяшу обходило стороной, заставляя испытывать не отвращение и раздражение, а желание утешить и заверить, что все будет нормально.       Блять, он, наверное, и правда никогда не имел и шанса вписаться в отцовские представления о «настоящем мужике», как и…       Горячее осознание хлестнуло так резко, что на секунду Пятифан задохнулся.       Какого хуя к ним приехали менты?       В сумбурности и неожиданности этот вопрос затерялся, заместившись более реальными переживаниями за состояние друга, но теперь, стоило Роме отойти от переживаний, и он практически запаниковал снова. Уже было темно и мама должна была прийти с работы, а отец все еще дома на больничном.       Он же не… он же ничего с ней не сделал?..       Одна мысль об этом ужасала Рому так сильно, что он едва мог совладать со сбивающимся дыханием. Ноги сами собой ускорили шаг и теперь он не шел, а бежал легкой трусцой, одновременно с этим лихорадочно соображая. Это на самом деле не было такой уж сильной его стороной, потому что жизнь с ебанутым батей заставило всегда ждать худшего, но и не надеяться на хорошее он не мог. Два этих состояния сталкивались в нем все время, приводя свои доводы и выстаивая целые таблицы с аргументами.       Возможно, менты просто приехали проверить; но тогда зачем была такая спешка с поиском Ромы?       Батя что-то сделал с мамой? Да не, Бяша бы тогда сразу сказал, да и не оставил бы его одного в таком случае?       Мама защищалась и убила отца? Блять, если так, то…       Почти что благоговейная надежда, секундно мелькнувшая в душе, испугала Рому так сильно, что судорожно выдохнул.       Нет, нет, нет. Так думать нельзя никогда и ни за что. Рома же и не думает так обычно, ведь все же родители есть родители, какими бы они не были. Когда-нибудь Ромин батя реально умрет и тогда сам Рома будет по нему горевать, вспоминая все счастливые моменты.       Моменты, которых сейчас он вспомнить не может, но старается об этом не думать.       Первое, что он видит — милицейский «бобик» с включенной мигалкой. Сердце пропускает удар, а затем Рома смотрит правее и облегченно выдыхает, видя маму. С ней все в порядке и суда по тому, что она полностью одета и держит в руках сумку и авоську — она только что пришла и еще даже не успела зайти в дом, когда приехали менты. Она что-то сумбурно втолковывает высокому милиционеру, почти в исступлении хватая его за рукава форменной куртки, но он лишь качает головой, кивая на дом.       Радость от того, что она цела и невредима почти что заставляет Рому улыбаться и он ускоряет шаг, уже желая ее окликнуть, как тут до него доносится ее голос, по которому он с первой же секунды неожиданно понимает, что она не взволнована.       Она плачет навзрыд. — …Но он ничего не сделал! — истерично кричит она. — Он не трогал нашего сына!       Рома так резко тормозит, что по инерции корпус его смещается вперед как при падении.       Чего? Какого еще сына? Рому чтоли??? — Поступили сведения от надежного источника, — терпеливо отвечал ей милиционер таким тоном, словно говорил это уже тысячу раз. — Гражданка, я все понимаю, но и Вы поймите, что пока вы были на работе с вашим ребенком…       Он вдруг осекся, наконец завидев Рому, и на его усталом хмуром лице проскользнуло успокоение.       Он только указал на мальчика, как мама тут же обернулась. Ее светлые глаза на секунду расфокусировано и испуганно оглядывает улицу, а затем находят лицо сына, и она почти что кидается уже к нему, но тут со стороны дома слышится шум и в следующую же секунду Рома почти что перестает соображать. Входная дверь резко распахивается и оттуда выходят двое ментов, под руки выводя на мороз Роминого отца.       В одном из следователей мальчик узнает Тихонова и тот, словно почувствовав его взгляд, смотрит в ответ. — Роман! — неожиданно радостно кричит он. — Иди сюда!       Отец дергается и кривится, смотря на сына бешеными темными провалами глаз и только по этому взгляду Рома понимает, что если хоть что-то расскажет — ему не жить. Словно не замечая этого Тихонов лишь подталкивает мужчину к машине и кивает ранее разговаривавшему с Роминой мамой следаку. Тот поспешно поправляет фуражку и обегает уазик, открывая задние двери. — Иди нормально, — приказывает один из ментов и отец на это только огрызается. — Да не пизди, давно надо было тебя повязать.       Отец презрительно сплюнул под ноги, попав следователю на ботинок. Говорить он с ними точно не будет — знает, что любое словно против него используют. Его запихивают в «бобик» с таким нескрываемым наслаждением, словно только и ждали такого случая. В принципе, так и могло быть с учетом того, что он обычно и на пьяную, и на трезвую голову пиздит о ментах.       Первый милиционер ждет, пока его напарник запрыгнет в «бобик» следом за Роминым батей, а затем захлопывает дверь и сам направляется к водительскому месту. Мама плачет так надрывно, что даже не может произнести и слова, и Рома наблюдает за всем этим словно со стороны — вся сцена настолько неожиданно и сюрреалистична, настолько не укладывается в его понимание, что он даже не понимает, как ему стоит себя вести, просто стоя на месте и слушая мамин плач как через толстый слой ваты. — Рома.       На плечо мягко опускается тяжелая ладонь Тихонова. Рома ошалело переводит на него взгляд. Мужчина смотрит на него почти что ласково — в уголках глаз у него лучики-морщинки от улыбки и ямочки в уголках рта. Он даже не пытается сделать вид, что не рад тому, что происходит. — Ты как? В порядке? — спрашивает он, осторожно поглаживая Пятифана по плечу. — Сможешь показания дать?       Рома едва в обморок не подает. — Какие?! — с нескрываемым ужасом спрашивает он, смотря на опера так, будто видит призрака.       Блять, Тихонов же вроде дело о пропавших детях ведет или нет? Он же не может подозревать в этом его отца?! — Не волнуйся, Рома, — говорит мужчина уже более сдержано. — Просто расскажи, что случилось, и мы сделаем все, чтобы ни с тобой, ни с твоей мамой ничего плохого не произошло.       Словно в ответ на его слова маму накрыл новый виток рыданий и милиционер поспешно двинулся к ней, бросая мальчику напоследок: — Скинь пока дома рюкзак дома и приходи.       Он подходит к женщине и начинает что-то тихо ей втолковывать, но она лишь отрицательно мотает головой, словно не понимая или не желая его понимать.       Рома на ватных ногах еле как доходит до дома, дверь которого все еще открыта. В голове туман и он действует почти что по инерции, переступая через опрокинутые стулья и раскиданные салфетки, снесенные с кухонного стола сквозняком. Он добирается до своей комнаты прямо в уличной одежде и ботинках и наконец разжимает руку, все это время цепляющуюся за лямку рюкзака, позволяя ему грузно упасть на пол. Пальцы окоченели от мороза и шока и он уставился на них так, будто никогда раньше не видел.       Легкий шелест отвлекает и Рома медленно обводит взглядом комнату, словно ожидает увидеть в ней что-то, чего быть не должно. И оно действительно там присутствует, потому что на подушке аккуратной стопкой лежали альбомные и тетрадные листы, в которых он тут же узнал рисунки. Те самые, что ему дарил Антон и те самые, что нашел отец, после чего выкинул.       Рома медленно прошел вглубь комнаты и опустился на кровать, беря рисунки в руки, перебирая, разглядывая и вспоминая, при каких условиях к нему попал тот или иной подарочный листок.       Интересно, в какой конкретно момент и каким образом Петров их сюда принес? Сомнений в том, что это сделал именно он не было, но вместе с этим в голове холодной непрекращающейся паникой крутилось странная ошеломляющая мысль о том, что он, видимо, реально просто не человек.       И что нужно идти на улицу к ментам, повязавшим батю.