Замкнутый круг

— Высадите на 339 переулке Армии Победы. — Здесь все общественные зоны закрыли. Вам либо на 337, где мы пролетим через минуту, либо на 345. Он колебался около полуминуты, простраивая в голове маршруты от каждой из ненужных ему остановок. Сложнейшие карты улиц разворачивались в его голове. Это было характерно для него — каждый выход из его безопасной квартирки он пытался просчитать до мельчайшей детали. Контроль и просчет — важные составляющие и залог хорошей и безопасной жизни сегодня. Если все продумать, то день пройдёт максимально спокойно, максимально предсказуемо и даже быстро. Некоторые его соотечественники проживали свою жизнь настолько насыщенно и в удовольствие, что казалось, будто смотришь художественную картину или читаешь книгу, глядя на них. Ну не может быть такого на самом деле! Наверняка это все нереально. Или в этом есть какой-то подвох. Эти оправдания для никчемности его собственной жизни грели его хрупкую и ранимую душу.       Он же свою жизнь проглатывал не глядя, как целительную и горькую пилюлю от головной боли. С каждым заходом солнца очередная пилюля. Целая гора непрекращающихся таблеток, проглоченных не глядя. У любого злоупотребляющего лекарствами со временем начинает барахлить что-то, что до этого было целым и невредимым. Ну или, по крайней мере, в весьма удовлетворительном состоянии. Больная печень, слабый иммунитет, слабый кишечник, высокое или низкое давление и так далее. Каждый из его соседей по грави-гондоле нарисовал бы этот список куда более полно и красочно, да еще и с энтузиазмом. А как же — ведь со временем эти новоприобретенные боли у всех становились все больше и вытесняли собой все остальное. Поэтому не рассказать об этом при любом удобном случае обладатель своей боли считал страшным грехом, а если его не слушали, то в грешники записывался слушатель.              Вот так и у него от злоупотребления болела душа. Проглатывая день за днем со все большей жадностью, его внутренний мир страдал все сильнее. И как и у любого больного, задействовать свою больную точку было самым последним делом. Присесть или прилечь в более неестественной позе, шагать как будто пародируя нормальный размеренный шаг, сглатывать пищу как будто против своей воли — у каждого образ жизни менялся соответствующе своей боли, в угоду подстроиться под боль. Так и у него не дай боже заглядывать в свой собственный внутренний мир было самым последним делом. Ведь там сплошные боль и страдания. Зачем тогда туда ходить? Вот пусть эта боль так и живет там, без меня. Еще одно из коллекции оправданий, которые как костыли служили ему видимой опорой. Целый памфлет внутренних рассуждений и сожалений лишь при таком незначительном решении — каким путем пойти! — Пусть будет 337. — Поздняк метаться. Уже пролетели. Надо было раньше. Он одновременно стиснул кулаки и зубы почти до скрежета, а челюсть его сжалась и слегка подалась вперед так, что это напоминало столетнего ворчливого старика, вечно всем недовольного. Однако ответа он никакого не выдавал до тех самых пор, пока пилот не окликнул его снова, сбавляя скорость. — Можете выходить. Воздушный клапан в крыше гондолы загудел, направляя сжатый воздух в металлические подшипники, заставляя пассажирскую дверь с легким скрипом и при этом недюжинным скрежетом открываться. Их бы можно было смазать и отрегулировать при должном прилежании и выделении времени и ресурсов. Однако это было не так уж необходимо, и к этим дверям обычно никто, кроме пассажиров, не прикасался, пока они исполняли свою функцию. Даже находясь уже на своем последнем издыхании, двери изо всех сил открывались и закрывались, часто не без помощи пинка от пилота или пассажиров, которые так же могли позволить себе подобную вольность, если дверь, не дай бог, открывалась медленнее, чем для них требовалось. Промедление в десять или пятнадцать секунд могло стоить им работы, а, может, и жизни! Именно так им думалось, как и нашему незадачливому герою. Именно потому зубы его скрежетали, отдавая в челюсть и всю голову самые неприятные на свете вибрации. Потому что он выйдет не там, где хотел.       Можно себе представить, как устроена жизнь человека, которая настолько зависит от ржавой двери, до которой особо никому даже дела нет, пока она просто висит на давно высохших шарнирах.       Натянутые струны музыкального инструмента, которые издают звуки при мельчайшем касании к ним. А если ещё и силу не рассчитать, их можно было и порвать запросто. Ведь это же не молоток или кайло, а тонкий и чувствительный инструмент, с которым необходима осторожность, аккуратность и даже, с позволения сказать, нежность.       Так же и люди — каждый из них, это своего рода произведение искусства. Только вот с музыкальными инструментами не все-то привыкли быть аккуратными, а с людьми и подавно. Окружающие люди в представлении этих самых людей были молотками, гаечными ключами, мешками с плодами, мешками с мусором, просто мусором, грушами для битья — чем угодно, но только не произведениями искусства. А когда в последний раз кто-то из нас был обходителен с пустой бутылкой, оберткой или даже с картошкой? Сложно припомнить такой аттракцион невиданной щедрости. А с людьми тем более — никто из них не заслуживал такого. Даже к самому себе было расточительным относиться с подобной деликатностью. Так с какой стати тогда другие этого достойны? Нет и тысячу раз нет.              Состроив презренную, как всегда, гримасу, он аккуратно, но торопливо встал со своего места и, пригнув голову пошел к открывшемуся проходу. Едва не ударившись головой о металлические детали откидного механизма двери, он, наконец-то смог разогнуться из позы ворчливого старичка и глубоко вздохнул, отойдя на пару шагов от места высадки, с которого уже рванула гондола, скрипя сочетанием характерного гула ревущего двигателя и такой же не менее скрипящей захлопнувшейся двери. Это было обычным делом — моментально срываться с места после каждой остановки — ведь, как уже упоминалось, дорога каждая секунда. Вдруг кто-то займет его место в потоке грави-транспорта. Это же придется обгонять, перестраиваться, подрезать. Пилоты этого импровизированного общественного транспорта ведь тоже были людьми, которым нужно было зарабатывать свой хлеб — отсюда им и приходилось балансировать между скоростью и интенсивностью эксплуатации своей техники. Однако никто обычно не платил премиальных за аккуратную, но медленную поездку. Поэтому сей баланс чаще перевешивал в сторону скорости, отсюда и появились все эти скрипы и скрежеты, вой и гудение, отсутствие комфорта и атмосфера взаимной ненависти. Каждый ненавидел каждого за что-нибудь — за испачканный ботинок или штанину, за проигранную борьбу свободных мест, за чрезмерную близость друг к другу, плюс у каждого был ещё и вдобавок целый индивидуальный набор причин — отсутствие средств для более премиального или даже своего собственного транспорта, собственная жадность, приведшая сюда вместо более приятного места, завышенное чувство собственной важности, автоматически принижавшее всех остальных. Этот список можно продолжать бесконечно. Огромные потенциалы энергии ежедневно и ежесекундно тратились вот на это всё. На разрушительные эмоции и чувства, которые каждый был в любой момент пустить в ход. Эти гондолы напоминали своеобразные пороховые бочки. Только вместо пороха были люди, которые могли взорваться не хуже величайшего артиллерийского изобретения своего времени. Достаточно было лишь искры. На задние стекла можно было бы смело выводить такие же голограммы об огнеопасности, какие вовсю мерцают на топливных кораблях.       «Тупой придурок», — вылетело из слегка обветренных губ. На несколько секунд гримаса ворчливого старика снова вернулась, дабы со всем выражением продемонстрировать всю степень ненависти и презрения и к транспорту и к пилотам, услугами которых пользовался регулярно. Брови сморщены, глаза прищурены, а в зрачках сверкала красная ненависть, едва отражавшаяся в лужах. Или же ничего нигде не отражалось, а всему виной было лишь воображение? Челюсть напряжена, кулаки в привычной манере сжаты и готовы к бою. Демонстрация была великолепной. Да только лицезреть это всё было, как обычно, некому. И это добавляло ещё и обиду к уже довольно мерзкому коктейлю эмоций.       «Мог бы и высадить меня там, где я просил. Выдумал какую-то чушь, лишь бы не тормозить», — продолжал себя тешить герой своей псевдоосведомленностью. Сколько грандиозного потенциала! Каких невероятных высот можно было бы достичь, но…       Вообще было не только модно, но и банально гораздо проще культивировать всю эту разрушительную энергию, чем совершать над собой усилие и взращивать творческий и созидательный потенциал. Природа человека, а вдобавок ещё и мозг человека всегда ищут кратчайший путь. Сохранение энергии всегда стояло в приоритете, и потакание своим деструктивным состояниям видилось этим самым простым путем. Хотя стоит лишь чуть-чуть углубиться в суть явления, можно сразу заметить, насколько это было ошибочно — колоссальные объемы энергии просто прожигались, не оставляя после себя ничего, кроме внутренней пустоты, внутренней выжженной земли. И в этой энергетической ловушке были миллиарды людей. Можно себе представить, насколько объемы этой деструкции были велики. Наш герой — не исключение. Он никогда не считал себя исключением, а скорее наоборот — лишь одним из этих самых миллиардов. Вернее, этим его пичкали почти всю его жизнь. Хоть он и силился всем вокруг доказать обратное. Однако где это видано, чтобы один зеленый юнец мог противостоять наимудрейшим старшим вокруг? Как мог противопоставить свое глупое, максималистское мировоззрение провозглашенной мудрости заслуженных членов общества? Да это моветон, господа. Вот он и ходил с опущенной головой и скрюченный, словно старик под тяжестью прожитых лет.