Замкнутый круг

Больная шея. Насколько же это ему надоело. И непонятно, то ли она болит от веса его постоянно опущенной вниз тяжелой головы или от тяжести внутренних сожалений, которые внутренний стержень, точно так же как и шея, не выдерживает. Какая разница, если она все равно болит? Все равно об этом можно было благополучно забыть или сделать вид, что забыл, убеждая в этом самого себя. У всех же болит, и все терпят. Отлично, с этим разобрались. Хотя нет! Можно же поступить кратно лучше — обвинить во всем пилота-идиота! Потрясающе, эта мысль моментально заглушила собой ноющую боль в одеревенелой шее. Это он во всем виноват — постоянно приходилось пригибаться, стоя под потолком. А сидя проблема не решается — ведь приходится продолжать уворачиваться от других пассажиров. Да и уснуть нельзя. Какой кошмар! Да, решено, это все его вина. Проходя мимо остекленного здания, он невольно обратил внимание на свое отражение. И то ли от стыда, то ли от чувства собственной гордости от придуманной идеи, он выпрямил шею, подразогнул спину — теперь, конечно, это было больше похоже на молодого человека, покинувшего на какое-то время привычную форму вопросительного знака Старой Эры. На лице даже появилась легкая ехидная улыбка, а глаза загорелись энтузиазмом и будто бы легкой красной искрой ненависти. Скорее всего, это просто сосуды в и без того уставших глазах. Мягкие кулаки потянулись к лицу протереть глаза. Ну точно показалось, хотя обычно краснота так быстро не проходит. Ему очень повезло увидеть себя в отражении еще до достижения места назначение, его рабочего места. Гораздо чаще в зданиях рабочих кварталов никогда не бывает окон на первом этаже или вовсе до самой крыши. Так было безопаснее и дешевле. В поисках решения ослаблять влияние беспорядков и маргинальных движений на функционирование общества было принято такое решение — это сэкономило большие средства на восстановлении поврежденных оконных рам от уличных разборок, аварий и прочих преступных проявлений. И это действительно привело к желаемому результату — почти весь подобный ущерб перешел в разряд косметических, которые не влияли на структурную целостность здания и на непрерывность потока функционирования. Это повлекло за собой изменение внешнего вида улиц — монументальные стены, и без того удручающие своей безликостью, были часто покрыты следами от пуль, взрывов, аварий и даже кровью. Изменилась так же и интегральность общества. Если раньше, заходя в здание, надо было прикладывать усилия, чтобы не замечать серость, жестокость и черноту мира, специально удерживать свою голову, свой взгляд, чтобы не отвлекаться на происходящее за окном, то теперь даже этого не требовалось. Улицы лишились миллионов свидетелей происходящего, и жизнь как будто бы стала лучше. Действительно, когда перестанешь почти ежедневно лицезреть насилие, смерти и разрушение, картина мира улучшается и создаются ощущение, что жизнь стала лучше, светлее и теплее. Пока, находясь на улице, кто-нибудь сам не становился участником подобных событий, и выращенная безмятежная картина мира не разбивалась вдребезги или не тонула в луже крови. Оказалось, что стены все же не могут полностью убрать насилие из взора людей. Более того, если жертве удавалось выжить, он становился своего рода изгоем в своем обществе. Человеческое любопытство никуда ведь не делось несмотря на всю черно-белость окружающей жизни. Член общества, подвергшийся насилию в это же так интересно! Однако любопытство сменялось безразличием, отторжением и недоумением. Поинтересовались и хватит. Никто не хочет привносить в свою картину мира преступления, о которых все с радостью забыли. А того, чьи рассказы о полученных синяках, фингалах и потерянных деньгах, а иногда и о переломах, поврежденных конечностях выливались на окружающих словно природный фонтан, постепенно отгораживали от себя. Все его истории с общего молчаливого согласия постепенно переходили из разряда жизненных и документальных в сказочно-легендарные. Иными словами, всем было проще считать это выдумками, чем принять суровую правду о том, что ни бетонные стены, ни генераторные щиты никуда не дели суровый животный мир людей. В результате небольшие синяки, небольшие переломы, потерянные кошельки перерастали в поломанную жизнь — потерпевший становился изгоем, как будто он сам этого захотел. Окружающим было проще так думать. И, находясь среди людей все еще относительно цивилизованных и мирных, человек больше не мог себя с ними ассоциировать. Его отделяли и забывали, как предпочитали забывать и о существовании того самого животного мира людей. В результате человек либо сходил с ума от одиночества и терял рассудок, либо сохраняя ещё какие-то остатки разума, сам лишал себя жизни. Однако же если в нем находились какие-то качества, вроде силы духа, решимости, жестокости, твердости и уверенности, он не умирал и даже часто сохранял ясность рассудка, но вступая уже в новое сообщество — преступное. Раз уж его больше не принимали в его родном мире, он пойдет туда, где, как ему казалось, теперь его новое место. Поэтому так до конца и непонятно, насколько эффективны были отградительные меры — статистика по сумасшедшим, умершим и ушедшим в преступники сколь тщательно собиралась, столь же тщательно и скрывалась. Вероятно для того, чтобы не полетели головы тех, кто отвечал за разработку и освоение государственных кредитов на решение данной проблемы — закрытие глаз на проблему не чуждо было никому. Ах, как же хотелось бы ему вмешаться, изменить ситуацию. Где же справедливость? С детства это слово он только слышал от родителей и друзей, во взрослые годы тоже слышал- по скринофону, но так и не видывал его реального воплощения. Словно бы это существо из мира мифов и легенд, о котором многие знают, некоторые даже читали о нем, но никто никогда не видел воочию. Однако с чего вдруг такое ярое желание встретить эту самую справедливость? Ведь миллиарды живут целую жизнь, так и не встретив ее, и, кажется, их все устраивает. -- В 10 лет мир все еще сиял всеми цветами радуги, даже несмотря на гнет родителей, воспитывавших сына так не со зла, а лишь в силу такого имеющегося у них умения. Каждый день, просыпаясь, он с удовольствием и наивным любопытством разглядывал пейзаж из окна. Город свысока охватить взглядом было легко. Каждое облачко, домик, машинку (именно таким маленьким все и казалось) расценивались как детали огромного конструктора, до каждой из которых хотелось добраться, поближе рассмотреть и потрогать. И даже выход на улицу ощущался как нечто интересное и интригующее, как порыв к свободе, к неизвестному и манящему миру вокруг. Вот и в тот день жаркого солнцестояния он рвался исследовать ещё один кусочек мира. Солнце, казалось, светило ещё ярче и красочнее, чем обычно. Краски окружающего мира манили и вселяли чувство наивности и беззаботности. Запрыгнув на грави-ваген, он жадно разглядывал проходящие мимо него пейзажи. Да настолько жадно, что и дальше продолжал бы ехать, лишь бы продолжать разглядывать что-то новенькое и интересное. Однако в этот раз сойти все же нужно было. Его ждало ещё более сильное удовольствие. Электронейроклуб. Молодой и неокрепший разум жадно отдавался во власть сладострастных видений, которые стабильно поставлялись в мозг энергонейроимпульсами через электроды от весьма незамысловатого устройства. Почувствовать себя героем-любовником или пилотом-асом, особенно в столь юном возрасте, стоило тех немногих карманных денег, которые иногда ему перепадали, и которые он ревностно хранил. Сойдя на нужной станции остановки, он ринулся на другую сторону дороги, вроде бы убедившись в разрешительном сигнале светлрегула. Вспышка света столь же безмерно яркая, сколь и скоротечная. И темнота. Пустота. Когда глаза снова увидели мир, свет расплывался в мутных пятнах. И безумная боль. Неясно откуда, но боль. Грави-катер влетел прямо в него. Ничего не было понятно сквозь пронзающую и всепоглощающую боль. Вот его погрузили куда-то и снова тьма и беспамятство. Глаза вновь увидели свет лишь в странном помещении голубо-телесного оттенка. Это была медицинская реанимация. Выходит, его жизнь была в опасности. И действительно. Перелом правой ноги, многочисленные ушибы тела, повреждения лица, и самое серьезное — повреждение головного мозга средне-сильной степени тяжести, как гласил краймбух. И все сопровождалось реками нестерпимой боли. Маленький мальчик, ещё лишь познающий мир, пропускал через себя непростительное количество физической боли. Невозможно было даже близко сосчитать количество пролитых им слёз. Самый важный орган, сердце, не пострадал. Однако именно сердце с тех самых пор изменилось навсегда. По прошествии долгого времени мальчик снова стал ходить, все его травмы успешно были вылечены. Двухтонный грави-катер не смог прервать или необратимо испортить его жизнь. Справедливость — вот что теперь должно было быть восстановлено. Огромный ущерб здоровью ребёнка, не говоря о колоссальных суммах, затраченной родителями на лечение, должны были быть возмещены виновником. Так бы мог подумать любой. Патрульные инспекторы зафиксировали факт нарушения правил пилотом грави-катера, однако вместе с тем нашлись и свидетели, показывающие, что мальчик сам виноват, ринувшись через дорогу на запретительный сигнал. Это все звучало абсурдно. Однако абсурд же лег в основу судебного решения, постановившего вину именно мальчика, освободив от криминальной ответственности пилота. Вот она — справедливость. Вот он — первый изгой. Вот он — замкнутый круг несправедливости, положивший начало вседозволенности сильных и тотальной беззащитности всех остальных. Никто не знал, какую бездну в итоге откроет бескрайняя боль одного мальчика. Справедливость будет восстановлена! Нет зря же весь подростковый юношеский период яро изучались всевозможные правовые догмы во всех их толкованиях и применении. Джениус вознамерился защищать всех тех, кто пострадал так же, как и он. Он с такой же детской степени наивностью полагал, что именно ему удастся найти эту самую мифическую справедливость.