starkissed lips, moonstruck love

— Му Цин, — доносится из-за двери, и он вздыхает, намерено игнорируя громкий стук, что звучит в такт его головной боли. — Эй, Му Цин! Открой эту чертову дверь, гребанный засранец! Му Цин ворчит, потому что, честно говоря, ему уже трудно вспомнить, бывало ли на протяжении последних дней такое, чтобы Фэн Синь не вторгался в его личное пространство. Он машет одному из младших служащих, чтобы впустили его. Фэн Синь шагает внутрь, держась показушно самоуверенно, словно какой-то клоун вроде Пэй Мина, и подходит совсем близко, вжимая обвиняющий палец в его грудь: — Ты где был? — Занимался делами, — отвечает он, потирая глаза. Это не ложь. Он работал без устали день и ночь, и этим утром почувствовал себя вымотанным. Он не может понять, является ли приход Фэн Синя приятным отвлечением от дел, хотя именно так его и стоит назвать. Отвлекающим фактором. — Что тебе нужно? Если есть какие-то разногласия на границе, я могу заняться ими сам… — Нет, — говорит он, но выражение его лица трудно понять. — Никаких разногласий. Я пришел, чтобы… Он беспомощно обрывает свою речь, оглядывая кучи свитков вокруг них. Фэн Синь медленно поднимает брови, проводя взглядом по лицу Му Цина, и внезапно тот чувствует себя голым, обнаженным, эмоционально открытым перед ним. Он резко отворачивается, сжимая пальцы на столе сильнее. — Если тебе нечего сказать, — говорит Му Цин, — убирайся. Миг. — Му Цин, — говорит Фэн Синь медленно, и тот содрогается. — Когда ты в последний раз отдыхал? Он протягивает руку, словно для того, чтобы провести подушечкой пальца по темным кругам под его глазами, и Му Цина снова охватывает всепоглощающая паника. Он отшатывается от прикосновения, быстро поднимает руки, закрывая ими лицо, и поспешно отворачивается. — Я в порядке, — говорит он. — Такие мелочи не должны тебя волновать. Выражение лица Фэн Синя неуловимо меняется, и Му Цина охватывает страх, когда тот снова тянется к нему, в этот раз к его руке. Он буквально отползает назад, довольно неизящно, и его лицо мгновенно мрачнеет. Его поймали. Нет, думает он в отчаянии, потому что он не может узнать, не сейчас, никогда. Нет, нет, нет. — Я занят, — говорит он, и они оба слышат, что его голос становится намного резче. — Я занят, поэтому огласи причину своего визита и уберись нахрен из моего дворца. Младшие служащие чувствуют нарастающее напряжение в покоях, поэтому мгновенно расходятся, прижимая к груди свитки и захлопывая за собой двери. Он вздыхает, смотрит в потолок и молится, чтобы ему удалось безболезненно закончить их встречу. — Му Цин, — в голосе Фэн Синя слышится обвиняющая нота, низкая, гулкая и боязливая. — Я раньше думал, что мне показалось, но сейчас ты ведешь себя еще более нервно. Ты всех избегаешь. Или мне стоит быть более конкретным и сказать, кого ты избегаешь прежде всего? — В его глазах горит недобрый огонь. — Фэн Синь, — вздыхает он, потому что он так устал, он вымотан, и вообще, почему все это должно происходить именно сегодня? — Почему? — требует ответа тот. — Почему? Ты стараешься избегать меня, убегаешь от меня после того большого признания на мосту… зачем? — На его лице разочарование, и Му Цину хочется обхватить его руками и успокаивать, пока все его сомнения не исчезнут. — Я знаю, что не хорош в этом, но… но я пытался и я просто… не понимаю. — Его голос дрожит на последнем слове, и Му Цин теряется, падает, потому что, а вдруг его так никто никогда и не поймет? Кто же его поймет, если не Фэн Синь? Му Цин прочищает горло: — Прости, если тебе так кажется, но я не избегал тебя. Я просто был… — он вздыхает, опускает голову на руки. — Я тебя не избегал. — Когда ты лжешь, — говорит тот низким голосом, — ты избегаешь смотреть в глаза, твои уши краснеют, и ты начинаешь суетиться. Ты великолепный лжец, признаю это, но я знаю тебя восемь столетий. Хватит нести чушь, Му Цин. — Я этого не делал, — шипит Му Цин, изо всех сил стараясь не закрывать руками уши. — Я не избегал тебя. Ты придумываешь это. Если это все, ради чего ты пришел, то с сожалением сообщаю, что пришел ты напрасно. Убирайся из моего дворца. — Чушь собачья, — срывается Фэн Синь. — Полная хрень! Почему ты опять прячешься, спустя столько времени? Что такого ты вообще можешь скрывать? Мы знаем друг друга так давно, и я тебе прямо говорю, что я стараюсь, поэтому даже не пытайся сказать, что это моя вина… — Когда я, черт тебя дери, говорил, что что-либо твоя вина? — ядовито отвечает Му Цин, ведь что ему еще делать? Что ему остается? Восемь столетий тщательно выстроенной дружбы висит на волоске, и Му Цин будет проклят, если сам ее обрежет. — Всегда предполагаешь худшее, да? — Мне следовало знать, — шипит тот. — Мне следовало сразу понять, что с тобой будет так сложно — с тобой и твоими долбанными секретами! Я говорил Его Высочеству, что ты не будешь слушать, что ты… — Ты говорил с Его Высочеством? — срывается Му Цин. — Посмотри на себя, делаешь из мухи слона. Я, черт возьми, никуда от тебя не прячусь. Тебе кажется. — Ты сбежал! — кричит Фэн Синь, и они снова ссорятся, потому что не умеют общаться по-другому. Му Цин вымотан, ему больно, он невероятно устал ото лжи, но он должен. Он будет лгать до конца своих дней, если это поможет удержать Фэн Синя рядом. — Ты сбежал от меня в тот день на тренировочном поле. Я тогда был ошеломлен, ты ведь никогда ничего подобного не делал, с тех самых пор, как ты… ушел от нас. И я просто… не знаю, что я сделал не так. — Я не сбегал, никогда не сбегал… — Почему? — требует ответа Фэн Синь, его голос раздается эхом в голове Му Цина, словно пение птицы, навеки проклятой петь одну и ту же песню. «Почему?» Голос Фэн Синя спрашивает его дразняще, с большой улыбкой на лице, и он знает, но все же нет, но таки знает, и осознание этого почти разрывает его напополам. «Почему», голос Фэн Синя спрашивает его, умоляет. «Почему? Почему, почему, почему?» «Я не знаю», кричит он в ответ. «Я не… не…» — Я был вынужден, — быстро произносит он, вопреки всем страхам и сомнениям. Он застывает, как только осознает, что за слова только что вылетели из его рта, сжимает руки в кулаки. Фэн Синь тоже останавливается, изучая его лицо на предмет лжи, и застывает, когда не видит ее. Не пытайся прочесть меня, пожалуйста. — Ты… был вынужден? — спрашивает он со смятением и отчаянием на лице. — Му Цин…? Я был вынужден, не мог иначе, должен был так сделать, иначе ты бы остался, не ушел бы… — Я не то имел в виду, — огрызается он, опять возводя барьеры, потому что это решающий момент, он не может сейчас оговориться. Он резко щипает себя, боль от этого успокаивает. — Я просто хотел заткнуть тебя. — Му Цин, — говорит Фэн Синь. — Му Цин, пожалуйста, не ври. — Фэн Синь, я чертовски… я устал, Фэн Синь, — вздыхает он, так вымученно, словно этот вдох прижимает его к земле. В уголках глаз выступают слезы. — Я не хочу ссориться о такой ерунде. Я устал. — Хорошо, — говорит Фэн Синь тихо. — Тогда давай поговорим. Спокойно. — Он осторожно ведет Му Цина и усаживает на край стула, прижимая руку к низу его спины. Му Цин слишком вымотан, чтобы отшатнуться, чтобы бороться с небольшим жжением, которое вызывает это прикосновение. Фэн Синь садится перед ним и смотрит в ожидании, уперевшись подбородком в ладонь. — Прости, — мгновенно выдавливает он, — но я не могу тебе сказать. Лицо Фэн Синя окрашивает обида, и он так прекрасен, так открыт, что Му Цин проклинает себя за то, что умудрился влюбиться в этого мужчину, — хрупкого, честного, недосягаемого, невозможного. В его груди болит от желания, но Му Цин никогда не был хорош в этом — заботе, любви и всем подобном — поэтому он просто сидит, сложив руки на коленях и еле заметно дрожит. — Почему? — сразу спрашивает Фэн Синь. — Я сделал что-то не то? Оскорбил тебя? — Это не то… Это не имеет к тебе отношения, — лжет он инстинктивно, и на лице Фэн Синя обида сменяется разочарованием. — Это имеет отношение исключительно ко мне, — возражает он. Он наклоняется вперед, словно хочет подтвердить сказанное, и Му Цин сразу же отодвигается, с помощью этого крохотного движения оказываясь вне досягаемости. — Видишь? Ты избегаешь моих касаний. — Может, я просто не люблю, когда меня касаются, — бормочет он, и это наполовину правда — он всегда неохотно касался людей, которых не знал достаточно хорошо — в отличие от Ши Цинсюаня, который готов сразу же приклеиться к любому знакомому человеку поблизости. Но с близкими людьми вроде Се Ляня он готов идти на контакт — может, не отвечать на прикосновения с такой же охотой, но точно уж не уходить от них. Фэн Синь это знает. Они оба это знают. — Если ты хочешь, чтобы я остановился, — отвечает Фэн Синь, — я так и сделаю. Но я знаю тебя и дело не только в этом. Есть еще что-то, о чем ты не говоришь мне, а я хочу, чтобы ты мне это сказал. — Он сводит брови. — Тебя прокляли? Мои прикосновения… как-то ранят тебя? Это невероятно близко к истине. Да, хочет сказать Му Цин. Нет. И да, и нет. — Нет, — говорит он. — Это не… Ничего такого. — Ты все на свете скрываешь, — вздыхает Фэн Синь, в его голосе слышна обида, злость и расстройство. Му Цин опасается, что они снова подерутся, но Фэн Синь выдыхает и демонстрирует достойный восхищения самоконтроль, просто перебирая свитки, что попадали на пол. — Хах, когда у тебя накопилось столько работы? — Я всегда много работал, болван, — фыркает он. — Просто теперь добавилось еще немного дел. Ничего, с чем я не могу справиться, и кто знает, сколько еще помощи понадобится Небесной Императрице, чтобы со всем справиться… почему ты на меня так смотришь? Фэн Синь молча поднимает свиток, на котором большими буквами написано «ОТЧЕТЫ ЮГО-ВОСТОКА». Он сглатывает. Черт. — Ох. Это… не… я не пытаюсь украсть остальную часть юга, если это еще не понятно, и не то, чтобы у меня была причина… Вздох. — Видишь? — говорит Фэн Синь, сматывая свиток, — ты всегда себя так ведешь. Всегда считаешь, что я предполагаю худшее, но я знаю, что ты просто помогал уменьшить нагрузку. — Он бросает взгляд на Му Цина. — Не стоило этого делать, тем более сейчас, когда ты избегаешь меня, просто чтобы я знал, что не виноват в этом и ты не ненавидишь меня. Ты слишком добр для этого. — Добр? — спрашивает Му Цин, неверяще поднимая брови. — Ты, наверное, меня с кем-то спутал. Как же мог тот самый Му Цин, который оскорблял его, считал его врагом, отвернулся от него и ушел, когда тот нуждался в нем больше всего, считаться добрым в его глазах? Эта мысль смешная, болезненная, ужасная. Словно стрела, пронзающая шею, выпущенная со смертельной точностью, нацеленная ранить, нацеленная убить. Как же ты можешь считать, что я добр, спустя столько времени? — Я знаю тебя, — просто говорит Фэн Синь. — Я знаю, кто ты такой, Му Цин. Вес этих слов охватывает его огнем, опускается грузом на его грудь, сокрушает его голову непомерной тяжестью, уничтожает, разрывает на части, воскрешает. Как же кто-либо может сказать такое о нем с абсолютной уверенностью и полнейшим убеждением? Кто может такое сказать, кроме Фэн Синя, что оставался рядом все эти годы, шел рядом с ним, поднимал свой лук, когда Му Цину нечем было защищаться? — Не знаешь, — говорит он, но это ложь, и неправильность сказанного потрясает его до глубины души. Он знает, что это неверно, но все равно… все равно… — Я знаю, — настаивает Фэн Синь, и Му Цина разрывает на части. Он пытается собраться, соединить все разбитые части себя в целое дрожащими руками, отчаянно старается удержать кипящие чувства внутри себя, но они расцветают, расплескиваются, выходят наружу через подушечки его пальцев, затапливая золотом. Его трясет, он понимает это, но не может остановиться, пока эту дрожь не остановит его отрада, его скала, единственный человек, что оставался неизменным все эти годы. — Фэн Синь, — шепчет он ослабевшим голосом, потому что находится на грани того, чтобы сдаться, он так невероятно сильно устал. — Я могу только ранить, только отталкивать людей, которых люблю, я оставляю на них лишь шрамы и ожоги. Ты лучше других знаешь об этом, поэтому… Сердце Фэн Синя разбивается. Му Цин видит это на его лице, в том, как его выражение сменяется разочарованием, глаза стекленеют, губы дрожат и раскрываются, словно он не может поверить своим ушам. Он открывает рот и с губ срывается короткий разбитый звук. Он открывает и закрывает рот еще пару раз, словно хочет что-то сказать, но не может. Просто сидит на полу, сжав пальцы на ковре, смотря открыто и честно, и уязвленно. Нет, хочет сказать Му Цин. Было лучше, когда ты ненавидел меня, было легче, не смотри на меня вот так, словно не можешь поверить, что видишь перед собой чудовище, которым я всегда был, это я, это течет у меня по венам, что, если это заразит тебя… — Му Цин, — выдавливает он, и этот звук столь неожиданный, что Му Цин подпрыгивает. — Му Цин, — Фэн Синь ничего больше не говорит, его руки подрагивают. — Му Цин, можно я… только в этот раз, я больше никогда к тебе не прикоснусь, если таково твое желание. — Он осторожно протягивает руки, вопрос повисает в воздухе. Му Цин опускает голову один раз, легкое, несмелое движение. Фэн Синь подрывается и сбивает его с ног, выбивает из кресла. Они оба валятся на пол, его боки обхватывают сильные руки, дрожащие ладони ложатся на спину, и он горит, это выжигает его изнутри, он сгорает от пульсирующей нужды, от желания, такого эгоистичного, он никогда сам бы не вообразил ничего подобного. Фэн Синь, бемолвно выкрикает он в отчаянии, из местечка на шее, куда тот зарылся лицом. Фэн Синь, как ты можешь поступать так со мной, как можешь ты заставлять меня так безнадежно гореть от этого желания, ужасный человек, чистое зло, как же ты можешь заставлять меня любить тебя? — Му Цин, — шепчет он, его касания опаляют, горячие словно лава. Му Цин задыхается, дрожит в его руках, трясется как лист на ветру. — Му Цин, Му Цин. Ты гораздо больше, чем оружие. Ты же человек, понимаешь? Человек. Ты не… ты никогда не… — Фэн Синь, — говорит он, и он полностью разбит. Из его глаз не капают слезы, но, тем не менее, он сломлен. Расколот на куски, как фарфор на каменном полу, и даже не представляет, может ли снова стать цельным. — Фэн Синь, я никогда не принадлежал никому… не знаю, буду ли когда-либо, и я… — Тогда принадлежи мне, — говорит Фэн Синь низким голосом, широко распахнув искренние глаза. Все останавливается. Его дыхание, пульс, завывание ветра, слышное через открытое окно. Он замирает, страх охватывает его, как лед, за которым он всегда прятался, но в этот раз он окутывает его, захватывает в ловушку, душит ужасающим холодом. (И если принадлежать ему это не то, чего Му Цин всегда желал, то зачем вообще это все? Если принадлежать ему это не то, о чем он молился в самые тяжелые, самые темные времена, в те моменты, когда все свечи погасли, а Му Цин мог лишь представлять, как все могло бы быть, то есть ли в этом существовании вообще смысл? В этом мире, полном лживых, ужасных вещей, разве Фэн Синь не единственная истина? И если всю жизнь он желал лишь принадлежать, найти то место, в котором соседские дети прекратят издеваться над ним, а боги — насмехаться ему в лицо, то разве его дом — не тот единственный, кто всегда был рядом? Но он не может получить этого, никогда не сможет обрести, потому что это никогда не будет правильным.) Му Цин опускает голову: — Не говори то, чего не имеешь в виду. Фэн Синь выглядит так, словно его ударили. Он сводит брови и подводится, отталкиваясь руками, в его глазах страдание: — Не имею в виду? Му Цин, это не шутки. — Ты мне это говоришь? И вправду, — фыркает он, отворачиваясь, чтобы спрятать выражение лица. — Ты же знаешь, что я ненавижу, когда люди блефуют. — Ты думаешь, я блефую, — говорит Фэн Синь. Он выглядит совершенно обескураженным, шокированным и расстроенным, и Му Цин непонимающе наклоняет голову, потому что если он этого не делает, тогда… тогда… Он вздыхает: — Я же просил не шутить. — А я просил воспринимать меня серьезно… Му Цин, — умоляет он, и каким-то образом во время этого разговора они снова оказались порознь — Фэн Синь на коленях на полу, а Му Цин, растрепанный, прямо напротив него. Фэн Синь открыт, он раскрыл свое сердце и оставил его на полу между ними, и Му Цин не может заставить себя отвести взгляд. — Цин-эр, — говорит он тихо. — Я буду с тобой, если позволишь. «Пожалуйста», думает он отчаянно, «пожалуйста, прошу, возьми меня. Прошу, будь со мной, я не знаю, что делать без тебя. Как мне быть без тебя? Я весь твой. Всегда таким был. Я никогда не знал, нужен ли я тебе, хочешь ли ты, чтобы я был рядом…» — Я эгоистичен, — признает Фэн Синь. — Я знаю, что желаю слишком много, когда прошу о тебе, и знаю, что не получу желаемое. — Он горько смеется, и Му Цин расширяет глаза, ведь как же кто-то может так сильно ошибаться? — Я знаю это… Знаю, что быть друзьями трудно, потому что ты всегда этого хотел и никогда не говорил. Но я никогда этого не хотел. — Он протягивает руку и прижимает пальцы Му Цина к своему запястью, в его глазах плещется печаль. Му Цин ошеломленно смотрит, как тот проводит его пальцами по замысловатым следам родственной души на его запястье. Его губы дрожат, и он смотрит вверх. Следы не столь давние, не их возраста, но и не новые, и у Му Цина перехватывает дыхание. — Это… — выдавливает он, — сделал… я? Фэн Синь снова смеется, но из его голоса исчезает веселье: — Кто же еще, — спрашивает он несчастно. И он никогда не мог ошибаться сильнее. Ведь как же Фэн Синь вообще мог подумать, что это безответно? Как же он мог предположить, что у Му Цина нет похожих меток? Как же мог сомневаться в любви, которая охватывала его сердце, как инфекция, как рана, что никогда не заживала? Как же Му Цин мог притворяться, что у Фэн Синя не было других возлюбленных… Се Ляня, Цзянь Лань и иных, не стоящих даже упоминания? Му Цин ведь хуже их всех во многих вещах, даже если ему не хочется это признавать, однако… Фэн Синь выбрал его. Фэн Синь выбрал именно его. — Ты выбрал меня, — шепчет он, почти неслышно. — Ты выбрал меня. Ты действительно выбрал меня. — Му Цин? — спрашивает Фэн Синь, неуверенно. — Если ты… если тебе неудобно от того, что ты моя родственная душа я могу… уйти. Сейчас. И я никогда больше тебя не побеспокою, если ты того желаешь! Я никогда к тебе не притронусь и буду держаться в стороне… ну. Я вряд ли смогу. Это будет причинять мне невыносимую боль, но если это то, чего ты хочешь, я так сделаю. — Он колеблется, поднимая голову. Когда он видит выражение лица Му Цина, то наверняка его пугается, потому что сразу же бледнеет. — Ох. О, ты… ты расстроен. Я огорчил тебя, прости, прости меня! Черт, не стоило мне говорить ничего из этого, прости меня… Тебе, наверное, чертовски неудобно, боги. Я… тебе не нужно… не… Я сейчас же уйду! Ты меня больше никогда не увидишь, и я действительно прошу прощен… — Ты выбрал меня? — тихо спрашивает Му Цин. — Конечно, — следует незамедлительный ответ. — И уже довольно давно. Он срывается. — Почему, черт возьми, ты это сделал? — кричит он, мгновенно хватая ближайшую вещь и бросая ему в лицо. Отчеты о земледелии Юго-Востока бьют его по лбу с глухим звуком. — Что с тобой не так? — Ау, — шипит Фэн Синь. — Что за хрень? — Было так много других, — рычит он. — Его Высочество, твои безымянные возлюбленные… я, черт возьми, считал, что Цзянь Лань твоя родственная душа невероятно долгое время, ты что, издеваешься? Я знал, что ты долбанный идиот, но не настолько же тупой… — Кто тупой? — спрашивает Фэн Синь. — Я не могу поверить, — вздыхает Му Цин, пряча лицо в ладонях. — Невероятно. Что с тобой не так? Почему ты… — Му Цин, — прерывает его Фэн Синь. — Му Цин. Сюаньчжэнь. Цин-эр. — Фэн Синь, Наньян, — вздыхает он и решается, — А-Синь. На лице Фэн Синя появляется улыбка, когда он слышит это обращение: — Ты знаешь все мои имена — даже самые неподобающие, — он хмурится, уголки губ Му Цина дергаются, но он молчит. — Ты знал меня. Всегда знал меня. Из самого детства, из того времени, когда считал, что единственное, что для меня имеет значение — Его Высочество. Но… — он смотрит на Му Цина открыто и честно. — Как же это сказать? Был другой человек, который, эм, привлек меня. И я испытываю к нему чувства. Весьма продолжительное время. — Я? — спрашивает он ошарашенно. — Нет, долбанный Ци Жун, — фыркает он. — Да, ты. — Я, — он крепко зажмуривается и открывает глаза. — Почему. — Это не вопрос, а если бы и было вопросом, то риторическим. — А почему нет? — парирует Фэн Синь, пожимая плечами. — Ты знаешь меня лучше всех. Мне хотелось бы знать тебя лучше всех. Ты добрый. Ты милый. Тяжело точно понять, почему. Мне могут нравиться в тебе качества, которыми обладает кто-то другой, но я все равно буду восхищаться тобой больше. — Он нежно улыбается, — Конечно же, это ты, дурак. Все, что я могу сказать — кто еще это мог бы быть? — … Фэн Синь. — Не переживай, — суматошно говорит тот, — я уже знаю, что это невозможно. — Он опускает глаза к запястью Му Цина, и его всего охватывает ужас. — После… после задания, когда мы исцеляли тебя, мы с Его Высочеством видели твои следы родственной души. Я бы не лез без твоего позволения, но мы-таки их увидели. Нам пришлось, чтобы обработать твои раны, но, кроме того, нельзя было не обратить внимание, что… они довольно красивы, — бормочет он тихо. — Словно поцелованная звездами кожа. Признаюсь, я завидовал тому счастливцу, но это не мое дело. Я лишь знал, что ты не мой. — Фэн Синь. — Знаю, знаю! С моей стороны довольно эгоистично так думать, но это все еще причиняет мне боль. Немного. — Он издает смешок. — Сильно. Но все в порядке. Дай мне еще восемь столетий, у нас же есть все время мира. Мы ведь боги, не так ли? Такие мелочи не должны иметь большого значения для меня. — Он резко вытирает глаза рукавом. — Я обещаю, мне удастся переступить через это. И если хочешь, все будет как раньше. Все, чего ты захочешь, Му Цин. Все. Пауза, и он смеется: — Боги, но если тот подонок, которого ты выбрал, плохо с тобой обращается, приходи ко мне, хорошо? Мы с Его Высочеством вмиг сравняем его с землей. Черт, да я даже Искателя Цветов Под Кровавым Дождем попрошу прийти и отвесить ему пару тумаков за тебя. Но, судя по этим следам, у тебя все хорошо. — Он поднимает глаза, в которых собираются слезы. — Тебя очень сильно любит этот человек, Му Цин. Пожалуйста, позволь… пожалуйста, позволь ему любить тебя и за меня тоже. Пожалуйста, пусть любит тебя за нас двоих. Это мое единственное желание. Моя последняя эгоистичная просьба. Тишина. — Ты любишь меня? — произносит Му Цин с трудом, его глаза расширены, а губы раскрыты. Фэн Синь смеется: — Разве это не очевидно? Каждый раз, когда я смотрел на тебя, каждый раз, когда спрашивал о тебе, каждое мгновение рядом с тобой я любил тебя, — он смотрит в сторону. — Все знали. Все знают. Не знал один лишь ты. — О, — говорит он дрожащим голосом. Он прижимает ладони к лицу, судорожно дыша. — Ох. Фэн Синь, этот добрый, осторожный паршивец, сразу же приближается к нему с беспокойством на лице: — Эй, эй. Все в порядке? Я знаю, что нужно время, чтобы все это осмыслить и… постой. Стоп, стоп, стоп. Ты плачешь? — Я не плачу, — шипит он влажно. — Иногда, А-Синь, когда меня накрывают чертовы эмоции, у меня из глаз льется вода. Что, черт возьми, ты хочешь, чтобы я сделал? — Я хочу, чтобы ты сказал мне, что чувствуешь, — говорит он сразу, но на его лице по-прежнему мягкость. — Я не знаю, как ты относишься к этому всему. По крайней мере, скажи, что чувствуешь сейчас, чтобы я мог… — он вздыхает. — Скажи, что мне сделать. Если ты хочешь, чтобы я остался, так и скажи, если хочешь, чтобы я ушел, я сейчас же уйду. Му Цин резко хватает его руку: — Не смей уходить, — отвечает он. — Ты не… даже не дал мне возможности ответить. — Он смотрит завороженно, как метка родственной души появляется от его прикосновения, расцветает под его пальцами. — Ох, Фэн Синь, — он выпускает судорожный нервный вздох. — О, Фэн Синь, они так прекрасны. — Ты… не расстроен? — спрашивает Фэн Синь. Он наклоняет голову в сторону, очень милый в своем смятении. — Я думал, ты разозлишься. Все действительно… в порядке? Му Цин вздыхает и щипает пальцами переносицу. Он щелкает языком: — Я разве говорил, что был не в порядке? — Он опускает руки и развязывает свои верхние одежды. Фэн Синь ахает и мгновенно закрывает руками глаза. — Му Цин, что за хрень ты… — Фэн Синь, — говорит он с напускным спокойствием, дрожащими руками разделываясь с застежками на своей нижней рубахе. Он аккуратно складывает одежды на стопку перед собой, потом снимает заколку в волосах. Его волосы ниспадают на плечи, и он перекидывает их все на одну сторону. Он вздрагивает, ощущает мурашки на голом торсе. — Фэн Синь. Тот открывает глаза, и у него на миг перехватывает дыхание. Его глаза бегают повсюду, от потолка до пола, но периодически останавливаются на талии Му Цина и кончики ушей полыхают ярчайшим алым. Фэн Синь закрывает глаза, откидывает голову назад, часто и тихо дыша: — Му Цин, — хрипит он, тон его голоса глубокий и полный желания, и Му Цина ведет от осознания этого. Он поворачивается, показывая следы, которые, он знает, появились у него на спине от недавнего объятья, мягко берет руку Фэн Синя, прижимает его пальцы к своей пояснице и чувствует, как тот резко вдыхает. — Му Цин? — спрашивает он, коротко и тихо. — Они твои, — признает он, и это признание проносится через всю комнату, отбивается от стен, звенит в его ушах. Руки Фэн Синя не движутся, он немного отвернут. Му Цин жалеет, что не способен увидеть выражение его лица. — …Мои? — хрипло произносит Фэн Синь, проводя по узорам на его спине. По коже пробегают мурашки от этих движений, но он расслабляется и вздыхает, когда Фэн Синь оставляет ладонь прямо под его плечом. — Эти… я только что сделал их? Му Цин издает утвердительный звук, подтверждая это, кивает один раз, потом еще раз. — Му Цин, — выдыхает Фэн Синь, и опускает голову на его плечо, обхватывает его талию руками. — Ты… ты действительно… — его губы движутся, прижатые к голому плечу Му Цина, и он героически пытается не вздрагивать от этих движений — безуспешно. Спустя немного времени он чувствует влагу в изгибе плеча и поворачивается. — Ну, и кто теперь плачет? Фэн Синь всхлипывает и прячет лицо в руках: — Прости, прости. Я просто… я… ты уверен? Его голос звучит настолько невероятно перепуганно, что Му Цину просто хочется обхватить его и осыпать легкими, как перышки, поцелуями все его лицо. Вместо этого он изгибает бровь: — Уверен ли я, что ты моя родная душа? Тебе не кажется этот вопрос несколько невежественным? — Нет, просто… — он выдыхает легкий смешок. — С тобой всегда так сложно. — Не думаю, что тебе станет со мной легче, просто потому что ты моя родственная душа, — фыркает он, беря лицо Фэн Синя в свои ладони. — Если бы дело было в этом, тебе стало бы легче… скажем, восемь столетий назад. Фэн Синь перебирает пальцами, нервно ковыряя свои ногти: — Ты уверен, что тебе нужен именно я? Знаю, я не всегда был самым лучшим человеком… черт возьми, я всегда не слишком хорошо к тебе относился… наши отношения всегда были странными и сложными, я не умею быть с тобой нежным или романтичным, или… — Ты что, не слышал, что я сказал про восемь столетий? — срывается Му Цин, беспощадно щипая его щеки. Фэн Синь пищит, и он смягчается. — Если бы я хотел, чтобы мой любимый не был неловким придурком, я бы выбрал кого-то другого. Влюбленность и родство душ тоже совсем разные вещи, но так уж получилось, что к тебе я испытываю и одно, и другое. — Он легонько щелкает Фэн Синя по носу и продолжает дрожащим голосом. — Я никогда не предполагал, что ты можешь выбрать меня, ведь все те, кого ты любил до этого, вроде Цзянь Лань и… — Я люблю тебя. — …Его Высочества… стоп, что? — Он смотрит на Фэн Синя неверяще. Тот убирает руки от лица и смотрит на Му Цина с чем-то вроде пылающей решимости на лице. — Что? Что ты только что сказал? — Я люблю тебя, — повторяет он, на его щеках очаровательно розовый румянец, но голос тверд. — Я люблю тебя, любил несколько столетий… может, даже дольше, чем ты. Я всегда хотел… узнать тебя лучше, но ты всегда отталкивал, и я никогда не понимал, чувствовал ты ко мне презрение или что-то иное. Я думал… думал… — он делает паузу, чтобы собраться с мыслями. — Я думал, что не нужен тебе, никогда не буду нужен так, как ты мне, и было так чертовски больно жить с мыслью, что кто-то столь прекрасный и изящный никогда меня не полюбит. — Он смотрит на него горящими глазами. — Но я любил тебя. Люблю тебя. Всегда любил. — Но… но ведь Цзянь Лань, — возражает Му Цин. — И Его Высочество. И… — Я любил тебя и Его Высочество одновременно, — Фэн Синь пожимает плечами. — И Цзянь Лань, ну. Она была светом моей жизни, но когда ты ушел, казалось, что… — он закрывает лицо снова, но теперь не от смущения. — Когда ты ушел было… тяжело. Очень тяжело. Я знаю, что твоя мать… знаю, что тебе было нужно уйти, но я… боюсь, что ты сделаешь это снова. — У меня нет причин уходить, — говорит Му Цин, сжимая руки в кулаки. — Не смей так думать. Я никогда тебя не оставлю. Не оставлю тебя. Мы через слишком многое прошли, чтобы я просто… — Он замолкает, опуская руки на колени. — Фэн Синь, — тихо говорит он. — Я тебя тоже люблю. Фэн Синь резко вдыхает и опускает взгляд: — Теперь я это знаю, тупица, — смеется он, и этот смех звучит влажно и тихо. — Не могу поверить, что нам потребовалось восемь сотен лет, чтобы это понять. — Ты не облегчал задачу, — фыркает он, но его глаза теперь тоже слезятся. Он обхватывает плечи Фэн Синя руками, и тот издает удивленный мягкий возглас, а после устраивает руки на его талии. — Ты чертов засранец. Ты мудак. — Я люблю тебя, — нежно говорит Фэн Синь в ответ. Он устраивает одну руку под подбородком Му Цина, а другой убирает его волосы с лица. — Люблю тупое выражение твоего лица, когда ты на меня злишься, — он ведет пальцами по его бровям. — Люблю твой нос и веки, и милые ресницы. — Он проводит по каждой черте, которую называет. — Люблю твои волосы, — он пропускает волосы сквозь пальцы, внимательно следя за выражением его лица, — люблю… Он останавливается, оставляя подушечку пальца на нижней губе Му Цина. Другую руку опускает ему на талию, сжимая пальцы, едва впиваясь ногтями в поясницу. Он улыбается из-под ресниц, игриво моргая. Му Цин сглатывает. — Твои губы, — шепчет он, нежнее, чем взмах крыла бабочки. — Фэн Синь, — шепотом отвечает он, дрожа от предвкушения и желания. — Пожалуйста… пожалуйста, можешь… Фэн Синь обхватывает его лицо и целует. И ах, фейерверки разжигают пламя у Му Цина в груди, и он чувствует себя легким, как фонарь летящий по небу, когда протягивает руки, чтобы судорожно обхватить его лицо ладонями в ответ. Его сердце бьется так часто, что кажется, будто оно вывалится из груди, его трясет, но он пытается придвинуться настолько близко к Фэн Синю, насколько возможно. Тот не двигается, не решаясь разрушить момент, потому что не знает, что делать, и чувствует так много… Му Цин молча дрожит, когда Фэн Синь отстраняется с нежным смехом, убирая пряди волос от его лица. — Ты вообще до этого целовал кого-то? — дразнит он. — А ты как думаешь? — ворчит он, пряча лицо в ладонях. — Это было наверное… тебе показалось, что это ужасно, да? Черт, прост… — Не извиняйся! — Фэн Синь хватает обе его руки и убирает от лица. — Эй, не извиняйся. Это не было плохо. Это было очень мило. Мне понравилось. Ты мне нравишься. — Он широко улыбается, по-мальчишечьи и искренне, и Му Цин чувствует схожую улыбку на своем лице. Пока хватает решимости он быстро наклоняется и чмокает местечко прямо под ухом Фэн Синя, щекоча эту область дыханием, когда медленно отстраняется. — Ты мне тоже нравишься, — эхом отвечает он, немного ошарашенный. — Я люблю тебя. — Хорошо, — шепчет Фэн Синь, обхватывая его плечи. — Я тоже. Он короткими поцелуями прикасается к его лбу, к кончику носа, к обеим щекам, а напоследок медленно, нежно целует его губы. Му Цин пропускает его волосы сквозь пальцы, играя мягкими прядями и стягивая его заколку. Он зарывается обеими руками в его теперь распущенные волосы, мягко смеясь в поцелуй. Фэн Синь пользуется возможностью, прижимается сильнее и посасывает его нижнюю губу. Му Цин вздыхает, и тот сразу запускает руки в его волосы, а язык в его рот. Он издает высокий удивленный звук, и Фэн Синь сразу отстраняется, рассматривает его лицо на признак дискомфорта. — Что не так? — взволнованно спрашивает он. — Я сделал тебе больно? Тебе некомфортно? Мы можем остановиться, если хочешь. — Нет, — хрипит он, закрывая глаза. — Я… Все в порядке. Мне… хорошо. Не знаю, что на меня нашло. Фэн Синь садится, колеблясь. А потом радостно склоняется вперед и спрашивает: — Му Цин, можно… можно я попробую снова? Он кивает, медленно моргая, и раскрывает губы, когда Фэн Синь наклоняется и соединяет их рты. Он опять кусает его губу, немного сильнее, и проникает языком в его рот. Му Цин снова издает этот звук — высокий, резкий, необузданный. Фэн Синь продолжает, оставляя поцелуи вдоль его шеи. — Черт, — шипит он. — Ох, ах, черт, А-Синь… Он легко царапает его горло зубами, нежно кусая, и Му Цин сдерживает громкий всхлип, дергаясь так сильно, что почти скидывает Фэн Синя с себя. Он сжимает руки в кулаки, проводя дрожащими пальцами по синяку, который, он знает, там останется. — Такой чувствительный, — смеется Фэн Синь и уже более нежно целует его губы. Он отстраняется, мягко проводя пальцами под своими губами, и снова чувствует жжение. Оно похоже на теплый свет камина, мягкий отсвет свечей у кровати. Он улыбается, закрывает глаза и льнет к прикосновениям. — Вау, — шепчет Фэн Синь восторженно. — Я только что оставил метку родственной души у тебя на лице. — Кажется, да, — смеется Му Цин, пальцами проводя по ней. Его губы покалывает, и он неосознанно касается уже их, прижимая дрожащие пальцы к нижней губе. Он вздыхает, когда Фэн Синь снова касается метки, проводя пальцем по ней. — Не смей ее скрывать, — требует он. — Не скрывай, иначе я и вправду прибью тебя. Все должны ее увидеть. — Хорошо, — отвечает он. — Хорошо, не буду. Фэн Синь впивается пальцами в обнаженный бок Му Цина, и его глаза открываются. Фэн Синь зарывается лицом ему в плечо, обхватывая пальцами талию. Он восклицает, пытаясь снова натянуть одежды: — Фэн Синь! — Мой, — шепчет тот, целуя его плечо. — Мой. Он издает тихий смешок, когда Фэн Синь мягко его кусает, а после покрывает синяк легкими поцелуями: — Да, да. Разве мы это не выяснили? — Я все еще не могу поверить, — просто говорит он. Он смотрит на него, уязвимый, хрупкий, и Му Цин вздыхает, нежно целуя его лоб. — Я даже не знаю, делаю ли все правильно. — Мне кажется, ты все делаешь весьма неплохо, — фыркает Му Цин. — Для бога похоти с многолетним опытом ты слишком сильно печешься о моем удовольствии. — Я такой только с тобой, — признает он, смущенно потирая основание своей шеи. — Я хочу делать тебя счастливым. Всегда, все время. — он садится, серьезно смотрит на Му Цина. — Пожалуйста, позволь сделать тебя счастливым. — Я ненасытный, — невозмутимо говорит Му Цин, целуя его. А после отстраняется, наслаждаясь шоком на лице Фэн Синя, и влюбленно вздыхает. — Ты уже делаешь меня счастливым, придурок. Я терпеть тебя не могу, но в этом весь ты. — Он легонько щелкает его по лбу. — О тебе хочется заботиться. Невозможно этого не делать. Так же ты делаешь людей счастливыми. Ты одарен во многих областях, думаю. — Му Цин, — стонет он, — как ты можешь такое говорить? — Это правда, — смеется Му Цин. Он улыбается, убирая волосы Фэн Синя за уши, легонько проводя пальцами по его щеке. — Я люблю тебя. Момент тишины, и Фэн Синь снова стонет: — Я и вправду, действительно терпеть тебя не могу, — потерянно говорит он. — Такими словами ты ведь убьешь меня, честное слово. Долбанный негодяй. — Он озорно улыбается. — Это что, уловка, чтобы убрать меня? Чтобы ты стал единственным покровителем Юга. — Ты раскрыл меня, — говорит Му Цин, обхватывая его за талию. — Это, на самом деле, часть моего плана мести. Все это для него очень, очень необходимо. — Даже поцелуи? Он привторяется, что думает об этом, постукивая пальцами по подбородку: — Хм, особенно поцелуи. — Ну, — говорит Фэн Синь, медленно поднимая брови, — кто я такой, чтобы вмешиваться в твой план? Му Цин смеется, громко и несдержанно, стягивает Фэн Синя на пол, захватывая его губы в медленный сладкий поцелуй. Он продолжает покрывать поцелуями все его лицо, каждый из них, как нежное заявление «Я тебя люблю». Фэн Синь хватает его за руку, сплетает их пальцы, они оба от этого чувствуют одинаковое тепло, и парные метки появляются от их касаний. Они улыбаются друг другу, и их улыбки одинаково светятся радостью. Му Цин закидывает голову назад, и наслаждается чувством, что это случилось. После долгого, опасного путешествия он, наконец, очутился в месте, в которое он и не надеялся попасть. Месте, о котором он мог только мечтать, но которое, оказывается, всегда было прямо перед ним, однако всегда выскальзывало из его пальцев. Теперь он там и может оставаться столько, сколько пожелает, и он смеется, радостно, на его ресницах слезы облегчения. Он дома.