Точка невозврата

Я коршуном топчусь рядом с нашим семейным доктором Валентином, пока он снимает Разумовскому швы. Нет, это не из-за недоверия к людям, я как раз-таки многим людям доверяю даже чересчур. Но вдруг конкретно у данного врача есть скрытые претензии к Чумному Доктору? И он выжидал, чтобы отомстить? Нет, у меня не паранойя. Или да. Сложно сказать. Умом я понимаю, что Валентин мог еще в начале нанести Сереже непоправимый вред, но сейчас вокруг столько всего происходит странного и подозрительного, что поневоле к любому присматриваешься. Особенно после появления в нашей жизни синеволосого наемника, который сейчас тусуется где-то во дворе, чтобы не встречаться с моей сестрой и Валентином. — Ему больно? — спрашиваю я, заметив, что Разумовский морщится. — Ничего приятного в снятии швов нет, — отстраненно отвечает доктор. — Тебе что, аппендицит никогда не вырезали? — Нет. — Обращайся, если понадобится. Особенно, если этот, — он кивает на Сережу, — за тебя заплатит. — Деньги — зло, — констатирую я, стараясь заглянуть через его плечо так, чтобы не сильно влезть в личное пространство. — Кто ж спорит, — пожимает плечами Валентин. — Ася, на пару слов, — произносит Полина, появившись в дверном проеме. Я неуверенно смотрю сначала на доктора, потом на Разумовского. Сережа улыбается мне, и это, конечно, хорошо. Но где гарантия, что я сейчас выйду, и Птица не сделает из Валентина подушечку для скальпелей? Впрочем, гарантии нет, что он не сделает этого и в моем присутствии, но вдруг в рыжей голове рядом со мной щелкает хоть что-то, кроме злодейского метронома, от которого его колбасит как кота. Я прошу сестру подождать. Нет у меня паранойи. Вообще никакой. — Жить будешь, — бормочет Валентин, закончив с последним швом. — Если под дроны больше прыгать не станешь. Он цепляет самоклеющуюся повязку и сгребает все ненужное в мусорный пакет. — Еще пару дней делайте перевязки, потом пусть открыто будет. За крестом этим следите, — мужчина указывает на две длинные, пересекающие друг друга, раны на груди. — Расположение хреновое, площадь большая. Даже с огнестрелом проще, наверно. — А с этим можно что-то сделать? — спрашивает Сережа, подняв руку. Он сгибает пальцы в кулак, а мы с Валентином тупо смотрим на него. Разумовский отводит взгляд и говорит куда-то в шкаф. — С пятнами этими? — Не, мужик, это насовсем, — качает головой наш врач. — Максимум под солнцем не сиди. Явно не проблема для тебя сейчас. Еще как вариант не стрессуй сильно. Ну, ты понял. Сережа кивает, зато я не совсем понимаю. Он про те светлые места на коже, что ли? Не помню, как это называется, но я думала, что оно всегда у него было. — Раньше этого не было, — тихо говорит Разумовский, будто в ответ на мои мысли. — Так и ты не на курорте чилил, — парирует Валентин, поднимаясь. — Оно если есть в организме, то на любое говно может вылезти. Забей, бабы сейчас такое любят. Верно говорю? Он оборачивается ко мне, я быстро киваю. Мне-то казалось, что Сережа в принципе этим пятнам значения не придает, ну есть и есть. Не такое уж редкое явление, удивить, наверно, может только того, кто не был на пляже ни разу в жизни. У Разумовского пятна в принципе не так уж заметны. — Чаю нальешь? — деловито уточняет Валентин. — Ага. Сейчас на кухню приду. Он уходит, а я сажусь на кровать, помогаю Разумовскому надеть футболку. Движения у него все еще скованные, да и я опасаюсь, что любое действие может как-то повредить раны. — Ты как? — спрашиваю, взяв его за руку. — Не болит? — Непривычно немного, — отвечает он, помедлив. — Но вроде нормально. — Принести тебе что-нибудь? Сережа качает головой и улыбается. — Нет, Ася, спасибо. Мне нужно работать. Шура говорит, что Олега необходимо вызволить как можно скорее. — Ну да, — бормочу я, отлично понимая, что спрятать кислую мину не выйдет. — А может пусть Олег там еще какое-то время отдохнет? Годик, например. Чтобы все честно было. Улыбка пропадает с лица Разумовского, будто и не было ее, я же мысленно даю себе затрещину и говорю: — Извини. Не обращай внимания. — Ничего, — качает он головой и снова улыбается, но на этот раз очень горько. — Я понимаю, что Олег натворил с городом и людьми и… — У меня, Сереж, к нему гораздо более личная неприязнь. И заключается она в том, что он мог вытащить тебя из Форта год назад, а не вестись на планы Птицы. И даже если бы твоя вторая личность сопротивлялась, то Олег бы явно с ним справился, особенно в том состоянии, в котором тебя держали в Форте. Но вместо этого он страдал херней и смотрел, как Рубинштейн издевается над тобой. Поэтому да, у меня есть много слов, которыми я хочу твоего Олега обматерить, но нет, я не отказываюсь от намерения помочь тебе. — Ася, — шепчет он и тянется, чтобы обнять меня. Я сажусь ближе, не позволяя себе лишних движений, потому что очень боюсь за его раны. Сережа утыкается носом в мое плечо и глухо бормочет: — Мне так жаль, что я втравил тебя во все это. — У меня год полный тухляк в жизни происходил. А теперь смотри, какой движ: дроны, перестрелки, Волков. — Прости, — тихо отзывается Разумовский. — Да я ж не против. Сережа. — Отстранившись, беру его лицо в ладони. — Я с тобой. Это мое решение, и ответственность за него тоже на мне, а не на тебе. Он прикрывает глаза и кивает, а я, быстро поцеловав его, отстраняюсь. — Отдохни немного перед тем, как вернешься за компьютер, ладно? Разумовский соглашается и даже послушно ложится обратно на кровать, а я все-таки иду на кухню, где Валентин, не особо тушуясь, уже заварил чай и себе, и мне. Сестра молчит, а значит, в его присутствии свой разговор начинать не собирается. Я сажусь за стол, двигаю кружку поближе, открываю сахарницу. — Геройствовать ему не давай, — говорит Валентин, понизив голос. Хорошо, что я успеваю донести полную ложку до напитка. — Он крови очень много потерял, не забывай. Повезло еще, что без переливания выжил. Надо глянуть в документах, какая у меня группа. Просто на всякий случай. — Пусть отдыхает и не лезет на рожон в ближайший месяц. Обидно будет, если загнется в итоге, — вздыхает Валентин. Еще как. Проблема в том, что мы собираемся вытащить придурка, которого наверняка отлично охраняют, а у нас тут полтора землекопа рабочей силы. Может быть, Шура, конечно, супер-солдат какой-нибудь, но это не отменяет того, что он один. Я мало чем могу помочь. Сережа вряд ли такой уж хороший боец и в мирное-то время, а уж сейчас точно. На Птицу надежды нет, тут и так понятно, что в решающий момент он поведет себя как мразь. Команда мечты просто. Проводив Валентина, я возвращаюсь на кухню и вопросительно смотрю на Полину. — Что дальше? — ожидаемо интересуется сестра, сложив руки на груди. — Долго еще ты собираешься укрывать у себя преступника? — Сережа не преступник, — говорю я и ставлю пустые кружки в раковину. — Ну, не целиком. — Ты не ответила. — Потому что я не знаю, что тебе сказать. Разумовский останется здесь, пока не окрепнет, про потом мы еще не говорили. Сестра явно хочет много чего еще сказать, но титаническим усилием воли сдерживается и переводит тему: — Рубинштейн больше не выходил с тобой на связь? — Нет, с того визита ни разу. — Хорошо. Скажи, если попытается. Я сейчас работаю над тем, чтобы натравить на Форт полномасштабные проверки, гораздо крупнее тех, что были до этого. Поэтому прошу тебя: будь очень осторожна. Рубинштейн сейчас для меня вряд ли представляет такую уж большую опасность. Собственно, единственный, кто сейчас эту опасность представляет, — Птица, которому в голову может что угодно стукнуть, и он решит, что время убивать настало. Как бы нам так тихонько посетить психиатра хорошего, чтобы потом об этом не узнала вся Россия. Я уже собираюсь попросить сестру, чтобы она поискала в своих закромах мозгоправа, но слышу, как открывается дверь студии. Ладно, потом. А может, и не стоит пока воду мутить. Птица вон как проникся ко мне, аж злобным взглядом на Шуру смотрел, когда тот про мой допрос говорил. Да, самообман. Нет, мне не стыдно. До психиатра все равно пока не добраться, и таблетками эту ересь пернатую не заглушить. Полина уходит, так и не возобновив разговор про будущее. Очень мило с ее стороны, потому что не хотелось бы и дальше сестру в это втравливать, рассказывая, как мы втроем собираемся выкрасть того самого террориста из СИЗО или где он там, чтобы его не грохнули его товарищи из отряда мертвецов. Кто у них за маркетинг отвечает? Могли бы название получше придумать. Шура возвращается спустя минут пятнадцать после ухода Полины и заявляет, что моя сестра выглядит очень даже горячо. Приходится опустить человека на землю, сообщив, что она его попросту съест и бровью не поведет. Шура в печали, а я отправляю его в магазин, потому что еды в холодильнике нет, и доставку в это время дня мы будем ждать до второго пришествия. Наемник тяжко вздыхает, с презрением смотрит на протянутую ему банковскую карту и гордо уходит обуваться. Пожав плечами, иду в студию, где Сережа уже сидит за компом. На вид машина выглядит скромно, но подозреваю, что начинка там даст фору Пентагону. Разумовский, забравшись в компьютерное кресло с ногами, что-то сосредоточенно читает на экране. Я в плывущих там строчках понимаю ровно ноль, поэтому берусь за краски. Рисую только ради того, чтобы быть рядом, но не торчать у него над плечом. Мысль о том, что придется сделать, не дает покоя. Откровенно говоря, Волков заслужил сидеть за решеткой. Пусть все это придумал Птица, но никто не мешал Олегу не творить все это дерьмо. Что касается самого Птицы… Он идет в комплект к Сереже, поэтому тут мой моральный компас сильно сбоит. Настолько, что стрелка изгибается вовнутрь. После возвращения Шуры, я ненавязчиво затаскиваю в процесс готовки и самого наемника. Толку от него сейчас все равно нет, потому что все, что мог разведать, он разведал. Сейчас дело за Разумовским, Шура же последние пару дней мается от безделья, иногда вяло поигрывая в приставку. Видно, что он ожидал чего-то другого, например, того, что мы с порога ринемся за Олегом, но так все не работает, и наемник сам это отлично понимает. Нас всего трое, действовать может вообще один, вот Сережа и шерстит системы правоохранительных органов, пытаясь найти способ, в котором задействован будет только Шура. Вчера был разговор о том, чтобы нанять еще людей за деньги, и сегодня Сережа обдумывает и этот вариант тоже. Я только попросила не светиться лично, пусть наш синеволосый товарищ занимается рекрутингом. Обед проходит вполне мирно, за исключением того, что отковырять Разумовского от компа получается только с третьего раза. Синдром отмены кошмарит его чуть меньше, и это прогресс. Вот только со сном у нас все так же тяжко, причем в любое время суток. Кошмары так достали Сережу, что он уже в принципе ложиться спать боится. Разумеется, это не все поводы врезать Рубинштейну по физиономии. После обеда мы с Сережей возвращаемся в студию, он за комп, я за мольберт, а Шура опять берется за приставку. Я продолжаю заниматься картиной, которую начала чисто для галочки, периодически отхожу к другому столу, чтобы взять тот или иной предмет. Не потому что у меня памяти нет, а для того, чтобы не оборачиваться постоянно, ибо Разумовский сидит за моей спиной, и проверить его состояние, не привлекая внимания, можно только так. Завтра переставлю мольберт. В очередной раз, когда позади затихает стук клавиш, я встаю и иду к столу, сгребаю из коробки старые кисти. Невзначай бросаю взгляд в сторону Разумовского. Он сидит, опустив голову, смотрит на свои дрожащие руки. Опять Птица достает? Кинув кисточки обратно, подхожу к его столу так, чтобы он меня точно заметил хотя бы боковым зрением. — Сережа, ты как? — спрашиваю, коснувшись его плеча. — Нормально, — тихо отзывается он, закивав. — Нормально. Я… Сейчас. Не могу сосредоточиться. Я ногой подтаскиваю поближе старый стул и сажусь рядом, надеясь, что он выдержит. Осторожно беру чересчур сильно дрожащую руку в свою, то же самое проделываю со второй. Разумовский опускает голову еще ниже, чтобы я точно не увидела лица. — Дыши, — максимально спокойно говорю, поглаживая костяшки. — Сейчас пройдет. Я оглядываюсь на телефон, который начинает вибрировать, но сейчас явно не до него. — Я не… — Разумовский делает глубокий вдох. — Я элементарные вещи не понимаю, не могу вспомнить. — Ты в телестудии отключил вирус за минуту, — напоминаю, высвободив одну руку и глажу его по волосам. — Не будь к себе слишком строг, ладно? Это пройдет, Сережа. Он смотрит на свою ладонь, сгибает трясущиеся пальцы, хватается ими за край стола. — Я рядом, — мягко произношу, снова игнорируя телефон, который вибрирует повторно. — Просто дыши, ладно? Разумовский ничего не отвечает, а я и не требую. Мы продолжаем просто сидеть рядом, пока он пытается восстановить равновесие. Я глажу его по спине, крепко держу за руку, ибо где-то прочитала, что так можно помочь. Я вообще в последние дни уйму всего прочитала про ПТСР и панические атаки, про все, что с этим связано, потому что шерстить статьи о ДРИ как-то не получается. От советов наладить контакт с другой личностью глаз дергается. Я двигаюсь ближе к Сереже, снова говорю, что он со мной, и сейчас все пройдет. Обнимать из такого положения не решаюсь, опасаясь сделать больно из-за ран. Валентин прав, за крестообразными нужно особенно следить. — Прости, — шепчет он. — Я бы хотел, чтобы ты видела меня другим. До всего этого. — Увижу, — обещаю я, убирая за ухо рыжую прядь. Сейчас замечаю, что глаза у него крепко зажмурены. — Ты восстановишься, и я все увижу. Просто напоминаю: я знаю, откуда тебя забрала, и я не настолько овца, чтобы требовать каких-то мгновенных чудесных выздоровлений. Ты прошел через кромешный ад, и, да, будет сложно, будет тяжело и больно, но мы справимся. Я буду с тобой. Сережа вздрагивает и резко поворачивает голову, закрывается от воздуха дрожащей рукой. Вздохнув, добавляю: — И с ним тоже. Пусть не вредничает. Он мне еще свои угрозы о жарком сексе торчит. Там не так, конечно, было, я дофантазировала, но это уже проблемы пернатого чучела, пусть слово держит. — Давай отдохнем, ладно? Мне тоже не помешает. Я встаю и тяну Сережу за руку к матрасу. Заодно забираю со стола телефон, который в очередной раз вибрирует. Номер незнакомый, на всякий случай отвечаю. О, бывший муж нарисовался, раздел имущества требует. Я советую ему разделить имущество с Машей или Катей. Или кто там сейчас? Сбросив, ставлю телефон на окончательно беззвучный режим. — Не обращай внимания, — говорю я в ответ на обеспокоенный Сережин взгляд и сажусь рядом с ним на матрас. — Мелочи. Тебе полегче? — Немного, — говорит Сережа, коснувшись моей щеки. — Извини. — Хватит извиняться. Не за что. Может, попробуешь немного поспать? Прошлая ночь неудачно прошла. Разумовский отводит взгляд, но послушно забирается дальше. Я задумчиво наблюдаю за этой покорностью, потом ложусь рядом, подтянув к нам одеяло. Сережа закрывает глаза, прячет лицо в подушку. — Я так боюсь проснуться там, — тихо-тихо произносит он. Надеюсь проверки настучат Рубинштейну по самое некуда, иначе, честное слово, еще немного, и это сделаю я, только физически. — Ты проснешься со мной, в моей квартире. В безопасности, — уверенно говорю, ласково поглаживая его по волосам. — В студии, где пахнет красками. А в соседней комнате будет храпеть наемник. Сережа поворачивает голову, смотрит на меня. Улыбается: — Важная деталь. — Да, я тоже так думаю. Разумовский привстает, двигается чуть ближе и застывает в миллиметре от моих губ, я привычно преодолеваю этот крошечный шаг сама. Сережа целует меня, касается медленно, почти осторожно, хочет прижать поближе к себе, но мы оба вовремя вспоминаем про ранения. Расстроенно выдохнув, он ложится обратно на подушку. — Все заживет, — говорю, сжимая его ладонь. — И это не только про раны от пуль. Я целую белое пятнышко, которое слабо заметно на и без того бледной коже, а Сережа закрывает глаза. Дождавшись, когда он заснет, думаю о том, чтобы встать, ведь еще довольно рано, но потом решаю, что черт с ним. У нас график и так живет своей жизнью, вот и пусть. Когда я просыпаюсь, в студии уже темно. Разбуженная шевелением рядом, чувствую, как Разумовский садится. Открыв глаза, смотрю на него, и даже со спины вижу, что не Сережа. Хватает одного поворота головы. Птица собирается встать, но я цепляю его за футболку, тяну обратно. — Может, ты в следующий раз позлодействуешь? — устало спрашиваю, зевнув. Удивительно, но он действительно ложится обратно, смотрит в потолок, коснувшись груди. — Швы сегодня сняли, — говорю зачем-то, хотя он, должно быть, и так знает. — Валентин сказал, что заживает хорошо. — Молчи, — коротко приказывает Птица. — Осторожнее с ранами, ладно? — Я переворачиваюсь на другой бок, спиной к нему. Снова зеваю. — Ты мне еще секс должен, сам угрожал. А, точно, ты ж потом сказал, что убьешь. Ладно, тогда не важно. Я закрываю глаза, но заснуть быстро уже не получается. Возможно, немалую роль играет тот факт, что сзади меня лежит Птица, рядом с которым о спокойствии можно даже не мечтать. Окончательно сдавшись, я встаю, спрашиваю, не нужно ли этому шизику что-нибудь, и ухожу в сторону кухни. Никто меня не останавливает.