Точка невозврата

Пожар тушат довольно быстро, несмотря на большую площадь возгорания. А может, не быстро, и мне это только кажется. Мы с Шурой ждем во дворе, пока приедет «Скорая», и пока на нас никто не обращает внимания, коротко сообщает о том, как они с Олегом прищучили подельника Дракона, который вел их по ложному следу, и двинулись по реальному. И как им позвонил Птица, сообщивший о реальном местоположении Вадима. На тот момент наемник уже поймал меня возле дома, но и они с Олегом были уже не так далеко, как пытался завести их Дракон. Дальше начинается катавасия. «Скорая» и полиция приезжают почти одновременно, и фельдшерам приходится ругаться со стражами правопорядка, которые хотят допросить меня вот прямо сейчас, и плевать на изрядно опухшую руку. В итоге побеждают первые, потому что в дело влезает Дмитрий Дубин, который, как ни странно, оказывается на моей стороне. «Скорая» увозит нас с Шурой прочь, и я очень стараюсь не смотреть в окна, пока мы не скроемся со двора. В больнице, сделав рентгеновский снимок, мне сообщают о том, что я и так знаю. Левая рука сломана в двух местах, спасибо, что без смещений всяких. После того, как мне накладывают гипс и обрабатывают остальные ссадины, медсестра сообщает, что полиция ждет в коридоре, но она может их спровадить, сославшись на то, что пациентке нужен покой. Это означало бы, что мне нужно остаться в стационаре хотя бы на одну ночь, так что приходится отказаться от помощи и идти сдаваться. Несмотря на присутствие Дубина, нас с Шурой тащат в участок. По пути я звоню Полине и коротко обрисовываю ситуацию. Таких слов я от своей сестры в жизни не слышала, надо будет потом записать. В участок мы с ней прибываем практически одновременно. Страшно представить, сколько штрафов за превышение скорости ей потом придет. С порога Полина берет полицейских в оборот, и те максимально вежливо задают вопросы. Я озвучиваю версию, которую мы с Шурой, моим чудесным парнем, составили на коленке во дворе. Случайно попала в разборку каких-то бандитов, один спрятался в моей квартире, взяв меня в заложники, потом начал все поджигать. Я выбралась на пожарную лестницу, он за мной, там его противники ему пулю в лоб и пустили. Ничего не знаю, ничего не видела, чудом спаслась. Шура, играющий роль моего парня, сообщил, что уже подходил к дому и увидел, как один мужик стреляет в другого мужика. Будем надеяться, что его поддельные документы настолько хороши, насколько он говорит, и никто не заподозрит ничего. Когда вопросы пытаются пойти по третьему кругу, Полина сообщает, что на этом мы заканчиваем. Спор с ней оказывается коротким, и нас отпускают под подписку о невыезде. Шура вызывает такси до дома, где все случилось, чтобы забрать сразу мою машину. Ставить наш текущий адрес мы не решаемся, чем меньше посторонних нас там видит, тем лучше. Полина с мрачным видом едет за нами. Эта проблема становится еще острее, когда мы стоим уже возле машины на парковке. Сестра оставлять меня отказывается, а заодно требует объяснить, как все было. Шура пытается с ней как-то договориться, но все тщетно. Я же не могу перестать пялиться в свои темные окна. Стекол там больше нет, одни осколки торчащие, и то только в одном. Стена дома снаружи почернела. Страшно представить, что будет внутри. — Шур, — зову я, не отрываясь от окон. — Из квартиры наверняка взяли какие-то образцы, чтобы выяснить причину возгорания. Они найдут горючее. — Какое горючее? — хмурится Полина. — Не парься, разберемся, — отзывается наемник и разворачивает меня к себе за плечо. — Волк займется. Надо ехать, ты на ногах еле стоишь. Разве? Мне казалось, что я нормально держусь. Последний раз оглянувшись на свои окна, киваю. Ключи от машины, на счастье, были в кармане моего кардигана, а не в сумке. Отдав их Шуре, жду, когда он откроет машину. Тот настороженно смотрит на угрюмую Полину. Вздохнув, говорю: — Поехали. Она нас не сдаст. — Уверена? — спрашивает наемник, открывая мне дверцу пассажирского места спереди. — Ага. Дорогу до дома я помню плохо. Есть вероятность, что сознание смилостивилось надо мной и отъехало, но разговор Шуры с Полиной в голове откладывается четко. Он объяснял ей, что случилось, но без особых подробностей. В частности не сказала, за кем именно охотился Дракон. А вот еще одну подробность нашего с Вадимом разговора я не озвучила даже Шуре. То, что тело занимает Птица, для меня не новость. За все время нашего пребывания в больнице и в участке он ни разу Шуре не позвонил. Мой-то телефон остался в квартире. Настоящий Разумовский уже оборвал бы линию. Или, что еще хуже, потащился бы к нам. Пожалуй, присутствие двойника сейчас сыграло нам на руку. Сам он встречает нас в коридоре. Смотрит, сложив руки на груди, оценивающим взглядом проходится по мне с ног до головы. Полина, встретившаяся с ним впервые, застывает рядом, не в силах скрыть удивление. Да, контраст заметен невооруженным глазом. Веселее становится только тогда, когда дверь позади открывается, заставляя нас вздрогнуть. — О, новые лица, — констатирует Волков, глянув на Полину, выражение лица которой может смело соперничать с ледяной глыбой. — Он с нами, — на всякий случай говорю я перед тем, как пройти дальше в кухню. Сил на объяснения, заверения, уговоры у меня сейчас нет. Есть проблемы поважнее. Достав из холодильника бутылку воды, с тоской смотрю на крышку. — Давай. Волков забирает у меня ее и открывает сам, заполняет стакан. — Первый перелом? — спрашивает он. — Нет. Первый… Когда вот так. — Помни, что он сдох, — советует Олег. — Что с пальцем? Я, нахмурившись, опускаю взгляд на вторую руку. Возле ногтя засохшая кровь. — Не заметили, — бормочу, морщась. — Принеси аптечку, пожалуйста. Волков молча лезет в нужный ящик, а я опираюсь здоровой рукой о столешницу. Мутит. Мне поставили легкое сотрясение, выписали таблетки и сказали это просто пережить. Пожалуй, есть смысл принять обезболивающее в скором времени, потому что предплечье уже начинает опять поднывать. Вряд ли таблетки будут сильнее укола, который мне снедали в больнице, но хоть что-то. — Идем, — говорит Волков. Я следую за ним к столу, сажусь. Олег занимает стул напротив и принимается за мой палец. На секунду пересекаюсь взглядами с Птицей, который как раз заходит в кухню. Опускаю глаза в пол. За ним заваливаются Шура с Полиной, которые спорить о чем-то начали еще в коридоре. Прислушавшись, понимаю, что речь о моей безопасности. Сестра, само собой, полагает, что среди данных личностей о ней и речь не идет. Наемник пытается ей объяснить, что он, вообще-то, согласен, но я ж сама не уйду. — Не уйду, — подтверждаю, наблюдая за тем, как грубые пальцы Олега приматывают к моему сломанному под корень ногтю пластырь. Птица, прищурившись, разглядывает Полину. — Отряд отправил за нами только Дракона, насколько я знаю, — говорит Шура. — Если не будем отсвечивать перед полицией, проблем не должно возникнуть. — Это, — сестра машет рукой в мою сторону, — по-твоему, лишь досадная проблема? — Я не так сказал. Да и я-то при чем? Она девчонка взрослая, не мы за нее решение принимаем. — Ася, — начинает было Полина, но я отрезаю: — Нет. — Готово, заживет, — констатирует Волков, осмотрев плоды своих трудов. — Скажи это начальнику полиции, — с откровенным ядом в голосе предлагает Полина. — Передам при встрече, — пожимает плечами Волков. — Все там будем. — Ася, он… — Спас мне жизнь, — отстраненно напоминаю, повернувшись к ней. — Мы тут все преступники, если что. Я устала, и мне паршиво. Врач сказал лечь, как вернусь. Поговорим об этом завтра. Шур, проводите с Олегом мою сестру домой. На всякий случай, вдруг у Дракона были еще подельники. — Предлагаешь оставить тебя одну? — скептически уточняет Волков. — Со мной Птица, — напоминаю, переводя взгляд на до странного молчаливого двойника. Не отводя глаз, добавляю: — Он не даст никому мне навредить. Тонкие губы расползаются в ухмылке. Наемники медлят, потом все-таки направляются в коридор. Полина, судя по лицу, уходить вообще не хочет, и тогда я еще раз напоминаю что мне здесь ничего не грозит, кроме обморока от того, что до сих пор не нахожусь в горизонтальном положении. Сестра все-таки сдается. Толку уже драму разводить? Я живу с этими людьми под одной крышей не первый день. Хотели бы убить — уже бы не дышала. Это, разумеется, не дает ни малейшей гарантии, что я в безопасности. Услышав, как хлопает входная дверь, встаю и медленным шагом подхожу к столешнице, допиваю воду, оставшуюся в стакане. Внутри меня до странного пусто. Я выплакала, кажется, все, что можно было после того, как мы убрались подальше от рушащейся лестницы, и сейчас просто жду, когда заведется одна машина, потом вторая. Еще немного, чтобы убедиться. Входная дверь не хлопает. Отдаленно слышно, как открываются и закрываются ворота. Я поворачиваюсь к Птице, который успел подойти очень близко. Он смотрит на мою загипсованное предплечье, наклоняет голову набок. — Ему повезло, что сдох, — констатирует двойник. Здоровой рукой обнимаю его. — Очень. Как мне тебя теперь называть? Сашей? Александром? Может, по имени и отчеству? Ты же наверняка выбрал и его. Птица поднимает взгляд, впивается в мои глаза. Секунда, две. Я цепляюсь за него крепче, когда он одним резким движением подхватывает меня под бедра и сажает на столешницу, едва не обеспечив еще одну травму головы. Я кожей чувствую, насколько близко к затылку был верхний шкафчик. Он продолжает пристально смотреть, а я так же в ответ. Теперь не снизу вверх, теперь почти друг напротив друга. Если между двумя людьми действительно может искрить, то сейчас как раз вот этот момент. Но искры летят далеко не от страсти. Птица наклоняется, опирается ладонями о гладкую поверхность по обе стороны от меня. — Твой наемник проболтался про Александра Воронова. Он, скорее всего, не собирался оставлять меня в живых, так что и язык за зубами не держал. — Этих дилетантов крайне переоценивают, — холодно говорит Птица. — Ага. Знаю только я. Так что, — отведя здоровую руку за спину, нашариваю длинный нож в подставке, — если хочешь избавиться от свидетеля, то давай. Двойник поворачивает голову, смотрит на лезвие, нервно усмехается. Сейчас он очень похож на того себя, который отыгрывал свой театр в телестудии. Я переворачиваю нож так, чтобы он мог взяться за рукоять. — Вперед. Раз уж все равно… Птица резким движением выхватывает из моей руки нож. Я даже испугаться не успеваю, как тот летит в раковину, звонко ударившись о бортик. — Я снял заказ, — цедит двойник и вновь смотрит на меня. — Но ты его сделал. — Сделал. Волков — досадная помеха, мне он был не нужен. Не нужен никому из нас. Кроме Сережи. Но его желания в расчет, конечно, не берутся. — Он опасен, и сейчас я его не контролирую, — продолжает Птица. — Дракону было приказано поймать его, а что с ним делать, я бы решил потом. О тебе не шло даже речи. — Почему ты снял заказ? — Он потерял смысл. Волков оказался чуть полезнее, чем ожидалось. А Дракон проблемнее. К тому же, от выдачи Волкова ничего бы уже не изменилось. Живым он все-таки полезнее. Поэтому я снял заказ. — Дракон, очевидно, не согласился, — констатирую, вглядываясь в жутковато-желтые глаза. — Может, решил выслужиться. Но даже здесь облажался, — кривится Птица, дернувшись от этой мысли. — Если бы он довел дело до конца, то пожалел бы о том, что не утонул в том канале. О тебе, мышка, как я и сказал, речь не шла. Когда я захочу убить тебя, душа моя, — двойник наклоняется ближе, мы почти сталкиваемся носами, — то сделаю это сам. Глаза в глаза. Очаровательно. Я молчу некоторое время, переваривая его слова. Правду ли он сказал? Не знаю. И все же тянусь к нему, обнимаю здоровой рукой, уткнувшись лицом в шею, и шепчу: — Я знаю, Птиц. Я верю тебе. Он застывает каменным изваянием, а спустя мгновение его ладони опускаются мне на спину. — Убедись, что зачистил все следы, ведущие к тебе, — прошу я, невидящим взглядом уставившись в пустоту поверх его плеча. — Чтоб Волков не понял. Иначе придется его все-таки убрать, а он и Шура нужны нам, чтоб безопасно покинуть страну. — Он не узнает, мышка, — негромко обещает Птица. Его пальцы оказываются у меня в волосах, неловким, деревянным движением приглаживают растрепанные пряди. Он прижимается ко мне вплотную, чудом не задевая сломанную руку. Я пытаюсь, честно пытаюсь отыскать в нем хотя бы толику того тепла и безопасности, которые чувствую рядом с Сережей, но все тщетно. Это ощущается, как вязкий черный туман, который смыкается вокруг меня все теснее и теснее. Я тону в нем, не в силах выплыть, и чем сильнее сопротивляюсь, тем быстрее погружаюсь все глубже, а тени вокруг тянут ко мне свои костлявые пальцы. В итоге просто слепо рвусь вверх, где еще видно силуэт, тяну к нему руку. Вот только Птица меня не спасет. Он с ухмылкой будет наблюдать, как я задыхаюсь. — Я никому больше не позволю тронуть мою мышку, — шепчет он, оставляя поцелуй на моей щеке, а после приникает к губам. Слова — не признание, это отрава. Чистейший яд, который я добровольно пью сквозь его поцелуи, сквозь кровь, сочащуюся из собственной разбитой губы, пытаясь убедить, что, конечно, верю ему. Не знаю, правду ли он говорит про снятый заказ, но и сомневаться в нем не могу себе позволить открыто. Любая ошибка убьет меня вернее, чем Дракон. — Я люблю тебя, — выдыхаю, едва отстраняясь. Он вздрагивает, откровенно недоверчиво смотрит. Большим пальцем стирает струйку крови с моего подбородка. Она же виднеется на его губах. Птица целует снова, касается с другой стороны от разбитого места, да так и замирает на несколько мгновений. Я готова вечно благодарить мое сотрясение за то, что голову прошивает болью, и можно свалить на нее желание отодвинуться. *** Я не засыпаю, пока Птица находится в спальне, просто лежу с закрытыми глазами, стараясь сильно не корчиться тупой ноющей от боли в руке и голове. Двойник уходит только тогда, когда возвращается Волков и говорит, что мне нужно принять обезбол. Едва за ним закрывает дверь, как я сажусь, морщась от не самых приятных ощущений. Олег сообщает, что Шура остался подежурить возле дома Полины, просто на всякий случай. У Дракона и правда могли быть еще подельники. Кивнув, прошу таблетки, на что наемник предлагает сразу сделать укол. Честно признается, что иначе поспать я вряд ли смогу. Обдумав это несколько секунд, протягиваю здоровую руку. Волков открывает аптечку, которую принес с собой. В чем-то он был прав. Заснуть мне удается, но сон слишком поверхностный, я постоянно просыпаюсь. Неизменно вижу Олега, который занимает Сережино кресло, закинув ноги на второй стул. Он каждый раз молча указывает на монитор, где видно изображения с камер внутри дома. Птица его не покидает, работает за ноутбуком. Выпив воды, я падаю обратно и пытаюсь заснуть снова, чтобы через час очнуться с тем же результатом. В последний раз Олег включает свет и оставляет меня в комнате одну, а потом возвращается с кружкой чай, от которого сильно пахнет мятой и медом. Вроде чабрецом еще. Кажется, именно он. — Давай, — кивает он, поставив кружку на тумбочку рядом, туда же кидает пластиковую трубочку. — Поможет. Я беру чай, отпиваю немного. Горячий, почти на грани. Олег идет выключить свет и возвращается в кресло, растирает плечо. В него же вроде тоже попало, когда лестница падала. Надо спросить. Губа саднит. А, так вот зачем трубочка. Глядя на наемника, сжимаю теплую ручку кружки и говорю: — Я хотела оставить тебя в тюрьме. — Я знаю, родная, — просто отзывается Волков. — Расскажешь еще какую-нибудь новость? Делаю еще пару осторожных глотков, жидкость приятно согревает горло. — Я делю мир на черное и белое, — отстраненно сообщаю, опустив взгляд в кружку. — И не знаю, как относиться к серому. Как спокойно воспринимать эту новую реальность. И, кажется, не знаю, как воспринимать ее не спокойно. Я несу бред? — Немного. Пей. Ты устала, надо поспать. Травма головы даже на бывалых солдат действует паршиво. — У тебя была? — И не раз. Ася. Насчет серого. — Олег, усмехнувшись, смотрит в потолок. — Каламбур получился, да? Не об этом, ладно. Ты уже в это влезла. Отступать поздно. — Шура тоже так говорил. — Не удивительно. Чтобы не сойти с ума, малыш, последуй совету старого вояки: не заморачивайся. Свои — это те, которые не наставляют на тебя оружие. Те, кто наставляют, — не друзья, в них можно палить. — Что-то такое он тоже говорил, — киваю, допивая остатки чая. — Простая истина для наемника. Посмотри на меня. Видишь дуло пистолета? Я качаю головой, ставлю кружку на тумбочку. Веки кажутся очень тяжелыми. — Вот и все, родная. Это легче, чем кажется. Там, в песках, в джунглях, где угодно на фронте, мы оставляем чужие поступки за кадром. И судим друг друга на месте. Не обязательно грызть себя за то, что больше не хочешь врезать мне по лицу. — Я хочу, — заявляю, нахмурившись, и ложусь на подушку. — За тот год. — За тот год я и сам себе хочу. Спи, Ася. Утром не полегчает, если что, будешь чувствовать себя еще отвратнее. Сил держать глаза открытыми больше нет, но я все равно благодарю его за правду. Вроде бы. И за то, что не дал меня застрелить. Опять вроде бы. Не помню, действительно ли я сказала что-то. Уже утром понимаю, что козлина накачал меня снотворным. Падла, а не волк. Но в том, что чувствовать я себя буду отвратно, не соврал. Голова раскалывается, и я, застонав, прошу кого-нибудь закрыть шторы. Кресло скрипит, что-то падает со стола, и слышны быстрые шаги в сторону окон. Я сажусь и открываю глаза, передо мной возникает Сережино лицо. В синих глазах плещется ужас, который сменяет паника и обратно, и так по кругу. И это только за несколько секунд, пока он молчит. — Ася, — выдыхает Разумовский, а я спешу закрыть ему рот ладонью. — Давай все самобичевания и мои попытки объяснить тебе, что это не твоя вина, оставим на полдник, а? Мне дико паршиво сейчас. Дай воды, пожалуйста. Сережа кивает и, метнувшись к столу, наливает из графина воду в стакан. Руки настолько трясутся, что частично она остается на коврике для мышки. Приносит он мне еще и таблетки. Я честно выпиваю все сразу, потом прощу еще воды. Горло саднит. Возможно от того, что вчера кричала. Вернув ему пустой стакан, смотрю на гипс. Перевязь перед сном пришлось снять, а сейчас на ее месте на второй тумбочке лежит новенький бандаж. Отлично. Дедовский способ неудобный до жути. Я перевожу взгляд на бледного, почти белого, Сережу. — Все хорошо, — говорю, пытаясь улыбнуться. Разумовский за этой попыткой следит, и его это ни капли не убеждает. Тогда я прошу: — Обнимешь? Сережа двигается ближе, я жмусь к нему, выдохнув от облегчения. Его самого трясет не меньше, чем меня вчера, но то самое чувство, которое я тщетно искала в Птице, сейчас накрывает с головой, окутывая мягким коконом. Все теперь действительно хорошо, потому что я дома. Плевать на то, что случилось. Сделала бы это снова, если бы понадобилось. Лишь бы тот ублюдок до него не добрался. — Ася, я… Прости меня, любимая, мне так жаль, — надломленно шепчет Разумовский. — Это из-за… — Тот, из-за кого это было, мертв, — говорю, поднимая голову, смотрю в покрасневшие глаза. — А я нет. Не перекладывай на себя чужие грехи, ладно? Со мной правда все хорошо. Теперь, когда я с тобой, точно. — Квартира… — Да черт с ней, котенок. Ты мне только помоги разобраться, что там со страховкой по ипотеке, а то я в ближайшее время вряд ли буду в состоянии. Кредит на моей сестре. Сережа опять кивает, зажмурившись, прикасается своим лбом к моему. — Конечно. Конечно, помогу. Я все компенсирую, я… Чтобы прервать его, пытаюсь поцеловать. Разумовский быстро отстраняется, нахмурившись, смотрит на мою губу и очень осторожно касается другого уголка. Это проламывает с трудом выстроенное равновесие, прильнув к нему, делаю судорожный вдох. Не плачу. Только цепляюсь за него одной рукой так крепко, будто от этого зависит вообще все в моей жизни. Возможно, так и есть. Я не знаю, что буду делать без него, без его объятий и рук, бережно скользящих по моей спине, без голоса, который шепотом заверяет, как сильно любит и что все хорошо сейчас, все закончилось, и я в безопасности, он все, что угодно для меня сделает. Слезы все-таки срываются от мысли, что этого момента могло не быть. Страх догоняет, сжимает горло в тисках, заставляя Сережу раз за разом повторять все это. — Нужно следить за расследованием пожара, — шепчу, чуть успокоившись. — Я подожгла квартиру, используя колбы Чумного Доктора. — Что? — ошеломленно отзывается Сережа. — Ты? С-сама? — Мне нужно было отрезать ему пути к выходу, — сообщаю, кивнув. — Думала, что Олег рассказал тебе. — Не совсем. В общих чертах. Ася, я… — Я бы снова подожгла, — признаюсь, закрыв глаза. — Это… Это не важно, Сережа. Правда. — Я сжимаю красную толстовку у него на плече, промокшую от моих попыток оставаться спокойной. — Надеюсь только, что больше никто не пострадал. — Никто, — рассеянно отвечает Разумовский. Отлично. Дракон мертв, жертв больше нет. Я сожгла собственную квартиру. Почему-то становится даже смешно, и я лишь повторяю: — Все хорошо, котенок. Пусть. Я и не планировала там жить дальше. Мой дом с тобой. — Отстраняясь, смотрю в синие глаза, касаюсь губами щеки. С них же срывается то, что я и так давно знала: — С той жизнь покончено. Ты — моя точка невозврата. И я люблю тебя. Разумовский обнимает меня, настолько бережно, насколько возможно. Я зажмуриваюсь. Тепло.