Точка невозврата

— У меня рука сломана, а не все тело, — мрачно заявляю я, ерзая на диване. — Сиди на заднице ровно, — советует Волков, затягивая ремни. — Так нормально? — Неудобно. Олег, вздохнув, расстегивает бандаж для руки и швыряет его к двум предыдущим. Сережа подает следующий. Всего он заказал пять штук, и три мною уже забракованы. До этого момента вообще не думала, что они разные бывают. То ли дело раньше: бинт перевязал и пошел, потом лечишь натертую шею. — Как голова? — спрашивает Разумовский, присев рядом со мной. — Полегче, — честно отвечаю я. Весь прошлый день был прожит в кровати, потому что стоило обезболивающему ослабеть, как затылок начинал противно ныть, рука не отставала. Как только я пыталась встать, мир начинал кружиться, медленно и со вкусом. Поэтому было принято коллективное решение не выпускать меня из кровати, разве что до туалета водить. Я даже для приличия возмущаться не стала, слишком паршиво было. Сил едва хватило на то, чтобы съесть один несчастный куриный суп, больше ничего не смогла. Тошнило до самого вечера. Сегодня я чувствую себя немного лучше. По крайней мере, мир не пускается в пляс, когда я встаю. Ну, если встаю медленно. Но завтрак мне Сережа все равно в постель притащил. А потом ни на шаг не отставал, пока мы шли в гостиную. Пару раз я чуть не споткнулась об него, но опустим этот факт. Как и то, что ночью мне опять не удалось заснуть без приготовленного Олегом чая. Точнее, без снотворной добавки в него, которая обеспечила несколько часов темноты. До этого различная кошмарная дурь мучила меня в режиме нон-стоп, и мы с Сережей временно поменялись местами. — Неплохо, — резюмирую, когда очередной бандаж оказывается застегнут. — Встань, пройдись, — говорит Олег, отступив. Разумовский помогает подняться, поддерживает под локоть, пока я делаю несколько пробных шагов, верчусь на месте. — Удобно, — киваю, вернувшись на диван. Олег принимается за ремни, пробормотав: — Давай последний попробуем. В итоге выбор падает все-таки на четвертый, остальные сброшены в кладовку. Возиться с возвратами никто не собирается, судя по всему. — Ты куда? — обеспокоенно спрашивает Сережа, как только я поднимаюсь на ноги. — Кофе хочу. — Я сделаю, — тут же говорит он, мягко усаживая меня обратно. — Подожди здесь. Я угрюмо смотрю ему вслед, потом перевожу взгляд на Волкова. Тот лишь руками разводит и говорит: — Тут я на его стороне. Ну, хоть в чем-то они друг с другом согласны, а то такое чувство, что все это держится между ними исключительно на старой детской дружбе. Я откидываюсь на диванные подушки и гляжу в потолок, морщусь при виде отделки под брус. Будь это нашим постоянным домом, все бы уже переделала. — Шура звонит, — сообщает Разумовский, выглядывая из кухни. — Спрашивает, нужно ли тебе что-то в магазине? — Мармеладных мишек, — отвечаю я. — И шоколадку с изюмом. И с черничной начинкой. Вишневую газировку. — А чего у меня такого сервиса не было? — тянет Волков, присвистнув. — Не заработал, — отрезаю я. — Эй, Серый, а меня он спросить не хочет? Может, я тоже чего-то хочу. Разумовский некоторое время вслушивается в ответ Шуры, затем качает головой: — Я это повторять не буду. После чего скрывается обратно в кухне. Олег падает рядом и печально заявляет: — Никакой субординации. — Попробуй меньше козлить. Авось поможет. — Надо было тебя не ловить. — Надо было тебя не спасать. Мы смотрим друг на друга. Спустя мгновение Разумовский выглядывает в гостиную повторно, опасаясь, видимо, что мы оба окончательно двинулись, потому и смеемся. Пробормотав что-то себе под нос, он уходит. Правда, как-то очень уже настороженно оборачивается. А я что? А я думаю, что совет Волкова не так уж и плох. Что толку рычать друг на друга, раз уж все равно под одной крышей живем? К тому же он ведь правда спас мне жизнь, не просто застрелил Дракона, а полез на лестницу, которая вот-вот собиралась обрушиться. Обрушилась она примерно так же, как моя система ценностей. Лучше действительно не думать об этом слишком много, а просто смотреть, кто и в какую сторону направляет оружие. Иначе двинуться можно. В конце концов, я себе уже тоже на десяток статей заработала. Вернувшийся Сережа передает мне кружку, садится рядом. Запоздало думаю, что надо было напомнить про мою нелюбовь к обычному молоку, но после первого глотка понимаю, что это без надобности. На самом деле, люди, даже близкие, довольно часто забывают про такое. Наверно поэтому я улыбаюсь в кофе как дурочка и прижимаюсь к Сережиному боку. Он обнимает меня, одной рукой вместе со мной поддерживает кружку. — Как думаете, когда можно будет зайти в квартиру? — негромко спрашиваю я. — Там же какие-то ограничения есть. — Могу хоть сейчас, — говорит Волков. — Что-то конкретное посмотреть хочешь? — Скорее, оценить масштаб. Большая часть картин находится у моего агента, все важные вещи я забрала сюда с собой. На самом деле, там до черта всего было. Но упоминать про это сейчас не самый подходящий момент, только лишний раз Сережино чувство вины подстегнет. Он старается не показывать ничего такого, однако я давно уже научилась замечать. Примерно так же на некоторых наших встречах в Форте Разумовский пытался убедить меня, что с ним все нормально. Кстати, о птичках. Впрочем, нет, о птичках не надо. Не надо ближайшие… Никогда. — Мне нужно будет поехать в Форт послезавтра, — сообщаю, отпив еще немного кофе. Я прижимаюсь к Сереже достаточно близко, и чувствую, как он даже дышать перестает. — Идея — дерьмо, — говорит Волков, озвучивая наши общие мысли. Никто и не спорит. — Это касается проекта. Я не могу просто выпасть из него, дело еще не завершено. — Какое дело, а? Вы серьезно думаете, что это поможет вытащить Грома? — Лично я надеюсь, что мы еще и закроем Рубинштейна, и он будет любоваться небом через решетку. — Так давай я ему просто пулю в лоб пущу, — мрачно предлагает Волков. — Чтобы наверняка. — Олег, — тут же встревает Сережа. — Мы никого убивать не станем. Даже… — Он запинается, но упрямо продолжает: — Даже его. — Что-то ты не сильно распалялся по поводу того, что я Дракона грохнул. Другое, да, Серый? — Волков, заткнись, — прошу я, выпрямляясь. — И без тебя голова чугунная. Не будем мы пока стрелять в Рубинштейна. — Ну давайте дождемся, пока он какую-нибудь херню сотворит, — закатывает глаза Олег и встает. — Чтобы вас совесть не так мучила. Серый, а напомнить, сколько интересного мы уже по воле твоей кукушки сделали? Разумовский вздрагивает, а я ставлю кружку на журнальный стол и встаю. Волков, выругавшись тихо, шагает ближе и выставляет руки, чтобы подхватить, ибо меня ведет в сторону. За его предплечье все-таки хватаюсь здоровой рукой. Сережа вскакивает следом, придерживает меня за талию. — Вас с этой кукушкой никто не просил все это делать, — цежу, глядя придурку в глаза. Надеюсь, по моему лицу нормально так видно, что данную тему нужно прикрыть и не трогать. — И мы возимся с Фортом не для того, чтобы убить Рубинштейна, а чтобы помочь Грому, который пострадал из-за наших действий. Ваших. Ай, да без разницы. Олег смотрит на меня, вроде даже что-то возражать собирается, но положение спасает вернувшийся Шура. Волков, махнув на нас рукой, отправляется в коридор, а Разумовский помогает мне сесть на диван. Тема больная, откровенно больная. Сколько бы я не убеждала его, что во всем случившемся виноват лишь Птица, Сережа продолжает винить себя в этом. А еще в эгоизме, ибо не спешит сдаваться, а просто живет. Лучше вообще не заводить ни о чем таком разговоры. Возможно, с какой-то стороны вина действительно покажется общей, ведь Сережа говорил, что не пошел вызывать полицию после первого убийства Чумного Доктора, когда думал, будто под маской Волков. Даже если и так, то этим чертовым годом в Форте он сполна искупил эту вину, и все, точка, отвалите от нас. — Как ты? — спрашивает Разумовский, подсунув мне под спину подушку. — Голова кружится? — Нет, нормально. Сереж, послушай… — Я все купил! — радостно сообщает Шура, заваливаясь в гостиную, и ставит пакет на журнальный стол, едва не сбив оттуда мою кружку. — И даже больше. Вы чего ее из кровати выпустили? Ясно же сказано было про постельный режим. Ты, — он указывает на меня, — марш лежать. — Я и тут полежать могу. Мы воинственно смотрим друг на друга, но наемник не сдается, а мне голову задирать сейчас не особо приятно. В итоге сдаюсь первая. Шура гордо удаляется, я показываю ему язык, а потом вместе с Сережей топаю в спальню. Если совсем честно, то лечь и правда хочется. *** Ночь проходит все так же отвратно, опять не обходится без снотворного. Я клятвенно обещаю себе, что это последний раз, потому что нечего глушить свои страхи, нужно их прожить. Но только не сейчас. Сейчас лучше глотну таблеток и засну без кошмаров в Сережиных руках. Еще одна причина перестать использовать снотворное состоит в том. что сам Разумовский его сейчас не принимает, чтобы быть в состоянии позаботиться обо мне в любое время суток. Я не знала, что для него уже вторая ночь без лекарства будет. Сдал Волков и синяки под глазами, которые этим утром хорошо видно. Я же себя чувствую лучше. Не на десятку, но где-то на семерку. Если обходиться без резких движений, то вообще хорошо. Сережа провожает меня до ванной и ждет, когда я выйду, после чего мы вместе идем завтракать. В кухню, я на этом очень настаиваю. Мне кажется, что чем раньше заставишь себя встать на ноги, тем проще будет оклематься. Либо слечь окончательно, но мы такой вариант не рассматриваем. Завтрак сегодня готовит Волков, и это почти благословение, потому что костюм Чумного Доктора надо было на Шуру надевать. У него стабильно все горит. Я устраиваюсь за столом и наблюдаю за тем, как Сережа заваривает для меня чай. Делать мне все равно ничего не дадут. Никакого особенного напряжения между мной и Волковым после вчерашней размолвки не чувствуется. Кажется, мы оба отлично понимаем, что без дрязг не обойдется, так что незачем заострять на них внимание. Увы, спокойное утро долго не длится. Оно заканчивается, когда Сережа ставит на стол чайник. Кружка, которую он держит в другой руке, валится следом с глухим стуков. Разумовский, пошатнувшись, опирается ладонью о спинку моего стула, судорожно качает головой, произнося лишь одно: — Нет, нет, нет… К слову о резких движениях. Я вскакиваю на ноги так быстро, что мир перед глазами делает нехилый такой прыжок, наполняя тело легкостью. Пытаясь не обращать на это внимание, беру Сережу за плечо, спрашиваю: — Что? Что случилось? Птица? Разумовский не отвечает, сжимает пальцами переносицу. — Ему нужен контроль? — догадываюсь я, внутренне содрогаясь от этой мысли. — Сережа, все хорошо, просто уступи. Ничего страшного не случится, обещаю. Отдай ему контроль, не нужно себя мучить, котенок. И не нужно давать двойнику лишний повод задуматься о том, чтобы отключить тебя слишком надолго. Разумовский, шумно выдохнув, замирает. А потом все в нем меняется. Такое чувство, что даже воздух вокруг накаляется, потрескивает. Я оборачиваюсь, делаю страшную морду, заметив, как многозначительно Волков сжимает нож. Что он делать с ним собрался-то? Тело одно. — Привет, Птиц, — говорю я, когда на моей ладони сжимаются его пальцы. Никакой другой метод разрядить обстановку на ум не приходит, и я вспоминаю метод героини Киры Найтли из «Пиратов Карибского моря». Пытаюсь притвориться, что вот-вот упаду в обморок. Меня и так пошатывает, получается довольно натурально. Птица удерживает меня за плечи, от его хватки становится почти больно. Я опускаюсь на стул, тру висок. — Как ты, мышка? — спрашивает двойник, напрочь игнорируя Волкова. Стоит к нему спиной, даже не оглянулся. Проверяет? Дает возможность ударить в спину? Больше даже дразнит этим, ведь уверен, что Олег Сережу не тронет. Я отчаянно надеюсь, что не тронет. — Сносно, — отвечаю, пробуя улыбнуться. — Мне казалось, что ты не отключаешься надолго, даже когда контроль не у тебя. — Не отключаюсь, — соглашается он. — Ты ударилась головой. Состояние может быть изменчивым. Надо же, какая забота. Это поэтому ты меня чуть в тот день повторно об шкафчик башкой не приложил? — Позавтракаешь с нами? Мы как раз собирались… — Нет. — Птица отступает на шаг. — Дела, душа моя. И он просто разворачивается и уходит. Олега так и не удостаивает взглядом. Я дожидаюсь, когда шаги стихнут, а потом опускаю голову на руки. Сердце норовит выпрыгнуть туда же. — Ты чего? — спрашивает Волков. — Ничего. Накормишь? Живот уже сводит. Мы едим молча, лишь изредка перебрасываемся ничего не значащими фразами. Шура, зевая, спускается к нам позже и по лицам сразу смекает, откуда такое паршивое настроение. Я не хочу ничего обсуждать, только молча представляю, как пройдет этот день. Пересекаться с Птицей лишний раз не хочется, но и подозрительной выглядеть нельзя. Отложив вилку, смотрю на Волкова. — Поможешь мне сделать несколько бутербродов? — спрашиваю я. — Сама не осилю нарезку. — Зачем? — интересуется наемник. — Проголодается, в конце концов. Да и хрен бы с ним, согласна, но нельзя оставлять без завтрака Сережу. Сейчас он хотя бы нормально ест, а не так, как сразу после Форта. В глазах Олега так и читается, долго ли еще я так выдержу, а может, мне только кажется. Он не спорит, делает, что прошу. Лишь крепче челюсть сжимает, когда я прошу его встать так, чтобы на камеру были видны все действия. Тарелку в спальню несу сама, дверь приходится открывать локтем. Птица отвлекается от мониторов, с сомнением на меня смотрит. Выхожу из спальни и возвращаюсь с кружкой. — Поешь, — говорю я, пристраивая ее на стол. — Все сделано под моим контролем. Ты видел. — Видел, — произносит он, усмехнувшись. — От меня тоже ничего брать не будешь? Птица берет кружку, медленно, показательно подносит к губам, пробует кофе. Кривится и заявляет: — Не люблю карамель. — Скажи, что любишь. Я закажу. Этот переделаю, если хочешь. — Оставь. Куда ты? К двери я успеваю сделать лишь один шаг. — Не хочу мешать. — Не мешаешь. Останься. Приказ. Не просьба. Последнее, чего бы мне хотелось, — находиться с ним в одной комнате. Но предлогов смыться нет, любой будет звучать очень глупо. Я молча прохожу к кровати, забираюсь под одеяло. Мелочно хочется проглотить еще снотворного, чтобы все оставшееся время до возвращения Сережи спать. Птица на меня вроде как и внимания больше не обращает, занимается своими делами. Встает только для того, чтобы задернуть плотные шторы, погрузив спальню в полумрак. Я съеживаюсь, натягиваю одеяло выше. В голову некстати лещут мысли о том, что играю-то я хорошо, он вроде мне верит. Но что будет, если Птица захочет большего? Когда простой близости ему перестанет хватать? Сейчас есть отличный предлог — рука. А потом? Особых надежд на какое-нибудь чудесное лекарство нет. Я облегченно выдыхаю, когда двойник, взяв ноутбук, уходит. Высунувшись, чтобы перекусить, нахожу его в гостиной. В спальню он так и не возвращается до вечера, и в какой-то момент я даже засыпаю. Чтобы вновь очутиться на рушащейся лестнице. Вот только гонится за мной не Дракон. Там огромное крылатое чудище, которое так и норовит достать когтями, чтобы схватить и… И оно хватает. Я кричу, пытаясь вырваться, и запоздало понимаю, что уже не сплю, а держит меня за плечи не чудище. С другой стороны, это как еще посмотреть. Но на этом чудище я висну, вцепившись в него одной рукой, словно Птица может хоть как-то помочь вернуть равновесие. — Тише, мышка, — отзывается он, обнимая меня. — Никто тебя не тронет. Из горла вырывается нервный смешок. Разумеется. Никто. — Принеси воды, пожалуйста, — шепчу, отстраняясь. Двойник, как ни странно, слушается, выходит из комнаты. Я сажусь ровнее, осматриваю комнату в неровном свете мониторов. Значит, вернулся все-таки сюда. Ничего. Это ничего. Может, и правда не тронет. Может. Может, в следующий раз никто не успеет спасти. Я зажмуриваюсь, подтягиваю колени к груди. Нет, он же сказал, что обо мне и речи не шло. Вот только не мог не понимать, что все равно рискует и мной тоже. Было бы еще ему не насрать. Птица возвращается с бутылкой, открывает ее и отдает мне. Я смотрю на него в этом странном свете, смотрю на родные и такие любимые черты, что сейчас кажутся слишком острыми. Он весь такой. Мне хочется попросить его уйти. И хочется попросить остаться. Впрочем, выбора никто и не дает. Птица протягивает блистер с таблетками, я без возражений пью снотворное. Ему оно не нужно. Двойника кошмары не мучают. Как только бутылка оказывается на тумбочке, он жестом велит подвинуться, ложится рядом. Я, наплевав на все, жмусь к нему, осторожно пристраиваю больную руку. Тщетно пытаюсь найти в нем хотя бы частичку тепла и безопасности. Он шевелится, поворачивается так, чтобы обнять меня и притянуть еще ближе к себе, на себя. Я не сопротивляюсь. Его движения вновь дерганные, неестественные. Вымученные. И тогда я другой рукой глажу его по груди, медленно, размеренно, вывожу одной мне известный орнамент. Заодно говорю: — Я скучала, Птиц. Ложь пропитывает каждую букву. Сладкая, приторная. Он выдыхает, пальцами расправляет мои волосы. Другая его рука останавливает мою ладонь, сжимает. Не крепко, как будто даже потому что хочется. — Тебе больно? — спрашивает он негромко. — Чуть-чуть. Больше страшно. — Нечего бояться, мышка. Он мертв. Но боюсь я не его. — Знаю. Это пройдет. Ты останешься со мной до утра? Двойник медлит, но потом все-таки говорит: — Останусь. — Спасибо. Я люблю тебя, Птиц. И снова пауза, чуть дольше, чем до этого. — Я тоже. О, да. Себя он, без сомнений, тоже любит.