Точка невозврата

— Давай, зайка, не бойся. Не на разминирование же тебя отправляю. Тут ничего сложного нет. Я стою на заднем дворе, с правой рукой, сжатой в кулак. Костяшки перемотаны эластичным бинтом. Левую в гипсе надежно удерживает бандаж. Передо мной висит старая подушка, набитая чем-то тяжелым. Кажется, песком. Ее подвесили на веревке к перекладине, на которой когда-то, видимо, качели крепились. Теперь их нет, только вот эта импровизированная мишень. Олег стоит рядом, наблюдает и подсказывает. Лениво, с этим своим вечным видом человека, который уже все знает про этот мир, и ничего хорошего нам, зайкам, там не светит. — Я не боюсь, — отвечаю, отступив от подушки. — Просто не вижу смысла сейчас. Какая вообще польза, если я уже переломанная? Не проще подождать? — Ну, допустим. — Олег неторопливо делает шаг вперед, перехватывает веревку и замирает рядом. — Если кто-то решит схватить тебя в переулке. А что? Отличная жертва. Рука в гипсе, да и вообще ты вся такая хрупкая, тоненькая, беззащитная… — Он нарочно цокает языком, и я закатываю глаза. — А тут бац — и кулак в морду. Но лучше в кадык, конечно. Или в переносицу. Или в пах. Все, что не защищено костью и вызывает паралич на пару секунд, играет в твою пользу. Волков говорит спокойно, даже лениво, но взгляд в этот момент у него такой, что мороз по коже проходит. Я не сомневаюсь, что в его голове мелькают образы, как он все это делал. Уж явно без колебаний. Сложно представить, как мы до этого докатились, и все же сейчас он здесь, рядом со мной, стоит посреди двора в выцветшей черной футболке с затертым черепом, немного уставший, заросший щетиной. И вполне дружелюбный. Чудны пути твои… — Начнем с того, что у меня нет привычки гулять по подворотням, — напоминаю, расстегивая бандаж. — Так я и поверил. Привычки греть змею под боком тоже нет? Я демонстрирую придурку средний палец и пытаюсь стащить рубашку. Волков с видом мученика, подходит ближе и помогает, пока я в ней не запуталась и не убилась без посторонней помощи, потом крепит бандаж обратно. Я отношу Сережину рубашку на крыльцу, оставляю на перилах и возвращаюсь. Мы с Олегом занимаем прежние позиции. — Давай, — говорит наемник, кивнув — Сбоку заходи. Так удобнее. Я подхожу поближе, встаю, как он показывал. Плечо назад, кулак перед лицом, колени мягкие. Что бы это ни означало. — Бей. Только не ладошкой, а кулаком. Вложись корпусом, не только рукой. И не бойся, зайка. Подушка не даст в ответ. Я пробую. Олег вздыхает. — Ты в жизни кого-нибудь била? — уточняет он. — Ну… Однажды щелкнула Лешу по носу. Он это вспоминает до сих пор. Олег кивает с таким видом, будто услышал очень печальный медицинский диагноз. Ну знаете ли. Не всем же по пескам бегать и кидаться на все, что шевелится. — Ладно, — говорит он. — Сейчас я покажу еще раз. Встань сзади и смотри. Он делает короткий шаг к подушке, поднимает руку, подается вперед, и наносит сильный и быстрый удар. Подушка отлетает и раскачивается, Олег отступает, чтобы она не въехала ему в лицо. — Видишь? Локоть не роняй, плечо не зажимай. В твоем случае надо бить наверняка, второго раза может не быть. Задача не победить, а вырубить хотя бы ненадолго и успеть убежать. — Очень вдохновляюще, — комментирую я, но все же повторяю его движение. Удар получается гораздо слабее, но уже ближе к цели. Подушка слегка колышется, Олег довольно улыбается. — Во-о-о. Пошло. Через месяц сделаешь так, что любой ФСБшник под себя пойдет. — А через два? — Через два, может, и мне морду набьешь. — Вот бы. — Давай еще раз. Не бойся. — Не бойся, — бурчу я. — Тебе легко говорить. Он усмехается, присматривается еще к паре ударов. Медленно подходит ближе и по-хозяйски перехватывает мою правую руку у запястья. Легко, почти нежно даже, что удивительно. Кожа у него грубая, потрескавшаяся. У меня почти такая же от работы с красками и прочим. . — Вот здесь не зажимай. И, повторяю, не напрягай плечо. Смотри на цель, а не на свою руку. Поняла? Взгляд вот сюда, на то, куда хочешь попасть. Я киваю. Опять прокручиваю в голове то, как он показывал раньше. Его удар был легким, быстрым, без лишнего шума. У меня выходит хуже. Намного. Но это и понятно, меня никто особо не учил. Старший брат занимался со мной немного дзюдо, но то было баловство. Выдохнув, бью еще раз. Неосторожно ставлю ногу и чуть не поскальзываюсь на ровном месте. — Ну, — тянет Волков, задумчиво почесав затылок. — У тебя, конечно, бойцовский дух. Только руки пока из задницы. — Спасибо. Очень полезная критика. — Это была похвала, зайка. — Он улыбается, но все еще изучающе смотрит на мои плечи, на гипс, на то, как я дышу. — Ты все равно молодец. Упрямая, в меру злая, когда нужно. Такие живут подольше. Я бью еще раз. Подушка слегка раскачивается, а я чувствую тупую боль в локте от непривычной нагрузки. — Ну неплохо, — резюмирует Волков. — Самозащита для хипстеров. Или кто вы там? — Сам дурак. — Главное, выиграть время. Давай еще. Я выдыхаю и делаю, как велено. Бью сильнее, подушка колышется активнее. Мы оба понимаем, что он тренирует меня не ради развлечения. Пусть Дракон мертв, но где гарантия, что не будет еще один такой? Где гарантия, что не нападет тот, кто рядом? Тревожную кнопку Шура не забирал, наоборот, настаивает. чтобы она всегда был со мной. — Хорошо. Еще удар, потом перерыв. Я бью снова, но снова слабо. Мышцы устали слишком быстро. Вроде ничего не делала, а чувство такое, будто всю стену на скалодроме проползла. — Все, хватит, — произносит Волков, кивнув. — У тебя гипс, не забывай. Еще растянешь сейчас здоровое сухожилие, и я потом не отмоюсь. Шура и так думает, что я с тобой поквитаться за что-то решил. — А разве нет? — уточняю, разминая руку. Олег приподнимает бровь, смотрит с насмешкой. — Пока нет. Если захочешь, я покажу все, что умею. Вернее, все, что тебе может пригодиться. Я наблюдаю за тем, как он поправляет наш снаряд, крепче затягивает веревку. Учитывая, что это человек, который закладывал бомбы, сеял хаос и убивал без колебаний, его возная с подушкой и со мной кажется особенно странной. — Спасибо, — тихо говорю я. — Передохни пару минут, пойду воду принесу и дам еще немного теории. Он разворачивается и уходит в дом, а я стою рядом со слабо качающейся подушкой. Интересно, если на моей стороне Олег Волков, меня можно все еще считать безоружной? И как быстро он меняет стороны? Я направляюсь к крыльцу, сажусь на ступеньку и пытаюсь размотать бинт на здоровой руке. Олег сказал, что без него костяшкам наступит звезда. Снять нехитрую защиту получается только с помощью зубов. Плечо подрагивает от усталости, по спине стекает капля пота. Лето в последние пару дней не щадит. Если верить прогнозу, скоро станет легче, и «аномальная жара» пойдет на спад. Олег возвращается из дома с бутылкой воды, сует ее мне и садится рядом. — Пей, а то сил махать лапками не останется. Ладно, еще немного теории, как и обещал. — Без подушки? — спрашиваю я, на что он качает головой. — Забудь про подушку. Подушка — не человек, по ней можно отработать силу, но не поймешь, куда именно ее направлять. Человека надо бить в те места, где больнее всего. И тебе важно, чтобы было точно, зайка. Один раз, но так, чтобы он уже не встал. Он берет мою правую руку, сгибает пальцы в кулак, проверяет, правильно ли. Сам разворачивается ко мне всем корпусом и слегка наклоняется, указывая на свое тело. — Смотри. Переносица — хорошо. — Олег подносит мой кулак к своему лицу. — В случае чего будет хруст, кровь, слезы, паника. Вот тут под носом еще лучше. Нервов много, нормально попадешь — противник потеряет на время ориентацию. Ударила, отвлекся? Бежишь. Если, конечно, нет шанса шарахнуть по голове чем-то тяжелым. Если есть, то бей, не один раз, а много, даже после того, как упадет. В таком случае твоя задача добить его. — Он опускает мой кулак к своему горлу. — Кадык. Здесь не надо много силы, главное попасть. Я замираю, совсем как кролик, смотрю на него расширенными глазами. Он не улыбается и не шутит, говорит совершенно серьезно. Как учитель. Волк, который по какой-то странной причине решил, что эту зайку стоит научить кусаться. Вот ведь ирония. — В пах — универсально, — продолжает Олег. Спасибо, что тут руку не двигает. — Нам не нравится. Проверено. Не злоупотребляй, но помни, что даже самый сильный мужик на секунду станет тряпкой, если ударишь правильно. — И ты? Он смеется, качает головой. — Я? Я, малыш, не попадусь. Но ты пробуй. Может, у тебя получится. Дальше. В корпус вот тут. Он прижимает мой кулак к своей груди, прямо под горлом, и именно в этот момент из дома выходит Сережа. Он останавливается на крыльце. Босой, в серой футболке, сонный. Зевает, прикрываясь ладонью, да так и застывает, когда взгляд падает на нас. На мой кулак, на то, как Олег держит его, направляя прямо на себя. В Сережиных глазах появляется та самая неловкость, которая бывает у человека, застигнутого врасплох. — Я… — Он слегка кашляет, отступает на шаг. — Помешал? — Нет, — говорю я быстро и убираю руку. Слишком резко, словно пойманная на чем-то преступном. — Мы просто… — Учебка, — говорит Олег, не поднимаясь. Голос у него ленивый, почти веселый. — Учим твою девчонку, как ломать челюсти. Самая нужная наука в наши времена. Я чуть-чуть, не переживай, только одной рукой. Сережа кивает, но не очень уверенно, отводит взгляд. Смотрит на ступени, на траву внизу, на нас. Сжимает пальцы, выглядит так, будто что-то хочет сказать, но не решается. — Все в порядке, — добавляю я, улыбнувшись. — Просто… На всякий случай. Он молчит еще пару секунд, а потом тихо, почти извиняясь, произносит: — Тогда я в доме подожду. И разворачивается, скрывается за дверью. Я чувствую, как все внутри подрагивает и сама толком не понимаю причину. Как-то неудобно вышло. Олег встает, потягивается и негромко говорит: — Он не ревнует. Если ты об этом думаешь. Он отлично знает, кому я учу тебя давать отпор. Дерьмо. Волков направляется к забору, видимо, собирается проверять свои ловушки, а я спешу вернуться в дом. Воду ставлю на стол, сама прохожу дальше, почти на цыпочках. Сережа сидит на диване в гостиной, рассеянно листает что-то в телефоне. Успел надеть толстовку, рукава которой наполовину скрывают пальцы. В доме работает кондиционер, поэтому здесь прохладно. С виду Разумовский совершенно спокоен, только бросает на меня быстрый взгляд и больше не смотрит. Я сажусь рядом, осторожно говорю: — Ты ушел так, будто это мы тебя поймали на месте преступления. Он гасит телефон, слабо улыбается. — Я просто не хотел мешать. — Это было не… — Ты все правильно делаешь. Тебе нужно уметь защищаться. — От тех, кто хочет причинить вред, — говорю я, коснувшись его плеча — Не от тебя. Сережа качает головой, медлит, но потом все-таки поворачивается ко мне. Лицо бледное, уставшее из-за недостатка сна. Опять. Я пару дней назад отказалась от волшебной добавки в чай, но Разумовский свое снотворное принимать не начал. Опасается, что вырубится и пропустит момент, когда я подскочу от кошмара, не сможет меня успокоить. — От меня тоже нужно, — говорит он и, взяв мою ладонь, легко целует ее, зажмуривается. — От меня нужно больше всего. Я просто… Забываю иногда об этом. Я тянусь, и Разумовский садится ровнее, бережно обнимает, поправляет лямку бандажа на плече. — Не от тебя, — повторяю, уткнувшись ему в шею. — От тебя мне не нужно защищаться. Я не говорю вслух о том, что только от Птицы нужно. Пусть это выглядит так, будто я и в нем угрозы для себя не вижу. Прижавшись к Сереж теснее, провожу пальцами по его руке, по тонкой венке на запястье, и тихо спрашиваю: — Знаешь, чего я боюсь? Он качает головой. — Что ты решишь, будто лучше мне не быть рядом. Что ты сам начнешь отступать, потому что подумаешь, будто так для меня безопаснее. А я не хочу безопасности без тебя. — Я бы решил, но… Слишком эгоист, наверно. Боюсь, что без тебя уже ничего не останется. Не смогу. Прости, Ася. — Отлично. Мне все нравится. Я с тобой, Сереж. В любом случае. Разумовский гладит меня по волосам, целует в макушку. Легко позволяет перевести тему на мои планы относительно новой картины. Мы оба понимаем, что навык самозащиты в отношениях с Птицей необходим, хоть я и старательно обхожу высказать это вслух. Разумовский не дурак, он мои формулировки отлично понимает. Я четко разделяю его и Птицу. При этом нельзя, чтобы пернатый придурок допустил мысль о том, что я виляю перед ним хвостом неискренне. Лучше я буду учиться выживать рядом с ним, чем без Сережи. *** Внутри Форта пахнет свежей краской, сыростью и медикаментами. Плитка все та же, белая, с серыми швами, на которые Шура очень не хочет наступать. Я иду вперед, стараясь дышать ровно. Ладонь наемника иногда касается моего локтя, случайно, будто бы для равновесия. На деле напоминает, что он рядом. Шагает неспешно, одетый как типичный «мальчик из худгруппы». Это его цитата, если что. Ему виднее, конечно. Впрочем, в широких брюках можно спрятать достаточно оружия, если знаешь, как пронести его через металлодетектор. Были еще наушники, рюкзак, заполненный карандашами, маркерами и мелочевкой и скетчбук. Все пришлось оставить внизу. Рыжая медсестра сдержанно улыбается, открывает дверь кабинета. Я откладывала этот визит слишком долго из-за так себе самочувствия. Но сегодня главный врач согласился предоставить мне еще одну встречу с Громом, поэтому мы здесь. Пережить путь на катере оказалось делом нелегким. Я думала, что отправилась от сотрясения, но качка стабильно держала меня у борта. Не вырвало, и на том спасибо. Мы заходим в кабинет, где Рубинштейн встречает нас стоя. Руки сложены за спиной, на лице мягкая, вежливая улыбка. Он без халата, в светлом пиджаке, и это почему-то раздражает сильнее, чем спецодежда. Будто он тут хозяин. — Асенька, — говорит он почти с радостью. — Рад видеть вас снова в нашей скромной обители. Не ожидал так скоро. Я тоже улыбаюсь. Тоже вежливо. Здесь тошнит уже не от волн. — Ну как же я могу оставить свои проекты? Надеюсь, вы помните моего стажера? Шуру. — Разумеется, — произносит Рубинштейн, ни единым мускулом не выдав раздражения. — Ваш талантливый стажер. — Мастер на все руки, — усмехается наемник. — Добрый день. — Добрый, — отвечает Рубинштейн и садится за стол. Я украдкой осматриваюсь. Маятник не заменил. Доктор складывает руки, смотрит на меня внимательно. На гипс, который до этого нарочно не замечал. — Что случилось, Асенька? Неужели последствия арт-терапии? Надеюсь, не мой пациент постарался? Голос вежливый до приторности. Скребет не хуже наждачки. Я поднимаю брови в картинном удивлении. — Оказалась не в том месте и не в то время, Вениамин Самуилович. В середине разборки каких-то бандитов. А о каком пациенте речь? О том, который мертв, как мы оба прекрасно помним? Он наклоняет голову чуть вбок. Глаза впиваются в мои. — Да. Конечно. Мертв. — Он выговаривает это слово медленно, будто смакуя. — Запамятовал. Шура вставляет: — Что за пациент? Хотя, какая теперь разница? После кремации все, как известно, равны. Я с трудом сдерживаю улыбку. Рубинштейн смотрит теперь на него, без особой приязни. — Мне обещали встречу с Громом, — напоминаю я. — Разумеется, — кивает доктор. — Что ж, я рад, что вы в порядке, Ася. И что готовы продолжить проект. Даже если он провальный. — Я договорилась с главным врачом, — продолжаю, игнорируя попытки поддеть меня. — Конечно. Все по правилам, — многозначительно произносит он. Взгляд так и говорит: я знаю, что ты врешь, и ты знаешь, что я знаю. На это делаю то, что у меня получается лучше всего. Прикидываюсь дурочкой. — Конечно, обожаю соблюдать правила. Мы уже можем идти к Грому? Рубинштейн берет со стола папку, рассеянно листает ее. — Не смею задерживать, дорогая. Только, пожалуйста, берегите себя, Асенька. Не все пациенты такие… Окончательно мертвые, как нам бы хотелось. Я присоединюсь к вам позже. Я киваю. Шура тоже. Доктор зовет свою Софочка, и рыжая медсестра открывает дверь кабинета. Она ведет нас дальше по коридору, а мы с наемником слегка отстаем. Взяв меня под руку он шепчет: — Какой вежливый гад. Лицо так и просит цветочного горшка. — Терпение, — бормочу я. — Мы еще покажем ему, на что живительная арт-терапия способна. Шура усмехается, и дальше мы идем молча. Возле нужной двери нас уже ждет крупный санитар. Не из тех, кого я запомнила. Он открывает замки и пропускает нас внутрь. Софочка остается с ним. Когда к порогу шагает Шура, его тормозят и напоминают, что войти разрешено только мне. Наемник после секундной паузы отступает, кивнув мне. Палата не изменилась с прошлого раза. Те же серые стены, решетки на окнах, одна единственная койка. Только свет теперь тусклый, словно даже не хочет касаться того, что внутри. Гром сидит на полу у стены, закованный в смирительную рубашку. Он не шевелится, не говорит, просто смотрит в одну точку, где на полу темнеет застарелое пятно. Лицо осунувшееся, кожа уже даже не бледная, а сероватая, глаза пустые. Такое я уже видела. Зрелище знакомое, настолько душераздирающее по сравнению с тем, каким он был раньше, что заставляет временно забыть про разные стороны баррикад. — Игорь? — тихо зову я, приблизившись. . Он не реагирует. Я делаю еще шаг. Дежавю. Именно так сидел здесь Сережа. Или не здесь. Кажется, тут все палаты однотипные, если не считать гребанной темницы, где его держали большую часть времени. Но сам он был именно таким, в смирительной рубашке, без тени узнавания. Сжав зубы, чтобы не выругаться вслух, сажусь перед майором на одно колено. Гром поднимает голову, даже смотрит на меня. Нет, кажется, сквозь меня. — Это я, Ася, — говорю, понизив голос. — Мы знакомы. Он щурится, как от яркого света, но в палате довольно мрачно. Потом хрипло, с усилием говорит: — Художница? — Ага, — киваю и, протянув руку, осторожно касаюсь его плеча. — Помнишь? — Помню, — шепчет он, морщась. — Я на тебя напал?.. Он не договаривает, опускает глаза. На мгновение вроде как даже отключается, клонится вперед. Мне приходится сесть ближе и крепче сжать его плечо, чтобы удержать от падения. — Ничего, — отвечаю, улыбнувшись. — Бывает. Я не в обиде. Он молчит, а я не знаю, что еще сказать. Внутри бьются жалость, злость и здравый смысл. Жалость, потому что никто такого не заслужил. Злость, потому что он бросился на Сережу в такой же палате-камере, избивал беспомощного, замученного лекарствами. Здравый смысл, потому что Грома до всего этого довел Птица, даже до избиения. Майор — хороший человек, ему здесь не место. Ни здесь, ни на скамье подсудимых. Но сейчас мы в этой клятой палате. Теперь он выглядит совсем как Сережа тогда. Пустой, потерянный, сломанный. И это понимание не дает мне дышать. — Игорь, — вновь зову я. Гром отвечает не сразу. Из-за сломанной руки не получается нормально держать его, он почти валится на меня. Я неловко глажу его по отросшим волосам. — Я пытаюсь его остановить, — чуть слышно говорит он. — Пытался. Я хочу, но… Он сильнее. Играет, дурачит… Я застываю, ошеломленная его словами. Это?.. Он замолкает, снова теряет нить происходящего. Сглотнув, шепчу: — Ты не один. Есть те, кто хочет тебе помочь. Я здесь тоже поэтому. Он качает головой. Слабо. — Слишком поздно. Он уже внутри. В моей голове. Его не вытащить, не выгнать… — Кто? О ком ты говоришь? Он не отвечает. Спустя пару секунд понимаю, что потерял сознание. Сдвинувшись, осторожно укладываю майора на пол. До койки все равно не дотащу. Тихо-тихо обещаю: — Мы вытащим тебя отсюда. Но ты должен держаться. Позади раздается ненавистный голос: — Пора, Асенька. Время вышло. Пациент нуждается в отдыхе. — Ах ты ж сука, — одними губами шепчу, стиснув здоровую руку в кулак. Я поднимаюсь, стремительно покидаю палату. Дверь закрывается за мной с мягким щелчком. Рубинштейн стоит в коридоре у противоположной стены, и я с рвусь подойти к нему, желая применить то, чему Олег учит. Но Шура перехватывает меня за локоть. — Что вы с ним сделали? — цежу я, остановившись. — Предоставил необходимое лечение, — спокойно отвечает Рубинштейн. — Которое довело его до голосов в голове? Вы не врач, вы чертов садист! — Вы тоже не врач, Ася, и не можете судить о моих методах. — Я могу судить о том, что твои методы — говно собачье, и они не работают! — Вот как? — удивляется доктор, поглаживая карманные часы. — Полагаю, у вас есть основания так думать, верно? . Мы смотрим друг на друга долгие несколько секунд. Я выдираюсь из рук Шуры, шагаю к Рубинштейну. Рядом тут же оказывается санитар, которого доктор останавливает одним лишь взглядом. Наемник становится с другой стороны, явно готовый к любому развитию ситуации. — Тебя здесь не будет, — тихо говорю, ткнув Рубинштейна пальцем в грудь. — Это я тебе обещаю. Я больше не одна, и на этот раз ты заплатишь за все по закону. — Все мы рано или поздно будем платить за свои ошибки, Асенька, — спокойно произносит доктор. Я разворачиваюсь, прошипев напоследок: — Мразь. После чего иду к лестнице. Шура следует за мной. Позади слышится стук каблуков. Цепная сука Софочка отправляется нас провожать. — Он держится вроде, — шепчет наемник, оглядываясь. — Но как бы на волоске. — Я знаю, — отвечаю и сворачиваю в следующий коридор. — Проходили. Шура молчит, пока мы не оказываемся на катере. И даже там отводит меня как можно дальше от капитана, только потом, наклонившись ближе, говорит: — Что думаешь? — Ему не дают прийти в себя, — произношу, схватившись за борт. — Он на препаратах, это видно. Все, как у Сережи тогда. Но… Не только. Не знаю. Игорь говорил про голос в голове. — Думаешь, это заразно? А знаешь… Ты не видела, а я заметил, как он смотрел в одну точку за твоей спиной. Не пустым взглядом, а вроде как видел что-то. Но это же… Да ну, не передается эта хрень ни через инъекции, ни воздушно-капельным. Верно. Но я уже видела все это! Воспоминания накрывают волной, ничего не стерлось. Комната, смирительная рубашка, Сережа, не узнающий меня, не способный удержать в руках ни карандаш, ни самого себя. Рубинштейн делает с Громом то же самое. Скорее всего, цели тоже одни. Может быть даже хочет отработать на нем другие методики, препараты. Сережа ускользнул из рук, и теперь у Рубинштейна новая игрушка. И не просто игрушка, а человек, который не был болен. — Думаешь, он его ломает, чтобы что? — Шура смотрит на меня, нахмурившись. — Он же не подопытный, он относительно публичный человек. Со связями вроде. Им же аукнется. — Не аукнется, если его признают психически больным. Шура криво улыбается. — Ну, хоть что-то у нас в жизни стабильно, — говорит он. — Рубинштейн, например. Стабильно урод. Я шевелю пальцами левой руки, из-за чего в ней неприятно тянет, но мне нужно что-то почувствовать, кроме собственного ужаса. — Нам нужны доказательства, — резюмирую, отвернувшись от воды. — Записи, назначения, дозировки. Любая утечка может обернуться для них катастрофой. — То есть мы идем на штурм архивов, — задумчиво тянет Шура. — Или кабинета этого Рубика-кубика. — Да. Именно так. Но нужно делать все осторожно, он опасен. — Ну, хоть весело будет. Возможно. Но я бы лучше на стендап сходила. Если там, конечно, не Птица с его гениальными замыслами.