Interceptor. After

Сначала было Ничто. Затем свершилась Сингулярность: взрыв боли, струящейся по капиллярам, наполняющей собой каждую клеточку его сущности. Он не думает и не шевелится: лишь существует бесформенной биомассой, переплетённой в единое целое со временем и пространством в растекающихся потоках ощущений, формирующих тело: затёкшие в неподвижности конечности стонут при малейшей попытке пошевелиться, туловище — кусок чёрного гранита, в эпицентре которого пульсирует сгусток тепла, разносящего по организму боль, что впитывается в каждую клеточку тела. Он не сопротивляется. Dolor est vita. Ему настолько мучительно, что даже хорошо. Из Ничего формируется целостное, что, обрастая мыслями и воспоминаниями, обретает личность. Александр Кессель разлепляет веки, чтобы, обжегшись ярким светом, вновь вернуться в уютную темноту. Кажется, он стонет. Не уверен: голосовые связки заржавели, а язык присох к нёбу. В его мир прокрадывается слабый запах дезинфицирующих средств и лекарств. Александр шевелит пальцами, затем кистью и в ответ слышит возражение-лязг. Он прикован. По рукам и... Александр елозит ногами по кровати и задыхается от боли. Лодыжки свободны, но его неумолимым надзирателем служит сломанное колено. Он открывает глаза, впуская в себя окружающее пространство, и тут же мозг отключается, словно перегревшийся процессор. Ошибка системы. ...Когда Александр снова приходит в себя, он слышит шаги: элементы, неестественные своей чуждостью его крохотному мирку. Их приближение зарождает любопытство, во сто крат усиливаемое темнотой по другую сторону окна и часовой стрелкой, что упирается в цифру три. Ночью он должен оставаться наедине с болью, разве нет? Скрипит дверь: медленно и тихо, словно осторожная преступница. Едва слышные шаги создают диссонанс, ибо кому может понадобиться его палата ночью? Александр знает. Напрягается. Готовится. Чуть приоткрыв глаза, следит за тонкими женскими пальцами, снимающими с иглы пластиковый колпачок. Невысокая медсестричка лет двадцати, тонкая, как соломинка, а в глазах — лёд. Должна ли она находится здесь сейчас? Нет. Она пришла за ним: уж что-что, а взгляд убийцы Александр знает хорошо. Игла плюётся тонкой струйкой прозрачной жидкости. Слегка склонив голову, ночная визитёрша смотрит на свою жертву. Чувствует ли она ответный взгляд? Александр не спешит: пусть подойдёт поближе, а он пока что напрягает руки и до незаметности медленно разворачивает ладони. Она делает шаг, он отвечает расслабленным вздохом спящего. Ещё шаг. Ещё вздох. Она не колеблется: уверенно наклоняется... Выдох. Вселенная взрывается болью под хруст вывихнутых пальцев, и громче звучит лишь пронзительный ментальный приказ. ЖИТЬ!!! Cломанное колено и пробитая пулей грудь тянут обратно во тьму, откуда нет возврата. С неистовым отчаянием тонущего он хватает нежную, пахнущую парфюмом шею и давит, давит, давит, превозмогая собственную слабость и чужое желание существовать. Медсестра трепещется в его руках, словно выброшенная на берег рыбка. Задыхаясь, пытается скинуть его руки, и длинные ногти ломаются один за другим, оставляя разбухшие багровые полосы на его коже. Александр же ощущает первобытный ужас, понимая, что собственные силы сходят на нет. Но ему остаётся лишь ждать, когда нехватка кислорода станет критической и, глядя в расширившиеся от ужаса глаза, наблюдать в них отражение приближающейся агонии... Вот только тянется к его шее тонкая игла. И не уклониться, не остановить — ведь он занят тем же, чем и она: убивает. Мгновение длится и длится — до тех пор, пока не падают на пол два тела. Два убийцы. А между ними — наполненный шприц и ампула без каких-либо опознавательных надписей...