Interceptor. After

Каждый новый день отодвигает Событие всё дальше в прошлое. Статьи о ядерной атаке на США постепенно покидают первые полосы сначала крупных изданий, а затем и у тех, что помельче, появляются новые инфоповоды. Их правительство по-прежнему сыплет громкими угрозами с экранов, но всё это пустое. Графики с фондовых рынков говорят о возобновившихся попытках зарвавшихся ублюдков усилить влияние своего доллара. Под англоязычные прогнозы тенденций мировой экономики сидящий в широком кожаном кресле мужчина не выдерживает. Его кулак с силой обрушивается на столешницу, жалобно звякнувшую фарфоровой чашкой. Схватив пульт, он остервенело вдавливает мягкую кнопочку, переключая каналы висящего прямо в просторном офисе телевизора. Долго искать не приходится: по ВВС крутят интервью с сукой, которая пустила под откос все его планы. Подавшись вперёд и вцепившись взглядом в круглое лицо с родинкой над губой, он слушает хриплый голос и не слышит ни самодовольства, ни гордости за себя или за свою страну. Женщина, что годится ему в дочери, выглядит безмерно уставшей, и от этого ещё более мерзкой. «Они дали тебе всё: непыльную работу, честь и почёт. С хера ли ты не радуешься? Тупая и неблагодарная, как и вся твоя страна!» Он не уверен, что ненавидит конкретно Джей Джей Коллинз, но она повсюду, чем и бесит, как вскочивший на лице наполненный зеленеющим гноем прыщ. Вот оно, зеркало их нации: некрупная женщина там, где место подготовленного и обученного мужчины. От злости темнеет в глазах, сердце стучит так быстро, что вот-вот стошнит. Он набирает полную грудь охлаждённого кондиционером воздуха и медленно выдыхает. Нужно успокоиться, взять себя в руки: он не ебучая тряпка, а... ...Выключив телевизор, он откидывается на мягкую спинку кресла и закрывает глаза, предаваясь воспоминаниям. Прохлада остаётся, но гул кондея сменяется умиротворяющим стрёкотом кузнечиков. Рядом плещет об илистый берег Ока, а за спиной, где начинается ещё не засранный людьми лес, чирикают каждая на свой лад ночные птицы. Сшитый специально по его фигуре деловой костюм висит дома; дипломат бесконечные бумаги дожидаются в офисе. А сам он, уставший, но довольный, в разношенных ботинках и плотных штанах, снизу покрытых коркой засохшей грязи, сидит на берегу реки и выковыривает из остывающей золы запечёную картошку. Игнатьич с уже раскрасневшимся лицом разливает по жестяным кружкам остатки водки, затем достаёт из рюкзака банку огурцов, содержимое которой докладывает к стынущему в мягких пластиковых тарелках шашлыку. Мундир генерала ракетных войск стратегического назначения сменен на старый камуфляж, а место извечно суровой гримасы занимает благожелательная улыбка. Соратник. Единомышленник. Друг. Он не говорит о внешнеполитических угрозах: не то место и не то время. Сейчас они — просто два мужика, которые жарят шашлыки на речном берегу под трели ночных птиц и шёпот ночных ветров. Редкий момент, когда каждый может позволить себе побыть человеком: как много лет назад, во времена беззаботной юности. Они пьют и смеются, травят байки и ностальгируют по давно несуществующей стране... ...Минутка ностальгии окончена. Пора открывать глаза и браться за дело. И всё же... ему будет не хватать их походов с ночёвкой, задушевных разговоров и крепкого дешманского чая «как раньше». Но по-другому нельзя. Нанятый Игнатьичем лично американский выродок жив и находится чёрт-те где. И пока этот... Кессель... молчит, нить невидима, однако стоит ему заговорить, как всё будет кончено. На этот раз — совсем. Он вновь лупит по столу. Вкладывая в удар не злость, но рвущую душу в клочья горечь. Поднявшись с кресла, открывает офисный шкаф и наливает коньяк, который выпивает одним глотком. Становится только поганее. Но даже в таком состоянии он осознаёт, что всё идёт должным образом. Как бы ни были теплы воспоминания о лучшем друге, тому надлежит уйти: ибо только так можно оборвать невидимый след и уберечь от разоблачения оставшихся. Ему же остаётся надеяться, что яд подействовал быстро и что пребывающий в загробном мире старый друг и верный соратник его не винит.