Archangel (burial)

Сейчас, когда отпала надобность каждый день ходить на службу, Игорь по утрам вставал всё позже и позже. Нет, просыпался — как и привык — спозаранку, но не видел смысла сразу подниматься. Зачем? Телевизор напротив разложенного дивана, только пультиком щёлкнуть. Побитый ещё в той заварухе, но работающий смартфон исправно подключает интернет и показывает новостные сайты. Несколько читанных-перечитанных книжек валяются на табуретке рядом — протяни руку, возьми да листай, бездумно скользя взглядом по строчкам и толком не понимая смысл. Чего ещё? Ребята приходили не каждый день и не раньше вечера, им-то, в отличие от Игоря, было чем заняться. И никто его не тревожил, не воспитывал, не настаивал на режиме. Смирились уже. Лишь бы раз в неделю являлся отмечаться и город не покидал, но Игорю того и не надо. Куда ему ездить — на дачу? На рыбалку? Не с кем уже. Всё. Нынешнее утро не сильно отличалось от предыдущих. В одиннадцать Игорь по зову мочевого пузыря добрался до туалета и обратно, ближе к часу сварил кофе, со смиренным спокойствием выключив газ, когда сбежавшая жижа залила огонь, ближе к двум даже налил его в кружку, в третьем часу выпил. На часах уже светилось 16:43, когда урчание из живота сделалось совсем уж нестерпимо громким. Игорь выбрался из измятой постели, со смутным неудобством ощущая, как от белья тянет несвежим запахом, натянул джинсы, сменил ночную футболку на дневную и пополз наружу — благо на дворе ещё стояло бабье лето и одеваться во что-то посерьёзнее кожанки не требовалось. Он без приключений добрался до маленькой Четвёрочки на углу, прошёл в торговый зал, не взяв корзинку, прямо в руках дотащил до кассы булку хлеба, банку тушёнки и бутылку молока. Расплатился, низко нагнув голову и стараясь не смотреть на парня за кассой. Тот зыркнул пару раз, но ничего не сказал. Даже про пакет не спросил. Молча принял купюры, так же молча высыпал сдачу. Посмотрел за Игоря — очереди не было — и уткнулся в телефон. Игорь испытал благодарность пополам с раздражением (вот такая она, любовь толпы, быстро же мотает флюгер), рассовал молоко и тушёнку по карманам и с хлебом в руке вышел за дверь. Прищурился на солнце. Людей на улице было совсем чуть, на него никто не смотрел. Даже захотелось поверить, что и дорога домой ничем примечательным не запомнится, но зря надеялся: сразу на выходе из арки, в ослепляющем полукруге дневного света, прямо на земле кто-то сидел. Игорь сбил шаг. Малодушно подумал было вернуться в магазин, изучить там весь ассортимент, а то и свернуть в другой двор, поболтаться по песочницам и лавочкам, как распоследний алкаш или подросток из неблагополучной семьи, не желающий идти домой, но знал уже: бесполезно. Совсем не возвращаться домой нельзя, а пройти через двор зажмурившись он не сможет. Всё равно придётся помогать. Так лучше сразу, чем потом. Как пластырь сорвать. Сидящий не двигался, пока Игорь не подошёл вплотную, и только когда на него упала вытянутая тень, поднял голову. Черты лица дрогнули, складываясь в виноватую гримаску. Игорь быстро отвёл взгляд. Спросил (так хрипло, будто месяц пил, не просыхая, и закусывал исключительно льдом): — Больно упал? Боковым зрением увидел, как закачались туда-сюда рыжие пряди — значит, отрицательно замотал головой, значит, правда не больно. Если его выдергивает с большой высоты и падение завершается ушибами, он тоже делает вид, что всё в порядке, но головой качает не так активно. Игорь мельком поразился себе, что научился это всё различать. Он, вздыхая, как старый дед, присел на корточки. Секунду помедлив, протянул руку и приподнял край белой штанины. Босую лодыжку под ней петлёй обвивало… что-то. Нечто среднее между проводом для наушников и тонюсенькой трубкой для капельницы, прозрачное, артериально-красное, будто наполненное кровью. В первые разы Игорь даже трогать это опасался. Сейчас ничего, привык. Кстати о “трогать”. — Сам всё ещё никак? — устало спросил он, поводя плечами от навалившейся нематериальной тяжести. — Не даётся? Серёжа вместо ответа просто провёл по коже пальцем, от голени и до самой пятки. Тот прошёл сквозь петлю, не встретив препятствия, будто сквозь лазерный луч. Игорь снова вздохнул и сел поудобнее, на одно колено, аккуратно пристроил на поребрик хлеб в прозрачном целлофане. Для прохожих, если они появятся, — будто шнурок завязывает. Нездоровое внимание к его персоне давно уже утихло, ни хвалы, ни хулы, забыли, будто ничего не было. Но косых взглядов всё равно не хочется, примут ещё за наркомана… Серёжа понятливо положил окольцованную лодыжку на колено другой ноги, чтобы было повыше, и, дрогнув, скрипнул зубами, когда Игорь, потянувшись к узлу, коснулся пальцами кожи. Может, от щекотки, может, от страха. Испуганным не выглядел, но Игорь ему в лицо и не смотрел. Сколько месяцев прошло, а ссадины на нём так и не зажили, глаз оставался заплывшим, будто Игорь только вчера разбивал костяшки, нанося одному ему понятную справедливость. Узелок в этот раз оказался посложнее, Игорь возился минут пять, не меньше, осторожно подцепляя ногтями и вытягивая кончики, будто правда провод от наушников. Или новогодняя гирлянда. Ни разрезать, ни порвать, только развязать можно, если подходить к вопросу аккуратно и с терпением. Игорь в детстве неплохо распутывал узлы, его и отправляли украшать ёлку перед каждым новым годом, пока взрослые заняты: тетя Лена на кухне, а дядя Федя… М-да. — Не получается? — вдруг спросил Серёжа. Игорь чуть не вздрогнул, настолько неожиданно тот подал голос. Он независимо пожал плечом: — Ща получится. Немного осталось. Это была правда, узел заметно ослаб. Если бы кончики петли были свободны, дело бы пошло легче, но они уходили в землю, под корень пожелтевшего, в дырьях, подорожника, что выглядывал из-под поребрика. Хорошо еще, что не в натяг, а то куковать тут Серёже до конца дней. Причём, неизвестно, чьих дней — Серёжи, Игоря или планеты Земля. Наконец петлю удалось растянуть достаточно, чтобы стянуть с лодыжки, и освобождённая красная змея втянулась в землю, будто живая. Серёжа быстро подобрал ноги, на этот раз очевидно испуганный, да и Игорь еле сдержался, чтобы не отшатнуться. Дрянь какая-то, непонятно из чего состоящая. Откуда берётся, куда девается, зачем арканит Серёжу, летающего где-то по своим делам, и сдёргивает на землю в непосредственной близости от Игоря, почему Игорь может её пощупать, а Серёжины пальцы проходят сквозь — всё это неизвестно. И спросить некого, не психиатру же свои вопросы нести. Игорь и так на учёте. А кроме него, Серёжу никто и не видит. — Ну что, — буркнул он, поднимаясь. — Свободен. Лети. Серёжа тоже поднялся. Прихрамывая на освобождённую ногу, перешёл на местечко попросторнее, пару раз взмахнул крыльями. В лицо Игорю пахнуло ветром, взвихрились отросшие волосы, хлопнул подол футболки. Но через секунду всё успокоилось, только опускалось на асфальт, медленно планируя по спирали, маленькое белое перо. — С земли неудобно, — скованно оправдался Серёжа в ответ на приподнятую Игореву бровь. Тот хмыкнул: — На поребрик забраться надо? — Лучше на крышу, — последовал серьёзный ответ. Серёжа очевидно не считал насмешки, и Игорю стало стыдно, словно он поиздевался над наивным ребёнком. Он пробормотал: — Ну, пойдём на крышу… — думая, что Серёжа откажется, но тот посветил в ответ голубым своим удивлённым взглядом и кивнул. Пришлось вести его по лестнице до чердака и придерживать тяжёлую крышку, глядя, как он неловко переставляет босые грязные стопы по острым металлическим перекладинам чердачной лестницы и пытается протиснуть крылья в узкий проём. На чердаке комьями клубилась пыль и валялись вперемешку голубиные перья с мышиными какашками, на полу свободного места не было от птичьего помёта. Серёжа переступал осторожно, сморщив нос, будто боялся испачкать голые ноги. Они, прямо сказать, и так были чёрными, как у трубочиста. — Ты моешься вообще? — не удержался Игорь. — В смысле, вода тебя отмывает? — Конечно. — Серёжа стоял спиной и ответил спокойно, но крыло дёрнулось, Игорь бы сказал, оскорблённо. — А что? — Да ничё… — Игорь аккуратно обошёл обезглавленную голубиную тушку. То ли кошка постаралась, то ли крыса. Хотя последняя бы сожрала с костями, наверное… — Ноги просто грязные. — А, это… Отмываю иногда в Неве или в фонтане. Какое-то время чистые. Потом грязь возвращается, даже если по земле не ходить. “Как кровь на лице?” — хотел спросить Игорь, но понял, что не сможет. Ещё понял, что они впервые с Серёжей так идиллически беседуют. Свою реакцию на первое его появление Игорь не запомнил, ходил в те дни будто пьяный, мир видел как сквозь мокрое стекло, и неожиданно свалившегося в двух шагах белокрылого человека воспринял глюком — а кто бы не? В последующие разы тоже было не до светской болтовни. Игорь уже знал, что делать, молча нагибался, развязывал узел, снимал с Серёжиной ноги красную петлю и шёл, не оглядываясь, домой. Честно говоря, думал, что Серёжа улетает сразу, стоит отпустить, как дикая птица из силка. А оказалось — ему надо с крыши… — Не страшно с верхотуры сигать? — брякнул Игорь. Тут же себя обругал: дурак, молчи уже, что тебя потянуло на поболтать? У него крылья, конечно, ему не страшно. Он уже умер, конечно, ему не страшно… Серёжа на крышу не полез, усаживался прямо в чердачном окошке, осторожно свешивая ноги наружу (пятый этаж — не так уж высоко; хотя если живой кто грянется, точно костей не соберёт…). Оглянулся и впервые за чёрт знает сколько времени посмотрел на Игоря прямо. — Вообще-то я кошмарно боюсь высоты. Точнее… боюсь не чувствовать под ногами твёрдое. Поэтому на фуникулёрах никогда не катался и аттракционы-карусели не любил. — Как же ты летаешь? — глупо спросил Игорь, стараясь не концентрироваться на многозначительно прозвучавшем прошедшем времени. “Не катался”, “не любил”. Как будто всё это уже в прошлом. А и правда, с чего бы. Серёжа скривил губы в подобии улыбки. — С ужасом. Но это ничего, мне недалеко. П-подтолкнешь? Игорь сжал зубы и переступил с ноги на ногу. Подталкивать — пусть даже уже давно не живого, очевидно крылатого, умеющего летать — чтобы он упал с пятого этажа? До чего дошло. Интересно, смотрит ли с небес отец. Он спросил, оттягивая время: — Почему ты не улетишь насовсем? — Куда? — изумился Серёжа. Даже снова обернулся, чтобы впериться голубым своим укоряющим взглядом. — Ну… Туда. — Игорь, чувствуя себя полным дураком, показал пальцем. — На небо. — Как божья коровка, что ли? — фыркнул Серёжа. — Крылья тоже устают, знаешь ли, даже если просто планировать, а не махать ими. И я уже сказал, что боюсь высоты! “И в любой момент ногу может захлестнуть красный поводок и дёрнуть на твёрдую землю”, — мысленно договорил Игорь. Сильно Серёжа не расшибётся, с какой бы высоты ни падал — всё-таки привидение, а не живой мальчик — но всё равно больно. Выяснить бы, что это за штука. Почему подтаскивает Серёжу к Игорю, как непослушного щенка к ноге хозяина. Почему Серёжа здесь после всего, что случилось. И чьё это вообще наказание — его или Игоря. Выяснить бы. — Ладно, пока. Я п-полетел, — тихо сказал Серёжа. Он поёрзал, сдвигаясь на самый край оконного проёма, судорожно вдохнул-выдохнул… Игорь шагнул к нему так поспешно, что чуть не оступился на неровных досках. Серёжа оглянулся: посмотрел сначала удивлённо, потом с пониманием. Расслабил плечи, расправил крылья, напружинился, готовясь к рывку. Ждал, пока Игорь подтолкнёт. Вздрогнул, когда Игорь аккуратно взял его за основание крыла. В больничной рубашке вокруг него расходилась прореха, было видно, как кость крыла переходит в человечью лопатку, как шевелятся на ветру маленькие пёрышки и белый пух. На ощупь мягкие, очень горячие, будто у Серёжи температура. По спине под рубашкой прошла дрожь, передалась Игорю в ладонь, и он отпустил наконец крыло, вместо этого ухватил Серёжу за плечо и потянул на себя, в пыльную темноту чердака. Помог встать на ноги и поймать равновесие, увернулся от недоумённого взгляда. Буркнул, отворачиваясь: — Куда тебе лететь-то? — Куда-нибудь, — так же потерянно пробормотал Серёжа. — Надо же мне где-то… Если уж я привязан к этому городу… “К городу ли, — подумал Игорь. Мысль стукнулась в мозг, как дятел по дереву: на пробу, проверяя, перспективно ли работать дальше. — А главное — чем привязан?” Он никогда не верил во все эти потусторонние штуки. Когда Рубинтшейн — ещё тогда, во время заварушки — рассказывал ему про какую-то там сверхъестественную сущность, Игорь не поверил ему ни на грош. Не был бы в таком раздрае — рассмеялся бы ему в лицо. Но после того много чего случилось. Иногда полезно раздвигать в голове границы возможного. Первое правило следака: не упихивать улики в рамки предположения, а выдвигать предположения на основе всех собранных улик. Даже самых потусторонних. — Что ты мне весь настрой сбил, — прошептал вдруг Серёжа. — Теперь точно не решусь полететь, придётся пешком… Из-за тебя… Он звучал настолько несчастно, что Игорь помимо воли выпалил: — Извини! Выдохнул, набравшись смелости, посмотрел в голубые глаза — правый ясный, сияющий голубизной, левый красной щёлочкой, наполовину прикрытый опухшим веком — и повторил увереннее: — Извини. Не надо тебе никуда пешком. И лететь не надо — вдруг сдёрнет опять. Может… пойдём ко мне? Я один живу, оставайся, сколько надо. Порешаем, что происходит и что с этим делать… Речь оказалась слишком длинной, к её концу уверенность Игоря растаяла, как сахар в кипятке, но Серёжа опустил взгляд на свои грязные ноги, будто раздумывая, и Игорь приободрился. Добавил просительно: — Ванну горячую примешь. Лицо тебе обработаем наконец. Кофе сварю. Ты пьёшь кофе? — Не знаю, — медленно ответил Серёжа. — С тех пор, как я так… — Он развернул одно крыло и посмотрел на него через плечо, как на что-то грязное и мерзкое, прилипшее к спине. — В общем… я не пробовал что-то есть или пить. — Вот и попробуешь, — с наигранной бодростью подытожил Игорь. Некстати пришло на ум, в каком состоянии у него квартира: срач по всем поверхностям, вонючее постельное, которое уже два месяца как надо сменить, слой кофейной гущи на плите, в холодильнике шаром покати… Впрочем, может, Серёжа и не ест сейчас. Это пока предстоит выяснить. А, и кстати… — Вот блин, — выдохнул Игорь. — Я хлеб во дворе оставил. Они с Серёжей одновременно высунулись из чердачного окна. Хлеб так и лежал на поребрике, но вокруг него собралась целая пирушка: одна ушлая ворона распотрошила целлофан и выдёргивала из корочки крупные куски, рядом толпились голуби, налетая на мякоть, когда вороне было некогда их отгонять. Вокруг перепархивала с места на место стайка воробьёв — им хватало рассыпанных крошек. — Блин, — повторил Игорь. — Н-ну ладно, чё теперь. Пусть дожирают… Пойдём домой, что ли? Он обернулся к Серёже и озадаченно моргнул, не веря глазам. Серёжа тут же перестал улыбаться, отодвинулся. Занавесился волосами, уставился в пол, одновременно обиженный и виноватый, как нечаянно набедокуривший и наказанный ребёнок. Игорь поразился, до чего же привык встречать его вот таким — несчастным и уставшим. А улыбки его будто никогда раньше не видел. Тот, другой, который любил свистеть, улыбался не так. Теперь-то это было ясно. — Пойдём, — снова сказал Игорь, сглотнув застрявший в горле комок. — Ангелы не бомжуют. По статусу не положено. Серёжа не ответил, но, кажется, чуть приподнял уголки губ. По крайней мере, Игорю хотелось в это верить.