Как обретают крылья

Майор уже почти ничему не удивлялся, однако присутствие Геллы в лазарете неприятно поразило его. В обычном состоянии Фальк испытал бы негодование, а сейчас – мрачную подавленность. Предполагалось, что в полк направляется ревизор – вместо этого прибыл некто, кто вместе со своей свитой прибрал здесь всё к рукам и насадил свои порядки. И всё за считанные дни. - Проходите, герр майор, располагайтесь, - обворожительно улыбнулась рыжеволосая прелестница и указала на ближайшую койку. Облачение сестры милосердия ничуть не уменьшало скрытой порочности её облика. - Где доктор Штанг? – вместо приветствия хмуро спросил Герман. Словно в спектакле или киноленте с продуманными сценами, полковой врач показался из-за ширмы, на ходу протирая руки от крови. Это был высокий, как башня, невозмутимый пруссак с рублеными чертами лица – одного взгляда на него было достаточно, чтобы сообразить: с таким не забалуешь. - Как вы это объясните? – кивнул Фальк в сторону самозванки. - С позволения вашего заместителя капитана Месснера я разрешил фройлян Гелле присоединиться к нам для добровольной помощи, - степенно отозвался Штанг. – У неё, как выяснилось, имеется нужная квалификация. При этом серые глаза его, и так всегда холодные, сейчас выглядели плоскими и безжизненными, как у огромной чайки – словно доктор Штефан Штанг находился под гипнозом. - А где наши Марихен и Салли? – всё же механически спросил Фальк. - Они сейчас заняты с другими пациентами. После нынешнего сражения их у нас изрядно прибавилось. «Плохо дело», - угрюмо констатировал командир полка. Это касалось всего сразу: и обстановки в части, и количества раненых. Уточнять цифры он не стал, у него была иная забота – подлататься самому. А ещё – пронаблюдать. И он терпеливо повиновался, когда Штанг велел ему снять куртку, разрезал рукав, промыл и прозондировал рану, отчего Герман со сжатыми зубами поморщился. Затем доктор отстранённо произнёс: - Что ж, всё в порядке. Мне уже теперь нечего делать, препоручаю вас фройляйн Гелле, герр майор. С этим он развернулся, как на плацу, и деревянной походкой удалился. Фальк едва не утратил дар речи. Да, некоторые открыто называли полкового врача сухарём, но он всё-таки никак не ожидал от педантичного Штефана Штанга подобного преступного наплевательства – тем более, к себе, командиру полка!.. Нет, здесь определённо творилось нечто неслыханное. - Не волнуйтесь, герр майор, - послышался вкрадчивый голос Геллы, - нужно беречь силы. «Это для чего ещё?» - вспыхнул мысленный вопрос. В уме встряхнулись кусочки мозаики, но пока упорно отказались складываться. «Да и пошло оно к чёрту», - тяжело вздохнул Герман и плюхнулся на койку, на ходу расстёгивая китель дрожащими, срывающимися пальцами. В дальнейшие несколько минут фройляйн Гелла производила манипуляции. Она открыла некую фарфоровую баночку затейливого старинного вида, пусть и в хорошем состоянии, и оттуда щедро зачерпнула тампоном полупрозрачную субстанцию рубинового оттенка. Она фосфорически отсвечивала в сероватом полумраке помещения, и в её толще различались как будто блёстки или искорки, Герман мог бы поклясться. Комок этой субстанции Гелла аккуратно вложила ему прямо в рану, и он в тот же миг почувствовал, как плечо будто онемело, но от раны стали лучами вниз по руке и по спине расходиться приятно покалывающие, прохладно-мятные импульсы. Отчасти это напоминало эффект от кокаина, и тем не менее, всё было по-другому, более необычно, но приятно, и чувствовалось реальное облегчение вперемешку с любопытством. Фальк настолько увлёкся изучением новых ощущений, что не сразу почувствовал, как под кожу ему вонзилась игла. Он не дёрнулся, но медленно повернул голову с изумлением. Фройляйн Гелла даже не взглянула на него. Пару долгих секунд Герман наблюдал и выговорил: - Так вы и шить умеете... - Не только платья, - с тенью кокетства отвечала Гелла и сверкнула зелёными глазищами. – Посидите спокойно, я быстро. «Так значит, нужная квалификация», - мысленно повторил Фальк слова доктора Штанга. Ну и дела. Эта девица будто окончила медицинский университет и имела за плечами лет десять практики - так споро и непринуждённо порхали пальцы. И всё бы ничего, если бы они не были холодными и какими-то жёсткими – как у трупа. У сестёр Марихен и Салли - то есть, Марии и Саломеи Циммерманн, которые, по иронии, действительно приходились друг другу сёстрами, - руки были совершенно другие. Герман это помнил. Невольно промелькнула нелепая мысль: а всё ли тело у Геллы такое же стылое? Да вроде бы не должно, лейтенант Кляйн во время мимолётной интрижки ничего диковинного не заметил, пока барышня его не укусила... Пока в голове крутились беспорядочные мысли, Гелла окончила и объявила: - Готово. Рана была зашита филигранно аккуратными стежками. - Пока что можете отдохнуть здесь, герр майор, но если вы в силах, то можете отправиться к себе, - ворковала фройляйн Гелла, разматывая бинт. Впрочем, хотя голос был мягок, некое свистящее пришепётывание, на которое раньше Фальк не обращал внимания, придавало ему не голубиное, а змеиное звучание. – Так, а вот и свежая рубашка. Позвольте, я вам помогу. Наверное, это Эдмунд принёс рубашку, подумал Герман – но кто послал за его денщиком, кто распорядился, и вообще... Очередное недоразумение. Одно было ясно: его здесь ждали. Вот только гадать, для чего именно – что там за такое «мероприятие»? – решительно не хотелось. - Я пойду, - хрипло заявил Фальк и, осторожно, но стремясь выразить решимость, поднялся с койки и побрёл к дверям лазарета. Уже на пороге он обернулся и через плечо сказал: - Спасибо. Фройляйн Гелла кивнула с загадочной многозначительной улыбкой. Придя к себе в комнату, Фальк позвал своего верного Вайса, тот помог ему закончить переодевание, и тогда уже раненый командир с чистой совестью рухнул на кровать прямо поверх покрывала и вытянулся во весь рост. На предложения принести плед и укрыть его Фальк пробурчал нечто нечленораздельное, так, что и сам не разбирал своих слов, и почти мгновенно провалился в сон. Хотя поначалу он больше напоминал густую дремоту на грани яви и забытья, и Герману почудилось какое-то странное шевеление в ране, словно там копошился жук. Это могло бы показаться пугающим. Но Фальк, недолго думая, списал странные ощущения на своё болезненное состояние. К тому же, он так измотался, что на страх не оставалось сил, как и на то, чтобы что-то там проверять, да и свежую повязку портить было не с руки. Он вообще был дисциплинированным пациентом, разве что всегда ворчал, когда доктор Штанг во время плановых осмотров объявлял ровным голосом: - Выздоровление идёт нормально. - Это значит, до чёртиков медленно, - огрызался Герман. - Герр майор, вы же не станете подниматься в воздух на неисправной машине? - невозмутимо хмыкал пруссак. - Вы же дожидаетесь окончания ремонта? Так и здесь. Тем более, на вас всё заживает как на собаке, грех жаловаться. Но это нечего было возразить. Во все несколько раз приходилось повиноваться. Так же, как когда сестра Марихен увещевала: - Вот так, хорошо, а теперь постарайтесь уснуть... Тогда он послушно закрывал глаза и - годы самотренировки! – всего через пару минут погружался в блаженную целительную черноту. Так было и сегодня. И Герман не обеспокоился, когда проснулся и открыл глаза в практически такой же черноте. Очевидно, он беспробудно спал несколько часов, и сейчас была середина ночи. Он пошевелился и обнаружил, что сдержанный, но заботливый Вайс всё-таки сходил за пледом и укрыл его. Фальк с глубоким вдохом потянулся, прислушиваясь к себе. Что ж, в горизонтальном положении всё казалось не так уж и плохо, самочувствие практически не отличалось от обычного. Тогда он отбросил плед и осторожно сел на кровати, спустив на пол ноги – его не мутило, голова не кружилась, слабости не ощущалось. Чувствовался прямо-таки необычный прилив сил – притом сон как рукой сняло, и, очевидно, уснуть снова было бы проблематично. Раскинув мозгами, Герман решил последовать правилу: если не спится, не вини себя и не вертись в постели вьюном, а спокойно встань и примись за какие-нибудь дела. Конечно, он знал, что бодрость ума и тела в таких случаях обманчива, так что такой совет больше подходит для мирного времени, когда накопленная усталость обычно не чревата фатальными последствиями. Но что прикажете делать?.. Тем более, назавтра ему уж точно не предстоял боевой вылет. Фальку претило тащиться в лазарет за снотворным, которое он обычно использовал редко и нехотя. Также он подумал, что не стоит хвататься за написание заметок по горячим следам. Хотелось отдохнуть от событий прошедшего дня, который сейчас, среди бархата безлунной ночи, казался кошмаром наяву: до Фалька только теперь начинало доходить содержание всего происшедшего. И лучше было бы оттолкнуть эту волну непрошеных мыслей и переживаний. Успокоиться. Утро вечера мудренее. «Я подумаю об этом завтра», - как говорила героиня любимого романа его жены. Вот о ней лучше и подумать. Герман вздохнул раз, другой, и ощутил, как от одного воспоминания о Карин его начинает отпускать. Ему даже на миг показалось, что он гостит в имении её родителей близ Уппсалы, и это их спальня с закрытыми ставнями, не пропускающими навязчивые отсветы северных ночных сумерек. Смутно улыбнувшись, Герман решил достать и полистать один из альбомов с цветными репродукциями работ Карин. Ведь они и познакомились и сблизились на почве её картин. Как-то в увольнении он был в Берлине и там попал на выставку. Его особенно впечатлили пейзажи с потрясающе написанными небесами: в них была и красочность, и свежесть, и простор, и воздух, и... аэропланы. Тогда он посмотрел на имя художника – Карин Хаммаршёльд. Его приятно удивило, что автор картин – женщина. Впоследствии он узнал, что это племянница известного шведского авиапромышленника Биргера Таубе – что ж, многое становилось на свои места. Картины настолько запали Фальку в душу, что он начал собирать альбомы и открытки, а потом вообще каким-то образом раздобыл адрес художницы и написал ей почтительное письмо с выражением благодарности. О чудо, та ответила, и между ними завязалась переписка, которая со временем становилась всё душевнее, и вот уже Герман неприкрыто восхищался творчеством Карин, а та – его боевыми подвигами и мастерством. И когда Фалька как одного из самых опытных лётчиков направили для испытаний в союзную Швецию, на авиазавод Таубе, то всё уже было ясно как божий день. И на званом приёме они встретились и тут же устремились навстречу друг другу, презрев приличия. Под мышкой у Германа была зажата фуражка, а в той же руке альбом. - Фрёкен Хаммаршёльд, - смущённо улыбнулся германский ас, - согласитесь ли вы подписать для меня альбом?.. - Только если согласитесь позировать мне для портрета, - отвечала шведская красавица, смело вскинув голову и блеснув прозрачно-серыми глазами. Бедный, бедный Эмиль Оксеншерна, с которым в ту пору Карин была помолвлена!.. Всё решилось очень быстро. И у родственников Карин до сих пор сохранялся некий осадочек от того, что залётный чужестранец-истребитель её «похитил» - уволок в небо, как хищник, порой морщились они. Да ещё и развратил окончательно: вишь ты, вздумал и её научить летать!.. Но что им двоим было до молвы каких-то мещан, пусть и титулованных?.. Герман спохватился, что так и сидит на кровати, мечтательно прикрыв глаза и улыбаясь, как дурак. Хорошо хоть в темноте и одиночестве. А то на него изредка находила сентиментальность чуть ли не посреди совещания, когда чей-то рапорт был представлен в форме монотонного бубнежа. Тогда сидящий рядом Месснер незаметно толкал его в бок и тихо шипел: - Эй, командир! Приём!.. Ты с нами или в Швеции? Фальк тогда краснел и негодующе шипел в ответ, а капитан ухмылялся. Сейчас Герман помотал головой, отгоняя сладкое наваждение, и потянулся к выключателю прикроватной лампы. Раздался щелчок, но свет не зажёгся. Озадаченно хмыкнув, Фальк в одних носках ощупью пробрался к стенному выключателю. И снова с тем же успехом. Наверное, где-то взрывом повредило линию электропередач, подумал Герман. Что ж, оставалось только подосадовать и ждать утра. Тут из мрака комнаты донёсся шорох, довольно характерный, так что Фальк не испугался: это были крупные кошачьи лапы – видно, Хильда пробралась в комнату, но на постель – вот умница девочка! – лезть не стала и до сих пор терпеливо лежала где-то на коврике. Фальк уже собирался позвать её, чтобы погладить, но раздалось деликатное покашливание и незнакомый низкий голос: - Извините, герр майор, вы не возражаете, если я закурю?