Маргаритки

В желтизне безоблачного вечернего неба таяла алая дымка. Уже не греющие лучи утопающего за горизонтом солнца напоследок заботливо оглаживали верхушки хвойных деревьев, убаюкивали засыпающие поляны душистых полевых цветов. Лишь сквозь пальцы мог смотреть на небо Нариндер, перебирая ими, словно играя на золотых невесомых струнах. Он никогда не сможет разлюбить этот момент перехода дня к ночи, когда все вокруг затихает, и на месте уже исчезнувшего появляется совсем новое. Трели птиц незаметно стихают, и им на смену приходят стрекочущие сверчки; горячее и неумолимое солнце дает волю нежности луны; благоухающие и живительные запахи цветов уносятся вслед за свежестью ночного бриза, петляющего в шелесте деревьев. Но сегодня он здесь, чтобы встретиться со звездами. И пришел он не один. Если же страстью епископа Смерти были закаты, то ночное небо было облюбовано епископом Войны. Это бескрайнее полотно особого дорогого иссиня-черного бархата Шамура считал не только поприщем знаний и мыслей, но и рабочим пространством. По звездам он считал время и расстояние, каждый раз убеждаясь, что кладезь знаний в них сокрытая настолько же бездонна, насколько же недостижима. И это как ничто другое вдохновляло его. Солнце совсем скрылось за горизонтом, когда они дошли. Удаляющиеся тени растворялись в синем мраке, окутавшем землю. Еле уловимая смесь ароматов колокольчиков и маргариток, складывающих свои лепестки в дремоте, вальсировала в вечерней прохладе. Нариндер плюхнулся в траву, совершенно не боясь испачкать белые одежды. Его игриво виляющий хвост заставил Шамуру по-доброму расхохотаться. — Владения Лешего прекрасны, — мурчит откуда-то снизу кот, и Шамура не может не согласиться. Он опускается рядом с братом, с теплотой на душе высматривая, как тот вылавливает что-то в траве. — Скоро он вырастет до твоей рясы, братец, — он проводит рукой по распушенному хвосту, и тот ловко выскальзывает из-под нее. — Еще чего. Никто из вас до нее не дорастет. Паук улыбается, не находя ничего, что можно было бы возразить.

***

В руках, сложенных лодочкой, неспешно переминался с лапы на лапу жук-олень. Он не был так же интересен Шамуре, как был интересен самому Нариндеру, но наталкивал на достаточно интересные мысли. — Не это ли существо символизирует мудрость? — спрашивает Шамура, осматривая внушительные челюсти-рога, которыми жук не стеснялся угрожающе двигать. — Он символизирует слишком многое у смертных, — ухмыляется кот, когда жук расправляет крылья, зацепившись колючками передних лап за кончики пальцев епископа, словно в боевой стойке. — Но даже если так, это достаточно глупо. Все же знают, что нет живого существа мудрее тебя. С треском, жук выпорхнул из ладоней, устремляясь в темноту леса. — Будучи смертным невозможно достичь той же мудрости, братец, — задумавшись, отвечает Шамура, провожая взглядом покинувшего их гостя. — Не было бы логичнее сделать символом мудрости паука? Хотя и ворон сойдет, — Нариндер откидывается назад, распластав руки. Мягкая шерсть не дает ему почувствовать холода травы, но земную сырость он улавливает как никто другой. Он закрывает глаза, вслушиваясь в далекий шелест хвои. — Ну, вороны умные ребята. — Ум и мудрость ведь разные вещи, — устраивается паук рядом, подпирая голову рукой. — Но ведь и я не самый мудрый. Думается мне, что мудрость у каждого своя. Шамура глядит еще немного на чернеющую на макушке брата шерсть, прежде чем смять ее рукой. Последний только повел ухом, ухмыляясь так, словно ждал этого момента. Нариндер приоткрыл один из глаз, смерив паука сквозь щелку век. — О, не смотри на меня так, — с опаской убирает руку Шамура, медленно сжимая ее в кулак. Он знает об импульсивности брата и знает, что он просто обожает заставать бедного старшего врасплох. Кот отводит взгляд и снова многозначительно одаривает им Шамуру, и последний не растерялся, напав первым, но промахиваясь — Нариндер ловко выкатывается из-под брата, напрыгивая на него и укладывая на лопатки. Шамура шипит и смеется, переворачивается набок, но пушистая бестия его не выпускает, объятиями не давая отступить, за что получает шлепок в нос и кубарем катится в сторону. Забывшись в шутливой борьбе, они и не замечают, как поднялась луна. Струящиеся лучи освещают их взъерошенные силуэты, и Нариндер признает поражение и в этом спарринге, упираясь ладонями в чужую грудь. — Я бы хотел стать обратно котом, когда я мог прибить таких, как ты, одной лапой, — пыхтит Нариндер, ощущая, как тяжело вздымается грудная клетка брата. — Кажется, я был очень ядовитым пауком тогда, — смеется Шамура и хитро щурится, обеими руками в честь своей победы почесывая чужие пушистые щеки. — Это было бы твое последнее убийство, брат, я тебя уверяю! — кот скалится и поднимает голову, чтобы Шамура почесал и подбородок. Он трется лбом о его руки и паук невольно вспоминает легенду о змее-искусителе. "Они перепутали змея и кота..." — думается ему, и он устремляет взгляд куда-то вверх, совсем забыв, что пришли они ради звезд.

***

Одну за другой Шамура соединял звезды грациозными движениями руки. Нариндер, право, не понимал, почему у созвездий были такие дурацкие названия, но не возникал, лишь иногда хихикая. — Многие из этих звезд были в совершенно другом месте, когда я только стал епископом, — паук мечтательно вздыхает, и Нариндер задирает голову вверх. Он был осведомлен, что его брат обладает феноменальной памятью, но чтобы запомнить карту звездного неба и пронести через столетия... Шамура постоянно удивлял епископа Смерти, и это вдохновляло. Таким образом брат из раза в раз напоминал ему с арифметической точностью, почему они так близки. В нем настолько же много всего неизведанного и непостижимого, как и в самом Нариндере. Но ведь не это первопричина. — Удивлен, да? Я так же удивился, когда ты рассказал, что помнишь практически точное число жертв в каждой войне с каждой стороны. Причем с датами. — Но это твои войны! — Да, и их было так много, что я не помню ни одной даты! Нариндер хмурится и опускает взгляд на брата, которому сразу же прилетел легкий толчок лапой в бок. — И все жертвы, что тебе приносят! Я почти что поименно их помню, потому что приносят их тебе, а разбираться-то мне! — второй толчок, и третий. На четвертый раз лапу ловит Шамура, не понимая, шутит Нариндер или нет. — Успокойся, успокойся! — паук ловит и вторую, притягивая кота к себе, который от такого жеста даже опешил, поджав руки к груди. Нет, Шамура хоть и ниже Нариндера, но сильнее и тверже. Он мягко отпускает лапки котенка и приставляет палец к его мокрому носу. — Я знаю, что тебе их жалко. Но если смертные сами выбрали такой способ воздаяния? — Значит смертные идиоты, — он убирает чужую руку от своего лица и закрывает глаза. — И ты люби их даже грешных. — Куда я денусь. Епископ Смерти вздыхает, тупит взгляд, затем возводит его к небу. — Думаешь, жалость меня убьет? — Думаю, что излишняя благодетель. Ты слишком чист в своих помыслах, братец. — Ум – великий яд для чистоты, — хитро улыбается Нариндер, и Шамура отводит взгляд, словно понимая, о чем тот говорит с первых слов. — Поэтому мы так хорошо сошлись. Их общий маленький секретик, о котором никто не должен знать. Шамура задумчиво всматривается в чужое лицо, алые блестящие от предвкушения глаза, белеющие в оскале зубы. Приближается чуть ближе, и Нариндеру открывается вид на четыре пары холодных глаз и острые скулы, которые слишком сложно любовно не очертить, еле касаясь, пальцами. — Это же была твоя вина, — мурлычет кот, и Шамура тает от звука его голоса. — И я готов взять на себя ответственность, — дышит он в чужие губы, прежде чем мимолетно примкнуть к ним, ощущая благоухание порхающих бабочек внутри. Нариндер лишь ладонями касается его, приближая ближе, заводя глубже, и Шамура еле не падает на него, опьяненный. Кот хихикает, когда епископ Войны опаляет его горячим дыханием, нехотя отдаляясь, словно ему было мало, и бестия замечает, грубо прижимает к себе, сжимает бедра ногами, не собираясь выпускать, пока не высосет из Шамуры все соки. Ну и кто тут из них паук? Неприятно и мокро лижет чужую шею шершавым языком. Шамура шипит, пока шепчет ругательства, не собираясь так просто сдаваться. Он больно берет рукой за подбородок, чтобы поднять ехидное лицо к себе. Нариндер коварно щурится, и Шамуре невозможно устоять перед такой его гадской стороной. Он жадно целует его прямо в надменную ухмылку, как будто припадая к воде в засуху. Кот скребет чужую спину, оглаживает шею и затылок, словно не находя рукам места, стараясь охватить все, оставляя тут и там случайные царапины. Тяжело дыша от страсти, паук отстраняется, и Нариндер не стесняясь облизывается, приобнимая брата за шею ослабевшими руками. Он вздыхает, улыбается, касается губами лба Шамуры, прежде чем дать ему наконец разогнуться. Епископ Войны смущенно прикрывает рот рукавом и неловко смеется, отводит взгляд, пока кот расслабленно лежит в траве, вглядываясь в рассыпанный по небу жемчуг звезд. — Теперь я понимаю, почему ты неровно дышишь к ночи, — с придыханием шепчет Нариндер сквозь мурчание, совершенно удовлетворенный. Он вкладывает в ладонь брата белый цветок, который они негласно дарят друг другу каждую встречу. — Кажется, теперь я буду любить ее сильнее, — краснеет Шамура и прокручивает соцветие маргаритки в руках, зная, что отныне никогда не сможет спокойно смотреть на ночное небо.