Маргаритки

Белый бинт пропитывается красным, и Калламар корчит гримасу, аккуратно очерчивая марлей череп. Он менял повязки брату дважды в неделю, но именно сегодня Шамура наконец отважился пойти в Его место, и для паука такая перевязка была символическим наведением марафета. Запах лекарственных трав давно въелся в кожу епископа Хвори, и даже вне своего жилища такой одор уставшего врача был очень стойким. Благо тактичности младшим епископам хватало, чтобы только лишь одарить Калламара сочувствующим взглядом в тяжелой тишине. Не более. С усиленной заготовкой повязок и растворов Калламар стал рассеянным и раздражительным, но всегда с трепетом относился к семье, хоть и теперь мягкого слова от него редко услышишь. Даже к Нему где-то на закромах сознания он мог соскрести немного капель любви, а это великого стоит. Шамура на перевязках каждый раз витал где-то в облаках. Пока Калламар суетился вокруг него, паук обзавелся привычкой играть в любит-не любит на лепестках маргариток, что всегда ожидали на столе. Раньше жертвой бессознательных ритуалов становились важные для кальмара растения, поэтому он потрудился всегда иметь свежие букеты прямо перед носом. Маргаритки — белоснежные любимицы Шамуры, и кальмара всегда интересовало, почему. — Что на этот раз они тебе сказали? — мягко интересуется Калламар, заметив, что от маргаритки остался лишь золотой пятачок. Он с родительской усталостью улыбается, прежде чем продолжить наносить повязку. — Сегодня любит, — шепчет Шамура. Он отрешенно задумывается, и стебелек выскальзывает из его рук. — Ты думаешь, Он расстроен, братец? — Я о "Нем" даже думать не хочу, — противным голосом выделяет Калламар, подкладывая смоченную в чем-то пахучую марлю под бинт. — Не говори мне, что эти цветы про... "Него". — Сегодня любит, — в полудреме повторяет Шамура, и, словно забыв, что он находится у Калламара, пытается встать. Епископ Хвори резко вдавливает брата в сидение, чуть ли не роняя все, что было у него в руках. — О, Великая Чума, Шамура! Сиди смирно! Не ждет Он тебя! Сегодня не тот день! — хрипло срывается лекарь, выпаливая первое, что пришло на ум, спасая разваливающуюся повязку на голове паука, которому, кажется, все равно, ходит он с открытой раной или нет. Еще бы ему не было... — Сегодня маргаритка сказала, что любит, — с теплом отзывается Шамура, как будто наступила весна. Он прикладывает ладони к сердцу и старается больше не ерзать, кажется, вернув контроль над разумом хотя бы на мгновение. Калламар только брезгливо шипит, затягивая бинт, который накладывает третьим слоем. На этот раз белым. — Сейчас я тебя отпущу, горе луковое. Я почти закончил. — ...И передавай от меня привет, если получится.

***

Шамура поправляет корону, волнуясь, словно впервые встретится с Ним. Немного странно, учитывая, что паук сам же и посадил Его в эту клетку. И почему он никогда не может сказать про себя Его имя? Как будто бы случится что-то плохое. Ослепительная белизна холодно приветствовала епископа Войны, и каждый шаг его отзывался в бескрайней белой пустоши эхом. Мягкий песок цвета кварца под лапами сминался, стаптывался, но был слишком сухим для четкой тропинки. Он идет, расчерчивая влекущимся подолом четкую линию. Идет к темнеющему в белой дымке силуэту, изнеможденному и чахнущему. Шамура обещал Ему приходить чаще, и каждый час разлуки был невыносим. Только Калламар напоминал ему о существовании времени, и тогда Шамура вспоминал, насколько же утомительно долго оно тянется и бежит одновременно. Настоящая пытка. — Уходи. Шамура стоит поодаль, и Он даже не поднимает головы. Лишь указывает окостеневшей трухлявой рукой туда, откуда паук пришел. Даже тяжесть металла на Его запястьях не могла заставить передумать. Решение столь же твердое, насколько тверды эти цепи. Епископ Войны молчит. — Я сказал убирайся. Силуэт не шелохнулся. Лишь услышав осторожные шаги в свою сторону, рука, такая напряженная до этого, страдальчески упала в песок, поднимая пыль. Шамура присел на колени напротив негостеприимного хозяина этого места, приподнимая темную вуаль, чтобы увидеть Его. Впалые щеки и мертвецкий взгляд уже не пугали паука. Но и не испытывать жалости глядя на Него было сложно. Тыльной стороной ладони он мягко обводит иссыхающее лицо, и Он ничего не может возразить из-за своей физической слабости. Может лишь только не поднимать взгляда и молчать. — Нариндер, — наконец находит в себе силы Шамура позвать брата по имени. Но тот не откликается. Пред алыми глазами предстал лепесток, сомкнутый меж хитиновых когтей. "Любит", — без слов понял его кот, и лицо под вуалью морщится в страдальческой горечи. — Я не хочу тебя видеть, — полушепотом повторяет Нариндер, сжимая руки в кулаки. Его хрупкие сухожилия скрипят от напряжения. Они оба знали, что он врет. Ему было больно и стыдно видеть его. Но также невероятно обидно. Не будь Смерть так изнеможден — накинулся бы на брата и попытался завершить начатое. Но здесь его уже истязали. Настолько, что даже двигаться порой бывает сложно. И Нариндера просто тошнило от всего, что его окружало. Кот, содрогаясь, сокрушился в руки брата, и усталость взяла над ним верх. Епископ Смерти молчал, пока, словно налитая свинцом, голова, стремительно желала соприкоснуться с песком. Возгрузив костлявое тело на себя, Шамура обнимает его, оглаживая спину, чувствуя под тонкой тканью выпирающий позвоночник. — Я мечтаю о твоей смерти, — слышит паук шепот у самого уха, и этот голос заставляет нутро гореть от необъятного чувства, которое он никак не может выразить. — Потому что это все – твоя вина. И Шамура знает, но всегда молчит. Вина тоже гложет его, и только из чувства вины он все еще здесь. Они загнали друг друга в ловушку безмолвия. Целует в ухо, шерсть щекочет нос. Кот не поддается ему, сжимая темный воротник, желая грубо содрать его с епископской рясы, заставить Шамуру задохнуться. Ткань рвется под чужими руками и паук звонко вдыхает воздух, падая на спину. Три хищных глаза уставлены на него. Три глаза, в которых отражалась злоба. Слабое тело не может наносить смертоносных ударов, но ослабевший разум может ранить словами. И Нариндер широко улыбается, завидев в глазах брата испуг. — Почему ты не можешь приходить сюда и испытывать ужас? Это была бы моя самая сладкая награда, — шершавый язык царапает щеку, и Шамура морщится, чувствуя сжимающиеся на челюсти пальцы. — Я бы даже простил тебя за все. Небрежным движением рваный воротник оголяет шею, и Нариндер, словно вампир, впивается в нее, но не в силах укусить до крови. Паук шипит, старается оттолкнуть брата, но тот намертво вцепился рукой в его рясу. — Я не убью тебя, не убью! — устрашающе срывается его голос, и Шамура где-то в глубине души скучает по его мурлыкающему бархату, которого уже не вернуть. — Но я хочу, чтобы ты не забывал, что ты сделал со мной. Из-за чего я сейчас так ужасно страдаю! Его смех похож на кашель, и глаза Шамуры распахиваются, словно он вспомнил то, что когда-то забыл. Зудящим чувством сидевшая под кожей забытая вещь, которая навязчиво хотела всплыть в голове, но что-то не давало ей проявиться. Неожиданно даже для себя, Шамура кладет руки на белесую ткань, накинутую на плечи брата, сверлит его взглядом, словно говоря, что он этого жаждет. И Нариндер понял без слов. С паучьим изяществом руки перебираются на шею, большим пальцем мягко мажет по нижней губе, и Нариндер немеет, затаив дыхание. Его тоска и горечь выливались в насилие, злоба и обида — в колкие слова, но он прекрасно понимал, что черной ненависти никогда не было в его сердце. Ярость затухает, когда Смерть видит, что брат не забыл. Но гордость из последних сил не позволяла раскаяться и проронить слез. Только свести брови к носу, силясь, чтобы не отвернуться. — Я тоже ужасно страдал, — ласково шепчет Шамура, и этого было достаточно, чтобы кот закрыл лицо руками, скалясь и всхлипывая. — Не освобождай меня. Мне все равно. Просто дай мне то, чего я так долго ждал. Кот качает головой, и горячие слезы теряются где-то в ныне жидкой шерсти, что уже давно потеряла свой былой блеск. — Я... я скучал. Паук кивает, приподнимаясь и откидывая траурную вуаль, мягко убирая стыдливо истязающие лицо ладони. В его искренней наивности всегда и крылась его чистота, и его алые глаза всегда были прекрасны, когда смотрели на Шамуру так. С надеждой и сожалением, с любовью и трепетом. Шамура всегда был влюблен в его природу, не в силах понять ее разумом. Мягко целует, словно боязливо, вспоминая, как Нариндер любил придерживать его затылок, чего уже никогда не сможет сделать. Любил опасно проводить холодом когтей по чужим скулам, дразнить грубой решимостью, всегда был где-то между риском и нежностью, и это щекотало пауку нервы, отчего он уже просто не мог с собой совладать рядом с ним. Смерть цепляется за черную рясу, будто карабкается по ней ближе к плечам, чтобы чуть ли не отодрать несчастный воротник и провести холодными шершавыми ладонями по ключицам, по которым так соскучился. Кот тяжело дышит и позволяет брату нависнуть над ним, фырчит от песчаной пыли, прежде чем опустить взгляд. Прежде у них ничего подобного не случалось, но было бы глупо отрицать, что сам Нариндер не думал об этом. Что не хотел бы. С некоторым усилием проводит Шамура по животу Нариндера, наслаждаясь тем, как он напрягается и втягивает его, как красиво обтягивается он тканью. Его исхудавшее тело яростно желало, чтобы его трогали, и паук решил на время забыть о жалости, что испытывал к брату все это время. Он знает, насколько Смерть терпеть ее не может. От теплоты рук под рясой кот изнемогал от искушения, то и дело навязчиво двигая бедрами, в нетерпении окончания прелюдии. Он сжимал его плечи, впиваясь когтями, нашептывал проклятья, ощущая, что так больше продолжаться не может. Тогда Шамура приближает свое лицо к его шее, и горячее дыхание дурманит, пока он пробирается рукой ко внутренней стороне бедра. Нариндер мычит и жмурится, выдыхает сдавленный воздух, но от головокружения это не спасает. Ему хотелось больше боли, но Шамура слишком мягок, и за такую пытку его мантия раз за разом получает укусы. "Ты можешь не церемониться" и "Оно пройдет" раз за разом нашептывал на ухо брату Нариндер, который уже не мог терпеть его дразнящие руки, и терся о чужой пах своим. Не в силах противиться такой решимости, старший сдается, и обводя рукой чужую мокроту, проталкивается глубже. Коленями сжимая таз, Нариндер словно ликовал, пока Шамура стыдливо отводил взгляд, неловко двигая рукой. Он и сам начинал чувствовать, что даже для него терпеть так долго было слишком, но чем довольнее кот мычал, тем сложнее становилось. Нариндер словно сам не свой, изнеженно извивается, трется щеками о песок, оставляя на шерсти белую пыль, что паук смахивал. Он неосторожно разводит пальцы, и Смерть напрягается, щурится, но все так же довольно ухмыляется, словно понимает, что им обоим уже невмоготу. — Большие балахоны для больших комплексов, — отшучивается кот, задирая лапой подол епископской рясы, и Шамура с возмущенным взглядом хохочет, резко отстраняя руку, на что пушистый наглец мокро шипит, нервно сглатывая. Нариндеру казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он смог наконец почувствовать жгучее ощущение внутри себя. По телу проходила дрожь, и он сам не знал, как совладать с ним, ноющим от желания и похоти. Шамура заметно волновался, не решаясь начать двигаться, но податливость чужих бедер сводила его с ума, отчего он и сам потерял над своими контроль, постепенно углубляясь. Жар окатывал его, когда он проводил рукой по бархатным чреслам, огибал пальцами худощавый таз, и будоражило до мурашек ощущение дрожи всех мышц чужого тела, и взгляд жаждущий и решительный, такой живой, давно забытый. Шамура горячо целует, набирая темп, ссутулившись над подающимся котом, что обмяк под ним, наслаждался им, снова влюбился. Кажется, что Нариндер опять плачет, но теперь ему совсем не стыдно, когда кто-то другой жалостливо утирает его слезы. Все начиналось намного медленнее, чем окончилось, и Шамура склоняет голову на чужую грудь, вслушиваясь в сердцебиение, чувствуя дыхание. Нариндер не расцеплял рук, словно страшась отпускать брата куда-то, лежал под ним, наконец-то избавившийся от напряжения, которое выгрызало его изнутри все эти годы. Не в его силах было оторвать взгляда от Шамуры, мирно хватавшего ртом воздух. Смерть мимолетно провел пальцами по его вздымающейся спине, и в животе снова все связалось в тугой узел. — Калламар передавал привет, — медленно поднимает голову паук, тянется рукой к чужой щеке, целует подбородок. — Скажи ему, что я чуть не убил тебя. И если что, убью и его. — Какие мы злые, — издает добродушный смешок Шамура, пока Нариндер осыпает его руку поцелуями. — Если не забуду.