Ария Змея

      Лю Юйгань подстав от этой жизни не ожидал, но вот она – подстава собственной персоной, предстала в облике красивого зеленоглазого юноши.       Байчжановец понятия не имеет, что сказать, учитывая, что его поймали в разгар тактического отступления с Цяньцао.       Ученик с пика Цинцзин же, казалось, оставался совершенно невозмутим, моргнул пару раз и медленно вошёл в помещение “гостиной”, коридором объединяющей рабочие помещения и поместье Му Цинфана, в которое обычно запихивают Лю Юйганя по… причинам. Даже в проходной кровать организовали, да окна на три замка закрыли. Это могло быть шуткой, но оказалось жестокой реальностью.       Зеленоглазый плавно вошёл, почему-то создавая ассоциацию со змеем, вот только проследить чужую траекторию движения Юйгань не успел – подвела раненая нога, стрельнувшая болью.       Шень Цинцю как-то оцепенело замер, пронаблюдав за с грохотом вывалившимся из окна варваром, кажется, опять приложившимся головой. Может, он поэтому такой дуболом по жизни? В детстве головой часто бился? Хватило же мозгов опереться на больную ногу.       Цзю скользнул к окну, выглядывая и нависая над потирающим макушку Лю Цингэ. Ну, раз уж на то пошло… Шень ведь добропорядочный ученик, как он может не подпортить “планы” великого пока-не-Бога-Войны-Байчжань?       Лю невольно вздрогнул, когда на плечи легли холодные ладони и сжали тисками длинных тонких пальцев. Безболезненно, но достаточно прочно. Младший ученик поднял глаза, столкнувшись с холодным взором очей красного феникса.       Искра!       Буря!       Куда бежать?       Изверг с пика учёных просто приподнял бровь, совершенно не внемля ни молчаливым молитвам, ни чаяниям.       Шень Цинцю красивыми глазками не взять! Он подхватил юнца под плечи и шустро утянул неудавшегося беглеца обратно в помещение. Тяжеловат, как для тринадцатилетки!       Тот дёрнулся, подогнул ноги, но держать этого варвара никто и не собирался, так что Шень, как хороший старший брат, позволил байчжановцу рухнуть на пол, под звучное “ой” поганца. А сам захлопнул оконце, ну так, просто чтобы не сквозило, от греха подальше. – Ты чего это, целителя Му расстроить хочешь, а?       У Лю Юйганя мурашки по спине пробежали от холода в чужих глазах. Последний раз такие взгляды он только на лице матери видел и то далеко не в свою сторону. Юноша стоял со скрещенными руками, нависнув гранитной статуей, но явной угрозы в позе не наблюдалось, он даже осуждающим не выглядит, тем более учитывая весьма неформальную речь. Юный господин Лю подумал бы, что тот просто развлекается, но по безразличному лицу и этого не скажешь. Что говорить о голосе. Низкий, глубокий и ужасно тихий, почти нечитаемый. А ведь Лю Юйгань и раньше особой проницательностью не выделялся.       Вот только ответить на вопрос было нечем. Расстраивать Му Цинфана он совершенно не хочет, но и сидеть на Цяньцао сил нет никаких, ну не переносит он такого бездействия, нога как-нибудь сама заживёт и так уж почти целая. – Да не расстроится он… что со мной станется? Если на ногу не опираться… – Ты буквально только что из окна навернулся из-за этой ноги. – перебил оправдательную речь человек в зелёном, даже тона не повысив. – А кто в этом виноват?! – Ты.       Резонно. Обвинительная не прокатила.       Лю Юйгань досадливо прошипел. – Не говори лекарю Му. – он справедливо не хочет потом выслушивать. У Му шиди и так, кажется, уже есть чёрный список, в котором один только Юйгань и красуется. Ну или у него просто богатая фантазия, но лучше не проверять.       Вот только зеленоглазый просто бровь выгнул. – Как тебя зовут? – спросил он. – Лю Юйгань… – как-то неожиданно поступил вопрос, – А ты?.. – Шень Цзю. – опять перебил тот, так ещё и веером щёлкнул – А ещё у меня теперь есть имя преступника. Поздравляю, ты сам себя подставил.       У ученика с пика Байчжань аж глаза на лоб полезли. – Расслабься. – обнадёжил Шень Цзю, – Выдать я тебя могу и без знания имени, больно внешность примечательная, да и местоположение, если так посудить. – заключил тот.       Это не звучало как отмена приговора, Лю Юйгань уже может требовать апелляцию?! – Хм, я ничего не скажу, если ты не пойдёшь дальше расстраивать лекаря Му. Хотя, глядя на тебя я сомневаюсь, что ты хоть куда-то сможешь сейчас пойти. – “Апелляция не пригодится!” – радостно подумал, всё ещё сидящий на полу Лю Юйгань, уже мысленно обеляя Шень Цзю.       Глядя в сверкнувшие надеждой глаза с разрезом формы листа ивы, Цинцю не мог не подумать, что зря тот так надеется. Он бы обязательно поиздевался над чужой легковерностью, но сил видеть Лю Цингэ не было, так что чем быстрее тот сгинет с глаз долой – тем лучше. – Ладно, подъём. Развалился тут, понимаете ли. – Шень отмер, сделал полшага вперёд, но снова замер, просто переместив руки на бока. – Ты как старик ворчишь. – буркнул воин, поднимаясь, наконец, с пола и тут же думая, что там было не так уж и плохо.       Нога неприятно ноет, очень настоятельно не желая поддерживать тело в вертикальном положении, дорога до койки будто репейником поросла. Ещё и место неприятное, хоть и обусловлено практичностью. В обычные палаты Лю Юйганя особо не поместить, ибо он, пусть до сих пор и не получил от шифу любезного имени, в силу возраста, но уже формально объявлен наследником, а таковых обычно наблюдает либо лорд Цяньцао, либо его наследник, что, в случае Му Цинфана, практически одно и то же, ибо лорд поколения “Цзин” почил ещё до рождения самого Юйганя, успев дать Цинфану любезное имя и положив этим начало поколению “Цин”, так что, пусть тот и номинально их “шиди”, на деле куда более значим, чем большая часть прочих наследников. Вот только и глубже в поместье байчжановца не отнести. Причина проста и постыдна – из стыка основного медицинского крыла с поместьем сбежать сложнее, там окна всегда закрыты. Здесь, в гостиной, частенько бывают гости (один зеленоглазый вот, напротив стоит), а основная часть поместья Му Цинфана… Ну, шастать по чужому дому без спросу совесть не позволяет, это совсем уж невежливо и лекарь слишком хорошо это понимает.       Он бы остался здесь посидеть, компания сгладила бы неприязнь к нахождению на пике целителей, где только и можно, что сидеть без дела, да книги читать. Вот только есть ощущение, будто единственный доступный сейчас собеседник предпочёл бы остаться в одиночестве, а у Лю Юйганя не было никакого желания навязываться.       Юный Лю потянулся разминая спину и… просто стоял. Повисла какая-то неловкая пауза, в которой его так и сверлили нефритовые глаза, точно дыру посреди груди выжечь пытаются. – Чего стоим, ваша камера открыта, господин заключённый. – Шень Цзю указал закрытым веером в сторону прохода.       Лю Юйгань аж поперхнулся. Нет, от правды, в общем-то, не далеко, но не так же прямолинейно! – А ты что, новый надзиратель? – воин, всё же, не удержался от вопроса. – Потенциальный палач, если продолжишь в том же духе. – прозвучало до странного иронично, слишком двусмысленно для самого Шень Цинцю. Угроза мелькнувшая в голосе, впрочем, была показательно напускной.       Лю Цингэ, естественно, никаких подтекстов не заметил, подумав, видимо, что Цзю просто позовёт Му Цинфана и даже усмехнувшись с формулировки. Это справедливо, Лю Цин… Юйгань не совсем тот человек, которого знал Шень Цинцю. Да что там, они познакомились на два года раньше, чем он помнит, Цингэ и не Цингэ вовсе – это Юйгань.       С Лю Цингэ они познакомились на меж пиковых соревнованиях, в полуфинале, там же возненавидели друг-друга, а у Шень Цинцю в руках красовался духовный меч. Но Лю Юйгань никогда не слышал от Шень Цзю угроз, помимо совершенно не серьезных, шуточных почти, клинок Чэнлуань, столь же молодой, как и его хозяин, не сталкивался со старым, почти древним, клинком по имени Сюя.       Шень Цинцю проводил взглядом поспешно отступившего варвара, скользнул к обитой тканью лавочке у стены и практически упал на неё.       Учёный спрятал лицо в ладонях. Он определённо не был готов к такой встрече, вообще не планировал сталкиваться с ним так скоро, ну хотя бы не настолько незапланированно.       Видеть мертвеца живым казалось слишком странным. Одно дело встречать знакомых, которые тебя не помнят, как, например, Му Цинфан, но совершенно другое – человека погибшего буквально у тебя на руках. Оказалось, гораздо сложнее воспринимать бывшего мертвеца и его живую версию одним и тем же человеком.       В самом деле, а его ли это вообще место? Где он и кто он? Мысль, простая и незатейливая, что это вовсе не его мир, не его старые знакомые, не его родное тело, поразила какие-то глубины его существа иррациональным ужасом и беспомощностью.       Он отнял от лица руки, глядя на мелко подрагивающие пальцы и отчаянно старался сохранять дыхание ровным, а лицо невозмутимым. Он не в бамбуковой хижине, не достаточно в уединении. Хижины сейчас вообще, по сути, не существует.       А есть ли вообще какая-то разница, если даже это другой мир, а не просто его родной, откатившийся до определённой точки во времени? Можно ли говорить, что это совершенно другой Лю Цингэ, если до этого момента он переживал такой же опыт, что и его лорд Байчжань? А тот ли же самый опыт? У Шень Цинцю не было времени проверить этот момент, не успел пролистать биографии боевых братьев и сестёр, да и возможности пока не предвидится.       Но ведут себя все точно также. Кроме, пожалуй, всё того же Лю Юйганя, но этот поганец сейчас куда моложе того, что знал Шень Цинцю, да и основные черты сохранены неизменными. Он всё ещё выглядит как образцовый молодой господин с нежным лицом, честным до одури и не менее безрассудным.       Так есть ли на самом деле разница?       Или он просто нагнетает? Они в любом случае сейчас ему незнакомцы, будь это другие люди или просто те же самые в прошлом, всё пережитое либо не происходило, либо было стёрто. Да и что он мог бы сделать, если это кто-то другой, чёрт возьми?! Максимум, что приходит в голову – убить себя, просто чтобы не жить в чужом для себя мире, но это совсем безумие.       Всё это не имеет никакого смысла.       И, пожалуй, не должно. Шень Цинцю всё равно ничего не смог бы подтвердить. Всё, что ему остаётся – вертеться там, куда его закинуло, чем бы оно ни было.       Цзю мысленно хмыкнул.       Если встреча с варваром настолько выбила его из колеи, то в каком состоянии он бы оказался, будь на месте Лю Цингэ, например, Юэ Цинъюань?       Со смертью поганца Шень Цинцю быстро смирился, но очень долго разгребал ситуацию.       Он хорошо помнит этот день. Белые своды пещер Лин Си несли в своей сути нечто тревожное, будто вибрируя изнутри, а тело культиватора, словно камертон реагировало на волнения, нутром чуя неладное. Обычно приятная прохлада распространялась от облачно светлого, каменного ложа и проникала в глубь костей режущим морозом.       В какой-то момент со стороны донёсся всплеск ци страшной силы, выбивая окончательно из и без того шаткой медитации.       Тогда Шень Цинцю вздохнул, преисполненный раздражения и негодования, с досадой отмечая нарушившийся ток ци из-за резко прерванного уединения и уже какое-то время ощутимой тревоги в пещерах единства душ.       Эхо шагов гулко отскакивало от поверхности переливающихся бирюзой стен, слишком громко для Шень Цинцю, который и в гораздо, гораздо, худшем состоянии передвигался едва слышно. От того тревога нарастала пуще прежнего, будто само место кричало о чём-то неправильном.       Чем ближе он подходил к источнику бушующей ци, тем больше шума порождалось в священном для Цанцюн месте, тем ближе было собственное отклонение ци, непонятного происхождения. Тем сильнее становилась пробудившаяся ото сна мигрень. Страшная, сверлящая черепную коробку от висков, червями пожирающая на живую мозг, выклёвывающая воронами омертвелые остатки покоя.       Источником гремящей беды оказался, что не удивительно, Лю Цингэ. Истекающий кровью из семи отверстий, дышащий болезненно хрипло и, кажется, со свистом пробитого лёгкого, уже успел навредить себе достаточно, чтобы сколотое ребро помешало процессу нормального дыхания.       Итак, змей стоял супротив яростного зверя. То, что произошло нельзя было назвать ни боем, ни дракой, ни – простите его китайский, диалекта уличной крысы – пизделовом. Это было просто что-то страшное в самой своей основе, почти как война и тут не было и шанса на мировую. Под хруст костей, звук чьего-то рвущегося сухожилия (уже непонятно чьего, болело всё, причём у обоих), плеск крови, виду которой на белом полу Шень Цинцю мог бы восхититься при иных обстоятельствах, под звон стали, под всё это Цзю как никогда понимал – умрёт либо один из них, либо оба.       Что самое пугающее, он не мог даже предположить, как именно всё закончится. Его пессимистичная сторона склонялась к вере, что погибнут, всё же, оба. Вот так позорно, от отклонения ци, исток которого Цинцю не может отследить в собственном сердце или способе культивации. Ровно как и поверить в то, что Лю Цингэ совершил ошибку и что-то столь фатально нарушило процесс. Интуиция орала, что что-то здесь не так, но голова не переваривала ни единой мысли, будто разрушаясь изнутри.       Духовные вены словно коррозия разъедала, но его состояние было явно лучше, чем у Лю Цингэ. Надолго ли?       Даже если кто-то из них выживет, вероятно, совершенствование будет повреждено из-за воздействия ци второго, вот настолько разрослась их общая катастрофа.       В глазах в основном черным-черно, сознание совсем поплыло и если чуть ранее он всё ещё пытался помочь себе и боевому брату, то в какой-то момент он больше просто не смог сопротивляться. Старался, продолжал пытаться, но не мог.       Его главным врагом, как всегда, стало собственное тело и Цзю, не без иронии, гранью рассудка помыслил, что Лю Цингэ впервые почувствовал то же самое, что чувствует Шень Цинцю.       Вот уж, в самом деле “пещера единства душ”.       Казалось, всё это длилось вечность, время шло медленно, под ручку с агонией, да подстраиваясь под тягучий темп одной из своих чувственных спутниц.       А потом они валяются горячими телами на холодном полу, разбитые, изношенные, сломанные и израненные, единовременно, отчего-то, изнасилованные жизнью. Почти смешно, насколько по-разному они жили и насколько одинаков их конец.       И тогда Шень Цинцю правда, искренне верил, что они оба помрут.       Как возможно было даже мысль допустить, что выживет он, в то время как великий Бог Войны Байчжань сгинет.       Ну смешно же.       Как оказалось, наивность заразна, раз Шень Цинцю уверовал в столь простой и почти милый конец своего существования.       Какое-то время, лёжа без возможности встать, они оба были живы. Это было похоже на изощрённое издевательство. Цинцю пытался спасти Лю Цингэ и уберечь себя, даже осознавая, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но что ему оставалось? Он, пожалуй, и сам не знает. Бессмысленно задаваться такими вопросами.       Тогда его взгляд поймал Лю Цингэ. Почти по женски прекрасное лицо, состоящее из аристократично тонких и плавных черт искажала хмурая гримаса, говорящая о боли, лишь это и редкое, прерывистое дыхание говорило о крохах медленно вытекающей жизни в когда-то сильном и стойком теле воина. На фарфоровой коже, казалось, не осталось пятен чистоты, когда-то яркие, с искрой в их глубине, серые глаза казались тусклыми, но их обладатель смотрел в ответ, отчаянно пытаясь сосредоточиться.       Лю Цингэ боялся смерти, вероятно, гораздо сильнее, чем сам Шень Цинцю и при том умирал куда стремительнее. Сколько бы тот ни храбрился, но падать в приветливые объятия смерти всем страшно, в той или иной степени, даже если та – дорогой и желанный гость.       Шень Цинцю против воли жалел варвара. Лю Цингэ, пожалуй, не заслуживал такой участи, если он и должен был умереть, то только в бою. Так он, вероятно, хотя бы меньше смерти боялся. Шень Цинцю жалел его, а потому выдавил из себя: – Не бойся. – звучало приказом. Он хотел добавить что-то вроде: “тебе не идёт”, но не смог.       Горло сдавило, жалость означала некоторую степень симпатии и это оказалось разрушительнее, чем довлеющая над ними смерть.       Почти смешно было то, что Лю Цингэ прикрыл глаза, словно какие-то слова – совершенно глупые и бессмысленные, никто так, мать его, не утешает – правда успокоили чужую душу. Не сильно, но всё же.       Тот будто хотел что-то сказать напоследок, но ни единого слова не сумело сорваться с окровавленных уст, лишь кашель.       Это был последний. И со вздохом, широкая грудь окончательно замерла.       Именно такой Шень Цинцю запомнил смерть великого воина, и именно такой Лю Цингэ чуть ли не ярче всего отпечатался в памяти.       Казалось, исключительно в насмешку Цзю остался в живых, отделавшись сильными повреждениями рёбер и левой руки, в остальном относительно по мелочи.       Куда позже Шень Цинцю встал, действительно потратил время на приведение себя в какой-никакой порядок, наложив заклятие отвода глаз, просто потому что на затратную иллюзию ци не хватало, на заметные под новой одеждой (которую всегда носил с собой в рукавах цянькунь) повреждения.       Шень Цинцю не скорбел и не плакал. Сложно сказать, чувствовал ли он хоть что-то по поводу чужой смерти.       Но установил в удалённой, запретной для остальных, части пика маленькое святилище, чуть в стороне от основного алтаря, куда он устанавливал таблички с именами тех, кого некому вспоминать, где изредка возжигал им благовония и бумажные деньги. Было бы несколько неуместно размещать портрет столь известного человека рядом с безызвестными покойниками. Хотя это тоже вызывало своеобразную жалость, от которой Цинцю отмахивался, ибо ему казалось, что алтарь Лю Цингэ выглядит одиноким и, возможно, он бы смотрелся лучше рядом с остальными.       Но не имеет смысла переживать о чувствах мёртвых, хоть он, кажется, и занимается этим чаще, чем думает о чувствах живых.       И всё пошло своей чередой. Просто стало больше всеобъемлющей скуки. Лю Цингэ стал чем-то вроде скверной привычки, отвыкать было сложновато. Впрочем, может это он сам был чужой скверной привычкой, учитывая, что в их дуэте "плохим" назвать можно только самого Шеня? Как знать.       Он знал одно, интуиция подсказывала, что у того инцидента был катализатор. Этому были доказательства, да и не мог кто-то вроде бога войны вот так скончаться.       Поиском причин, желательно, и в этой жизни заняться.       Ещё до смерти Лю Цингэ.       Размышления прервал тихий скрип двери и лёгкие шаги, которые Шень Цинцю при всём желании не смог бы не узнать.       Му Цинфан, кивнув учёному, прошествовал к “камере” Лю Юйганя, который, если верить слуху Шень Цзю, аж подскочил преисполненный надежд, которые лекарь пресёк мгновенно. – Поумерь пыл, Лю шисюн, клянусь, ты отсюда не сбежишь, пока полностью не исцелишься. – Рёбра зажили, нога почти тоже, сколько мне ещё тут торчать? – Лю Юйгань был преисполнен возмущения. – На такой ноге, чтобы у тебя вновь рёбра треснули долго ждать не придётся. Ци – не панацея, Лю Юйгань. – лекарь встал в проходе, уперев руки в боки, читая тому нотации, такое чувство, будто вот-вот и оттягает поганца за уши, – В тебе много энергии ян, но открытый перелом, это тебе не трещина, за недельку не заживёт.       Со стороны мелкого послышался категорически недовольный, страдальческий звук, практически рассмешивший Шень Цинцю. Бедолага, Лю Цингэ всегда был немного (ну или не немного) не в меру энергичен, сейчас ещё и возраст своё берёт, а тут его уже как минимум неделю держат на одном месте, где из развлечений только редкие посетители, да книги, к которым тот особой тяги не питает. Тем более, учитывая, что мальчишки его возраста в целом куда больше интересуются чем угодно, кроме нудной учёбы с бумажками.       Му Цинфан, кажется, что-то оставил байчжановцу, а после вышел к Шень Цинцю, коротко извинившись за задержку и кивнув головой в сторону выхода.       Цзю молча поднялся и пошёл за лекарем, уже догадываясь, куда его ведут.       Они вышли на узкую тропу, огибающую мед. блок и поместье крупным крюком. Шень Цинцю всегда тихо поражала структура этого места. “Сшиты” жилые помещения с рабочими были по инициативе самого Му Цинфана, причём заметно, что это произошло гораздо позже, чем были построены основные здания. Поместье гораздо меньше медицинских помещений, расположены они углом и вместе отдалённо напоминают огромный муравейник вида Пу Му, упорядоченный и огромный, и столь же шумный время от времени, да и созвучие с местным управителем есть…       Где-то за основными крыльями, во внутреннем дворе, находятся ученические общежития, а ещё чуть дальше – дома старейшин и мастеров залов, само обучение проходит непосредственно в мед. блоке. Там же, рядом со внутренним двором, находятся сады и теплицы, ну и небольшой декоративный сад с шелковицей, отсылающей к древу Фусан.       Вот только их путь лежит в сторону подальше от активной деятельности пика, в сторону небольшого соснового леса, так любимого Му Цинфаном.       Шень Цинцю эту любовь искренне понимал, вечнозелёные деревья окутывали пространство приятным запахом, бросали плотные тени, даря прохладу в жаркие дни. Шествуя по узкой тропе, ты словно погружаешься в совершенно иную атмосферу, полную глубинного покоя, средь вековых сосен. Иногда Шень приходил к лекарю в дождь или аккурат по его завершению и это, пожалуй, отдельный вид эстетического удовольствия. В самом центре находилась прогалина с крытой беседкой, вокруг которой в ручную была высажена ночная сцилла (небольшие соцветия светло-фиолетовых цветков с шестью лепестками), выполняющая просто декоративную функцию и не используемая в медицине, в отличии от той, что растёт в теплицах.       То, что Му Цинфан привёл его именно сюда льстило, в каком-то роде. И заставляло в очередной раз немного восхититься умением лекаря читать атмосферу и… “нужды” пациентов, скажем так. И говорило об огромном опыте работы с людьми, чего самому Шень Цинцю, пожалуй, несколько не хватало. – Так… – начал лекарь, присаживаясь на лавочку в беседке, – По какому конкретно поводу Шень шисюн решил обратиться именно к этому лекарю?       Вместо десятка слов, Цинцю просто протянул запястье.       Как и полагал Цзю, у Цинфана не заставило много времени понять, где проблема, судя по быстро посмурневшему выражению лица. Н-да, пожалуй, тяжело не испытать очередной прилив разочарования. По сути ведь, он сам загнал себя в тотально замедленное совершенствование, просто из-за убеждений У Янцзы, просто из-за собственной подозрительности ко всему сущему, так что и в культивации просто давил до самого конца, упорствуя там, где стоило бы сделать паузу, ради как раз-таки большей скорости и эффективности, за которыми так гнался. Му Цинфан был единственным из боевых братьев, о котором Шень Цинцю не мог сказать ничего плохого и с которым не связано неприятных воспоминаний, тем не менее, на построение хоть сколько-нибудь доверительных отношений ушёл не один год. Так что к моменту, когда тот обнаружил что-то неладное было уже откровенно поздно и выводить закрепившиеся в меридианах загрязнения оказалось в сотни раз сложнее, чем это было бы на ранних стадиях совершенствования.       Небеса, да Шень Цинцю просто олицетворение просранных к чертям собачьим великолепных духовных корней.       Как будто раньше это не было очевидно. Сюрприз, нет, для Цзю не было. Кто же знал, что позднее начало не то чтобы сильно влияет на будущие достижения на тропе совершенствующегося как, ну знаете, физическое и духовное состояние? В конце-концов, многие из предыдущих поколений начинали к тридцати, а ещё столетие назад оптимальным возрастом считалось двадцать лет. Из-за этого, конечно, путь до сформированного золотого ядра и бессмертия занимал больше времени, но ни у кого язык не повернётся сейчас назвать этих людей не достигшими вершин своего потенциала. И вот, вроде, совершенно очевидные вещи, лежат на поверхности, но ни сам Шень, ни Ши Цзиндань ничего не заподозрили, при том, что второй – обладатель жизненного опыта длинной в несколько столетий. Вот только они оба крутятся в немного другой сфере, нежели лекари, да и свойство всё усложнять даёт о себе знать, тут уж ничего не поделать.       Му Цинфан же был немного… неприятно удивлён. Пожалуй, хорошо, что он привёл относительно новоявленного боевого брата в зону, куда без его дозволения вход закрыт. Такие вещи в местах с лишними ушами не обсуждаются.       Нет, он не осуждает, сам Му Цинфан был слегка вне закона некоторое время, его в своё время спасли лишь выдающиеся целительские способности и упорная защита покойного лорда Цяньцао, с которым они впоследствии сдружились, так что, по итогу, лекарь Му остался даже в выигрыше.       В чужие духовные вены (уже весьма нестабильных, к слову, из-за физических повреждений, которые, видимо, подлатать не успели) вплетена тьма. Последствия тёмного совершенствования, причём с использованием трупной ци, порождаемой мертвецами, в отличии от того же демонического совершенствования. Возможно, результаты экспериментов демонического культиватора, пытавшегося понять:”а можно ли?..” и проверивший. Как видно, можно, причём, как подмечает Цинфан, более эффективно, чем с прямым подражанием демонам. Впрочем, это же дело усложняет. “Мертвечина” к человеку ближе, чем порождения вовсе другого царства, как следствие – ци попросту сливается, в попытке не позволить мёртвой ци, подобно трупному яду, отравить и разъесть меридианы изнутри. Лекарь осмелится предположить, что летальный исход не наступил по двум причинам: во-первых, изначально очень сильные духовные корни, а второе вытекает из первого – в теле уже была природная ци и “пациент” мог её использовать. Вот и вся разгадка, впрочем, было бы интересно узнать как именно происходил процесс культивации и какова была конечная цель, но эта тема разговора на другой раз.       В целом, ситуация поправимая, но если они не хотят тормозить совершенствование (а Цинфан полагает, что они не хотят), так ещё и подвергать Шень Цзю опасности и частым отклонениям ци, ибо тёмная её часть может начать образовывать “тромбы”, нужно придумать как работать с исходником, а не пытаться расслаивать ци, идя классическими путями. Она уже изменила свою структуру, но у лекаря есть пара мыслей о том, как придать всему этому огранку, но нужно время, активное участие Шень Цзю и материал для исследований. Му Цинфан, конечно, не уважает эксперименты на людях, но если ученик с пика Цинцзин согласится, то это станет его спасением. Всех рисков это не исключает, мы говорим о трудносовместимых субстанциях, но это всё ещё менее смертельно опасно, чем регулярные отклонения ци, как минимум потому, что духовная система Шень Цзю уже адаптировалась к своему нынешнему состоянию. Максимум, это повлияет на исцеляемость, но свои преимущества должны быть, тем более, это всё ещё можно будет считать светлым совершенствованием, ибо планируется активное использование природной ци. Единственное, могут возникнуть проблемы с балансом инь-ян, с перекосом к активному началу, и без того более сильно выраженному у Шень Цзю, но это, в целом, можно компенсировать. Ну да не стоит загадывать, они даже не начали.       Пожалуй, не сиди ученик Шень сейчас прямо перед лекарем, вполне живой физически и почти здоровый, Му Цинфан подумал бы что тот уже наполовину в гробу. Ну и прецедент, конечно.       С физического здоровья и стоит начать. Тут всё гораздо проще, есть несколько неправильно сросшихся костей, не в самых критических местах, разве что, одно из рёбер может стать неприятной помехой, а так ничего критического, разве что процесс повторного сращения может оказаться болезненным. Ну как может. Будет.       Единственное, есть повреждение голосовых связок, возможно, воздействием на акупунктурные точки, но это уже не поправить, да и речь у Шень Цзю вполне ровная, чёткая и слышимая, максимум, кричать не стоит – голос легко сорвётся, а в остальном организм сам уже восстановил, что мог. Лезть в чужую жизнь Му Цинфан не намерен, Цзю сам расскажет, если сочтёт нужным, хоть и не может сказать, что ему совсем не интересны некоторые обстоятельства.       Итак, путь намечен: сначала кости, а потом уж разработка наиболее безопасного способа культивации. Незатейливо, зато кратко и по сути. Так он и предложил.       Шень Цинцю, конечно, немного в шоке с происходящего, но искренне доволен своим решением посетить Му Цинфана. С ним и вправду легко работать. Ему буквально открылись пути, о которых в прошлом он и помыслить не мог. Да и сам факт чего-то совершенно нового безусловно манил, просто как учёного.       На самом деле, вопрос объединения разных путей совершенствования, как человека, побывавшего с обеих сторон пути, интересовал его ещё со времён, когда он впервые встретил вылезшего из бездны щенка. Но тогда ему было откровенно не до этого, да и у полудемона всё было гораздо проще – в результате плотного смешения кровей у того образовалась сдвоенная система почти не пересекающихся меридиан, но что до тех, у кого всего одна система духовных вен, даже если она вмещает громадные запасы ци? Как оказалось, эксперименты У Янцзы – пусть и были направлены совершенно не на это, а просто на попытки использовать другой вид энергии – дали вполне чёткий ответ. Природная ци, которую используют праведные совершенствующиеся, развивающие в себе человеческие энергетические начала, не может сосуществовать с демонической ци, имеющей попросту другое начало, а значит и в ситуации, отличной от полудемонического происхождения, их одновременная культивация невозможна.       Но что насчёт мёртвой ци, имеющей как раз таки природное происхождение? Тут уже поинтересней, ибо в обычном состоянии она для человека почти столь же ядовита, как поглощение трупного яда. Однако, если человек уже имеет в себе какой-никакой запас природной ци, то, как оказалось, она может, при определённой удаче и физической предрасположенности, защитить от воздействия мёртвой ци, путём банального слияния с ней. Как оказалось, одна незаконная деятельность (чародейство, коим считается использование ци без зачисления в одну из школ, ака их с Юэ Ци детские “фокусы”), уберегла его от смерти от другой незаконной деятельности.       Какова ирония жизни, а.       Ну, никто и не говорил, что будет просто, жизнь с самого его рождения расставила все точки и лёгкости не обещала.