Диковинный недуг кравчего

Всю ночь шел мелкий дождь, то переставая, то припуская вновь, и небо с самого утра было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами. Хмурое настроение Государя вполне соответствовало погоде. На днях было завершено одно весьма туманное и непростое дело о государевой измене, которое тянулось почти с февраля. Малюта, своими методами, и помогавший ему теперича Максим — своими, более гуманными, таки вытянули из злоумышленников необходимые показания. Далее был суд, и вот на сегодня назначена была казнь изменников.  Поскольку казнили троих опричных, виновных в «государевом преступлении», с семьями и холопами, царь счел своим долгом присутствовать на этой казни. Баб со чадами и слуг он планировал помиловать, дабы явить народу царское милосердие. Иван Васильевич знал, что про него ходят слухи, особливо у иноземцев, будто он наслаждается жестокими казнями, выдумывая для осужденных самые изощренные виды мучений. Но правдой это было лишь отчасти — сердце государя болело о том, что среди опричников, среди самых ближайших, и то уже проросли ростки измены. Хотелось ему лишь выкорчевать эту заразу, да так, чтоб и другим, глядя на муки и смерть осужденных, было неповадно нарушать порядок и посягать на его власть. Выдумки и фантазии Ивану Васильевичу было не занимать, а потому и про сварение в кипятке, и про посажение на кол или на бочки с порохом  — все было чистой правдой. Но не тешился этим царь; в том видел он свой государев долг.  Покуда немой Митрошка помогал Ивану облачаться в смирное монашеское платье игумена, в царские покои тихо, будто кот на мягких лапах, проскользнул Федька. Мысли о его загадочной болезни еще более удручали государя и портили и без того плохое настроение. Басманов был сегодня в опричном черном платье, и фарфоровая кожа его на фоне черного бархата казалась бледнее обычного. — Как ты чувствуешь себя сегодня, радость моя? — ласково спросил Иван. Однако Федька, чутко различающий оттенки голоса государя, вдруг растерялся от этого простого вопроса. Чудилось ему, что слышится за этой лаской что-то еще. Впрочем, он быстро убедил себя, что ему всего лишь показалось.  — Благодарствую, батюшка, — неуверенно отозвался Басманов, пряча глаза, — вроде как здоров, слава Богу… вот токмо в ногах слабость какая-то… да голова кружится… Иван взглянул на него внимательным, обеспокоенным взглядом. Прижал к себе, поцеловав в лоб и поднялся, готовясь выходить.  *** Место для казни в слободе было вымощено свежими деревянными гладко оструганными досками, которые впитали в себя влагу, отдавая в воздух аромат мокрой древесины. Виселицы были установлены на высоком помосте, чтобы любопытствующему люду все было видно как на ладони. На другом возвышении, оббитом алым сукном, стояло кресло для царя.  Ивану хотелось поскорее разделаться с этим неприятным делом, а потому он не медлил. Глядя на пеструю толпу, что при виде царя пала ниц, произнес речь, обличая изменщиков и предостерегая других от крамольных мыслей. После этого Малюта зачитал приговор, а палачи готовы были уже привести его в исполнение. Но тут за своей спиной, где стояли высшие опричные чины и приближенные, государь услышал шум и какую-то возню. Внимание народа тоже было отвлечено от казни, в толпе послышались шепотки и смешки. Царь обернулся и увидел именно то, что ожидал увидеть — Федька вновь потерял сознание, и стоявший рядом Максим Скуратов вынужден был подхватить его подмышки, удерживая от падения. Максим растерянно смотрел то на государя, то на отца, не понимая что ему делать.  Иван Васильевич не стал прерывать казнь. Равнодушно окинув бесчувственного Басманова взглядом, он поманил к себе Малюту и что-то прошептал ему на ухо. Тот кивнул и, тот час же оборотился к сыну, помогая приподнять Федьку за ноги. Старика Басманова, который тут же кинулся помогать, государь строгим взглядом пригвоздил к месту. Вдвоем Скуратовы спустили бесчувственного Федора с помоста и понесли его в государевы покои, как то и было приказано. Благо место казни в слободе устраивали недалеко от дворца.  Малюта был крайне недоволен миссией, возложенной на него царем, и беспрестанно ворчал: — Федора твой как есть баба — чуть что чувств лишается! Таскай его теперь! — Батюшка! Ну не виноват же Федя, что хворь на него такая напала! — пытался остудить его недовольство Максим, щеки которого вспыхнули алым при слове «твой», — он сам измучался ужо!  — Ага! Измучался! Тяжеленный, как бревно, — закряхтел Малюта, — не хватало спину сорвать, этого дурня таская. Они как раз пересекли двор и подходили уже к высокому резному крыльцу, которое вело в государевы покои. Старший Скуратов развернулся и попятился назад, чтобы начать подъем по ступеням.  — Отец! Давай уж я первым пойду, а то негоже как-то ногами вперед, как покойника, заносить, — пропыхтел Максим. Он был уже весь красный и тяжело дышал. Нелегко было нести совершенно расслабленное тело, а могучей силой государя обладали немногие. Максиму надо было еще и удерживать Федькину голову, чтобы она не откидывалась назад.  — Этот покойничек нас всех переживет! Отожрался у себя на поварне! — не унимался Григорий Лукьяныч, тоже пыхтя и неуклюже разворачиваясь, пропуская Максима вперед, — А мы носи теперь эту тушу! — все свои слова он щедро сдабривал отборной бранью. — Батюшка, ну зачем ты так, — начал Максим, но договорить ему не удалось — зацепившись каблуком за одну из ступенек крыльца он споткнулся и полетел вниз, не выпуская из цепких рук Федьку и сминая своего отца, который только и успел, что крепко выругаться, прежде чем оказался лежащим на земле под тяжестью двух молодых опричников. Благо поднятся они успели всего на несколько ступенек, а потому полет был недолгим. Падение, видно, произвело лечебный эффект, потому что первым пришел в себя лежащий в пыли Басманов. Малюта с кряхтением поднялся и сел, потирая растущую шишку на лбу — он уже даже не ругался, а только сплюнул от досады. Максим, приземлившийся сверху, пострадал меньше всех и только в ужасе переводил взгляд с отца на Федора и обратно.  — Батюшка… Федя… — пролепетал в испуге Максим,— простите, это все я… нечаянно… Федя, ты… тебе лучше? Идти можешь сам? Федька, как видно, был в ярости. Лицо и одежда его были в пыли, в волосах застрял какой-то мусор. Сверкнув злым взглядом на Скуратовых, он резво поднялся, будто и не лежал только что без сознания. Отряхивая пыль с черного кафтана и потирая ушибленную руку, он прошипел: — Угробить меня решили? И ты, Максимка?! Не выйдет! Не на того напали!  Басманов круто развернулся на каблуках и хотел было гордо удалиться, как вдруг почувствовал, что кто-то ухватил его железной хваткой за плечо.