Способный на поступки обречён быть любимым

      Я не помню, как дошла домой. Ноги сами двигались, голова гудела, а в груди — сухо, пусто, беспорядочно. Лампа над головой светила слишком ярко, будто хотела высветлить все мысли, спрятанные в глубине черепа. Я сидела на краю кровати, немигающим взглядом уставившись в никуда. В комнате тепло, почти душно, но мне всё равно было зябко.       Голова продолжала заполняться бесконечным потоком мыслей, от которых на душе становилось тяжелее. Я оттолкнула его. И теперь всё в теле дрожало от этой мысли. Пальцы цеплялись за край пледа, вцепившись так, словно это спасение. В голове, словно винил в граммофоне, крутилась одна и та же фраза: я оттолкнула его.       И в этом было… сожаление. Но в то же время трезвая часть головы понимала, что так было правильнее. Так было нужнее. Мы оба действовали на эмоциях, отдавшись внезапно наплыву чувств. Всё произошло слишком резко, слишком сразу, как лавина, что срывается со склона и несётся, не давая ни выдохнуть, ни укрыться.       Внутри меня всё ещё чувствовалась глуха обида, притаившаяся внутри. После недосказанности в тот вечер, за его неуверенность, за то, как я не могла найти себе места, находясь в этой же комнате. А теперь он врывается так резко, взрываясь ревностью, пытаясь расставить все точки самостоятельно. И это чувствовалось, как плевок в душу. Он не считался с моими чувствами.       Я хотела этого, я почти не сопротивлялась и даже тянулась. Но в то же время чувствовала испуг, что не справлюсь с этим чувством. Слишком много во мне было не прожито, не проговорено, не пережито. Я слишком часто действую на эмоциях, и слишком часто корю себя за это, захлёбываясь в слезах из-за собственной глупости. Как бы мне не хотелось быть рядом с ним, сначала я должна была понять, что именно движет этими чувствами.       Медленно поднявшись с кровати, я подошла к зеркалу. Свет лампы отбрасывал на лицо холодный блеск. Я глядела в отражение и почти не узнавала себя. Щёки бледные, губы чуть припухли, и я машинально дотронулась, проведя по ним пальцами. Взгляд скользнул чуть в сторону, разглядывая темновато-красный след на изгибе шеи. Багровый, ещё влажно-яркий, словно он оставил его только что. Пальцы аккуратно провели по нему, и я чувствовала, как кожа всё ещё тянула, ныла.       Это след был словно доказательством того, что он коснулся меня и оставил часть себя на мне. И мне стало плохо. Не от самого засоса, а от того, как сильно я этого хотела, но не могла принять. Я зажмурилась, пальцы снова задрожали, а на глаза навернулись слёзы, но не вышли. В этот момент я услышала стук в дверь.       — А вот и я! — в комнату влетела Сумико, с растянутой улыбкой до ушей, с пакетом в руках. — Ну что, снежная королева, похоже у тебя там лёд с лавой содрогнулся?       На губах невольно растянулась улыбка. Идея позвать подругу к себе и излить ей душу теперь казалось не глупой, а действительно неплохой, ведь Сумико своим позитивом вытащит из болота даже самого депрессивного человека. Мы молча расселись на полу, и девушка стала копошиться в пакете.       — На, держи. «Девяносто процентов какао и немного любви». Должно помочь от тупых парней, слёз и желания взорвать мир.       — Надеюсь, не обман, иначе миру придёт конец, — приняла я из её рук упаковку, кладя на стол.       — Ну и что там с твоим принцем на нервах? Он сделал что-то… непоправимое? — она сощурила глаза, пристально смотря, словно выискивая ответ.       Я замялась, хмуря брови, но так и не нашла что ответить. Сумико не настаивала. Лишь потянулась вперёд, аккуратно, но решительно и прежде, чем я поняла, что происходит, она отодвинула край свитера в сторону, оголяя левую часть шеи.       — Ну ничего себе, — смешок слетел с её губ, а глаза загорелись непонятным для меня огнём. — Это у нас что, художественное произведение? Или Куроо-сан решил автограф оставить?       — Сумико! — я отдёрнулась, покраснев до ушей.       — О, а вот и лёд тронулся. Признавайся давай, целовал? — хитро играя бровями, поинтересовалась она.       — Неважно, — буркнула я, пока перед глазами ярко вспыхивали картины тех самых моментов.       — Важно. Даже очень! Это исторический момент. Первый поцелуй!       — Радуешься так, словно с тобой произошло, — усмехнулась я.       — Ещё бы! Знаешь, как долго я ждала, когда вы двое наконец обзаведётесь мозгами, — буркнула она, закидывая чипсину в рот. — Считай, у меня праздник.       — Хоть кому-то радостно.       — Но всё же, — она в миг стала серьёзнее, поглядывая с напряжённостью. — Ты выглядишь так, будто в тебе разом дерутся чувства, гордость, вина и желание провалиться сквозь землю.       — Просто всё было слишком резко, — взгляд опустился на стол. — Он пришёл и это всё сразу, как удар по голове. Я не успела понять, хочу ли я… готова ли. А потом… — тяжёлый вздох сорвался с губ, пока слова слипались. — Я всё же его оттолкнула. И вроде правильно поступила, а вроде…       — …жалеешь? — тихо спросила Сумико. Я не ответила, просто смотрела перед собой. — Почему ты сомневаешься?       — Я… я не знаю, — честно призналась я. — Просто ощущение, словно всё идёт слишком неправильно. Не по порядку.       — Как это понимать? — её брови чуть приподнялись.       — Мне не хочется больше убегать, — начала я. Голос чуть дрогнул, но я держалась. — Но и прыгать в омут с головой… не могу. Понимаешь, мы рвёмся куда-то, когда ещё не вышли из старой боли, — она медленно кивнула, слушая. — Я не могу шагнуть в новое, пока… не вымыто старое.       — Это что-то, что произошло в детстве? — аккуратно поинтересовалась она и я утвердительно кивнула. — Я раньше спрашивала, но ты всегда съезжала с темы. Может… сейчас расскажешь?       Я замолчала. Пальцы сжались на подоле пледа. Глаза забегали по столу, пока мысли начали уносить куда-то совсем далеко. В тот жаркий день, когда мы впервые познакомились. Воспоминания:       Я не помнила многих деталей из того лета. Не помнила, какая была температура, во что я была одета, какие игрушки таскала с собой по улицам. Но один момент, — чёткий, будто вырезан из стекла — до сих пор жил во мне.       Небо тогда было ослепительно голубым. Воздух — густым от жары и цветочной пыльцы. Ноги несли меня через двор к Кенме, с баночкой в руках, внутри которой ползал жук-носорог. Захваченная, счастливая, с розовыми щеками. Дни, когда я могла приезжать к младшему брату, были наполнены весельем.       — Кенма! Смотри, какой красивый жук! У него рожки, как у динозаврика! — выкрикнула я, резко останавливаясь возле него.       Я тогда и не сразу заметила, что за калиткой стоял мальчик. Высокий, с чёрной торчащей шевелюрой, поглядывающий на нас странно оценивающим взглядом. Не пугливым, не враждебным, а скорее ошарашенным. Словно он увидел что-то не из этого мира. И этим «что-то» почему-то оказалась я.       — Это мой друг, Куроо, — робко пробормотал Кенма.       Я тут же шагнула ближе, нисколько не задумываясь. Подала себя так, как умела — прямо, громко и с улыбкой.       — Меня зовут Сакураи Реджина! Эй, а у тебя волосы специально так уложены?       Он моргнул, удивлённо, совсем не ожидая такой внезапности. После ответил неуверенно, с лёгким смущением, опуская взгляд:       — Нет… они сами так укладываются, когда я сплю.       Что-то в его голосе мне понравилось. Он был неуверенным, но не трусливым. Я же была его полной противоположностью.       — Хочешь подержать? — я протянула ему банку. — Только аккуратно, он боится, если трясти.       Когда он взял банку у меня из рук, наши пальцы едва соприкоснулись. И тогда, на короткий миг я почувствовала, будто что-то в нём дрогнуло. Что-то очень тонкое, будто застывшее в воздухе. Но в детстве я не могла дать полноценное понятие этому и просто отметила, что он слегка странноватый. Но интересный.       Те дни казались вечными. Я, Кенма и Куроо почти каждый день встречались у них во дворе. Поначалу просто сидели на траве, ловили жуков, строили «секретные базы» из ящиков, которые мастерили Кенма с отцом. Потом начали бегать по району, забавляясь всем, чем возможно.       Я запоминала Куроо не как «нового соседа Кенмы», а как того, кто таскал за мной рюкзак, если он был тяжёлый. Кто хмурился, когда я задирала мальчишек постарше. Кто каждый раз оставался со мной играть дольше всех. Припоминается, в детстве он был довольно молчаливым, но я видела, ему было хорошо рядом со мной.       Потом стали появляться и другие дети. Моя бывшая одноклассница, Хироми, затем младший брат её подруги, после соседи с другого конца улицы. Мы не искали компанию — она находила нас сама. Я легко сходилась с ними. Лидером во всём я была с самого детства. И дети всегда начинали звать в «главные» в любой игре.       Я не пыталась быть важной, просто любила играть, организовывать, заводить. Я умела смеяться и, кажется, делала это громче всех. Мы стали толпой. Десять, пятнадцать, двадцать человек. Кто-то приходил, кто-то уходил. Только Куроо и Кенма оставались в центре моего внимания. Но в один момент Куроо… словно стал меньше говорить. Чаще отводить взгляд и реже смеяться.       Тогда для меня это было неясным. Мне казалось, он просто устаёт или грустит. Или просто он такой сам по себе, более тихий. Иногда он даже не играл, а просто сидел в сторонке, наблюдая за тем, как я веду всех остальных за собой.       Иногда я ловила его взгляд, такой тёплый и глубокий одновременно. Он не был, как у Кенмы. В нём было что-то… странное. Чуть напряжённое и словно обиженное. Но он всегда улыбался, если я замечала и отмахивался со словами: «всё нормально». И я верила.       Я не сразу заметила, когда именно началось это «что-то». Это не был один конкретный день, не момент, не ссора. Скорее едва уловимое ощущение. Словно укус комара — сначала просто зудит, а после не даёт спать. Мы всё так же гуляли, я так же смеялась, болтала, тащила за собой полрайона веселиться.       Но Куроо становился всё тише. И далеко не в том смысле, как Кенма. Тот всегда был тихим — это его привычное состояние. А у Куроо тишина казалась слишком натянутой. Словно струна. Он стал отвечать коротко, реже смотреть в глаза, а когда я подбегала, тянув за рукав со словами: «эй, пошли за мной!», он шёл, но слишком неохотно.       А после он и вовсе перестал звать меня гулять. Если раньше почти каждый вечер Кенма или он заглядывали к нам с фразой: «пойдёшь гулять?» — то теперь я слышала об их выходах случайно, от других детей. Иногда он даже не подходил, не здоровался. Сидел с Кенмой на ступеньках, будто упрямо смотря в другую сторону, когда я появлялась с кем-то.       В его взгляде было что-то новое, острое, как царапина, которую не видишь, но чувствуешь. Я помню, как одна подошла ближе, присела рядом, собираясь что-то сказать, пошутить, пнуть его носком сандалии, как всегда. Но он просто встал и ушёл. Сказал, что забыл, что надо домой.       Я осталась сидеть на тех самых ступеньках с вопросом: «что я сделала не так». Будь это кто-нибудь другой из нашей компании, я бы даже не обратила внимание. Потому что никто меня не интересовал так, как он. Ответ так и не пришёл ко мне, ведь я даже не ссорилась с ним. Он просто начал исчезать, молча, не озвучивая причин. И почему-то именно из-за этой молчаливой пустоты было вдвойне больнее.       Жизнь продолжала неуловимо быстро протекать. Снова шум, беготня, чьи-то крики, хохот. Снова жара, липкие ладоши, растрёпанные волосы. Но было не как раньше. Куроо стоял в стороне, а на лице натянута маска, которую даже могла я различить в том возрасте. Вялое равнодушие, прикрывающее то, что не хотел показывать. А я снова пыталась втянуть его в игру.       — Эй, Тецуро, ты за нас или против нас? — выкрикнула я, катая мяч ногой. — Без тебя команда будет в минусе!       Он не ответил. Мои брови нахмурились, и я подбежала ближе, чтобы попытаться как обычно втянуть его в игру через смех.       — Или ты теперь слишком взрослый, чтобы играть с нами?       Он продолжил молчать. Я шагнула ещё вперёд, пытаясь пнуть мяч в его сторону, чтобы заставить включиться. Но в тот момент он резко оттолкнул мяч в сторону, с такой силой, которой я от него точно не ожидала.       — Ты всегда должна быть в центре, да?       — Что? — я замерла, ошеломлённо смотря.       — Всегда тянешь одеяло на себя. Всё и все за тобой. Даже Кенма, даже я…       Всё вокруг будто на секунду стихло. Я приросла к земле, не в силах ни двинуться, ни сказать что-либо. Кто-то в стороне прыснул, а кто-то замер с приоткрытым ртом.       — Если тебе не нравится, ты мог бы просто сказать!       — Не нравится, — ответил он, хмуро сощурившись. — Ты не замечаешь никого вокруг, кроме себя.       В голе запершило. Я не знала, что сказать. Было чувство, словно весь двор смотрел прямо сквозь меня. А Куроо… просто развернулся и ушёл, не оборачиваясь. И я осталась стоять на солнечном дворе, среди кусков нашего общего лета, треснувшего пополам.       После той ссоры мы больше не общались. Совсем. Словно вытолкнули из круга жизни друг друга. Я всё ещё играла во дворе, водила детей за собой, смеялась, дёргала Кенму, когда он слишком долго играл в приставку. Но всё это было слишком неполным.       Каждая игра, каждый победный крик, каждый новый «отряд», который я собирала — всё это сопровождалось пустотой сбоку, будто кто-то должен был стоять там, рядом. Кто-то с тенью под глазами и вечно растрёпанными волосами. Но он больше не приходил. Кенма чувствовал это напряжение. Я замечала, как он порой застывал, глядя то на меня, то в сторону проходящего мимо Куроо, словно не зная, куда податься. Но он не вмешивался. И я была благодарна за это.       Средняя школа началась… иначе. Больше классов, больше людей, больше правил. Я пошла в ту же школу, что и он. Так получилось. И я решила, что это ничего не значит, что это простое совпадение. Что прошлое — в прошлом. Хоть среда обитания чуть изменилась, однако моё умение врываться в первые ряды никуда не делось.       Я вошла в ученический совет, занималась организацией школьных мероприятий, заводила связи. Я вновь стала центром. Шла вперёд, чтобы не останавливаться, потому что, стоя на месте я снова чувствовала его тень у себя за спиной. Но он тоже изменился. Даже слишком.       Тот Куроо, которого я знала в детстве, часто смотрел в пол. Был сжатым, неловким, будто боялся сказать что-то не то. Теперь же он стал громким, уверенным. Вокруг него всегда были люди и компании. Он шутил, хлопал по плечам, засучивал рукава формы и смеялся. Много. Через время до меня дошло то, что он стал капитаном волейбольной команды. И это было неудивительно. Он был прирождённым лидером, просто раньше этого не знал.       Но что удивляло больше всего, — его взгляды, которые я ловила на себе не раз. Он не отворачивался, как раньше, напротив — смотрел в упор. И, чёрт возьми, в его взгляде было что-то, от чего внутри всё сжималось. Словно он хотел, что-то сказать, словно всё ещё держал во рту то самое «прости», которое мы оба не произнесли. Но он молчал, и я тоже. Конец воспоминаний.       — …и всё. Вот и весь «секрет», — выдохнула я, опуская плечи. — Хотя секретом это не назовёшь. Скорее незакрытый ящик, который вечно скрипит в голове.       — ОЧЕШУЕТЬ, — я вздрогнула и отшатнулась от подруги.       — Очень поэтичный вывод. Зато теперь ты в курсе, почему у меня от него полные внутренние качели.       — Качели? Да у тебя американские горки, подруга!       Мы переглянулись, а после в унисон рассмеялись. Слишком нервно, слишком громко и так по-настоящему. Сумико вздохнула и чуть притихла.       — Но, знаешь, теперь я понимаю, почему ты всё усложняешь. Почему боишься быть с ним.       — Я не знаю, что делать. Он… он будто на расстоянии вытянутой руки, но каждый раз, когда я подхожу ближе, встают все эти воспоминания. И мне не хочется строить что-то на костях прошлого.       — Значит, вам придётся вытащить это прошлое вдвоём, — проговорила она спокойно, почти буднично. — Посмотреть на него вместе и уже потом решать, что делать дальше, — я молча кивнула, соглашаясь с её словами.       Следующий день, суббота, был похож на старую страницу в блокноте, на которой кто-то слишком долго водил карандашом, а потом стёр, оставляя лишь смазанные тени. Я проснулась поздно и едва собрала себя по кусочкам. Исао что-то пробормотал за завтраком, что-то язвительное, как всегда. Я промолчала, чувствуя внутри пустоту.       Из комнаты я не выходила целый день. Лежала, сидела, смотрела в окно, пыталась читать. Не шло. Слушала музыку. Раздражало. Молчала листала ленту, не вникая в суть. Тишина давила. Голова продолжала заливаться гнетущими мыслями, вопреки моему желанию.       И вот, когда наступил вечер, телефон завибрировал от пришедшего сообщения, заставляя лениво отвлечься от разглядывания потолка в какой-то раз за день. Я приняла сидячее положение, перечитывая пришедшее сообщение. @Шевелюра с приветом: Я подойду через десять минут. Собирайся. Прогуляемся. [20:17]       Губы невольно надулись. Ни смайликов, ни скобок, ни «пожалуйста». Лишь сухое «собирайся», словно знает, что отказаться я не смогу. Я долго не двигалась, пока в голове боролись мои глупые подростковые чувства и гордость. Победу одержало всё же первое, поэтому я направилась к шкафу.