Esthetic of ZhongWen

      Его светлая, почти молочная кожа была создана для того, чтобы тонкие росчерки туши сложились в старинные письмена ушедшей эпохи. У самого излома крыльев, между лопаток, широким взмахом каллиграфической кисти, начинался одиноко стоящий пик, подпирающий небо. Холодная туш растекается — кожа пачкается и череда быстрых взмахов руки заставляет её остановиться, не достигнув поясницы.       Свет дня падает на его кожу через широкое окно в Божественной резиденции Гео Лорда. За окном шелестит бамбук — его острые листья тоже красиво будут смотреться на белизне холста, но прежде нужно закончить горы.       Четыре драгоценности, подобно подношениям, стоят у ног божества, — высшее признание. Не перед кем другим Моракс бы не поставил тушь так низко, но перед Барбатосом можно — у аккуратных маленьких стоп, рожденного ходить по небу, кисть творца лежит также, как перед алтарем.       Руки выводят черту за чертой — легко, но неспешно, классическим стилем проходя от угла лопатки до середины позвоночника и вновь уходя в бок. Высокие горы утопают в тумане — классический сюжет, который не писал только ленивый, но разве классика не рождена для того, чтобы стать достойной бога?       Плечи у Венти красивые, хоть и немного неказисты — увы, тело подростка не было эталоном красоты, куда лучше для этого дела подходила округлая плавность женщины или зрелость мужественности, но в этой остроте было что-то такое… что-то совершенно идеальное для развернувшегося под их сводами сюжета. Острые пики и глубокие реки — витиеватые облака и перья аистов — всё это рождалось из глубины чувственного, обретая форму.       Высота гор уходила в зеркало озера — плавного, покрытого рябью осеннего предчувствия, о котором знают только птицы и звери. Кисть из волчьего ворса, щекотала поясницу, вызывая у Бога смешок. Прикасаться к Венти — всё равно что падать с высоты в небо. Моракс знает это прекрасное чувство — когда каждая волосинка густой гривы ощущает ветряные потоки и как приятно крылья ветров щекотали кожу.       Бедра Венти замотаны белым полотном, таким же, как и на тех старых статуях Семи, что хранят царства Тейвата. Не потому, что стыдно — потому что слишком желанно даже для кого-то с такой нерушимой выдержкой.       Кисть идёт ровно — пока что-то внутри слегка вздрагивает, уступая место лишь эстетическому наслаждению. Ему так хочется разрисовать всю кожу этого юного бога — покрыть её письменами и смыслами, недоступными простому людскому существованию, но многословность затмевает смысл, ведь всё приходит из пустоты тумана и к излому времён, вновь погружается в первобытный океан небес.       Под правой лопаткой остается место — всего четыре иероглифа «ветер», «сердце», «вода» и «камень». Кто способен понять этот глубокий сюжет, не видя полного смысла? Лишь тонкие черты, изящно выведенные длинной кистью, хранят за собой историю целого тысячелетия.       Моракс отходит немного в сторону, позволяя искусственному светилу плавно скользить за рисунком, оживляя водопады гор. Венти зевает, поднимая руки вверх, отчего рисунок смещается и два огромные белых крыла разворачиваются в полную ширину мягкости облаков.       Барбатос поворачивается и прикрывающая его наготу ткань, падает, заставляя Моракса преклонить колени — только взгляд Гео Архонта выше — в блестящей синеве глаз, что подобно небу, столетия крадет все его полёты, опьяняя свободой.       Голова Моракса упирается в тазовую косточку, подбородок давит ниже пупка, но взгляд всё там же — в плену чужой синевы, опаленной лазурью моря. Тонкие пальцы Венти опускаются на темную макушку Моракса, выражая то ли нежность, то ли задумчивость.       Солнце за окном опускается между сведенных лопаток, освещая одинокий каменный выступ. Водопад оживает — разрушая камень и только сердце по ту сторону гор и рек, за кожей и мышцами, костями и венами, отражает его золотое сияние, изгоняя печать.       Венти улыбается — нежно, немного растерянно, чувствуя жесткость чужих волос между пальцами, пока у его ног все драгоценности востока. — Что ты написал под правой лопаткой? — с любопытством спрашивает Барбатос, вглядываясь в зеркало у стены. — О том, что ветер похищает сердце, а вода разбивает камень. — Не слишком ли трагичная надпись для простого горного сюжета? — Нисколько. Пока вода разрушает камни, сердце бьется над высотой гор, позволяя величию горы стать пылью, а величию духа — небесным полотном. — Пусть горы преклоняют колени перед бесконечностью облаков, без их упорства, небесам пришлось бы пасть на землю, так и не узнав своей высоты. — Как не узнать горе своего счастья — быть поцелованной ветром.