Мост через вечность

–Роман, пожалуйста, будь разумнее! — Если бы кто-то мог предположить раньше, что Мария Лоу способна заискивать и просить помощи у какого-то презренного Романа Варгоши! Ох, тогда Мария Лоу сама бы себе не поверила и убила бы того, кто предположил бы за нею это. Не сразу, конечно же, но убила бы, выждала бы, затаилась и нанесла смертельный удар. Просить помощи у Романа Варгоши — это оскорбление для любого уважающего себя вампира, а Мария Лоу была не просто рядовым вампиром, она была членом Совета. Просить помощи у Романа Варгоши — это не уважать себя, дойти до такой точки отчаяния, где посмертие уже стирается и лучше б тебе уже умереть и не позориться. Просить помощи у Романа Варгоши — это то, чего не пожелаешь самому заклятому врагу. Просить помощи у Романа Варгоши — это неожиданная и неприятная реальность для Марии Лоу. Ей не на что больше рассчитывать. Она в плену Святого Престола и единственный, кто ещё, кажется, мог бы ей помочь — это перебежчик Роман Варгоши. Не поможет он — никто уже не поможет. Вампиры не приходят на выручку друг другу без особенной нужды, а Мария Лоу прекрасно знает о том, что она не настолько уже ценна для Совета, более того, для того же принца Сиире она уже едва ли не раздражитель. Так что надеяться на чудо не стоит. Это по-людски. Это глупо. Но Мария Лоу пытается дозваться до Романа Варгоши, пытается схватиться за последнюю ничтожную соломинку и не утонуть. Делать это надо быстро. Жизнь или смерть. Нет, не так. Посмертная жизнь или ничто? И если пытаться спастись, то сейчас, пока Томаса нет, пока он вышел, пока его вызвали в коридор и пока Мария Лоу осталась один на один с Романом Варгоши. Он перебежчик, но ведь не до конца ещё сволочь? Он перебежчик, но разве Лоу сдаётся? –Освободи меня, освободи…– губы Лоу шепчут бессвязные мольбы, в эту минуту она жалкая и ничтожная. Она не вызывает ничего, кроме отвращения. –Ты ничтожна и должна умереть, — слова Романа Варгоши звучат иначе, чем все прежние его речи. В прежних речах его звучала всегда нагловатая пристыженность, он вроде бы и каялся, а вроде бы не чувствовалось в нём вины. Настоящей вины, той, за которую и простить можно. –Ничто…– Мария Лоу осекается, страшно проворачивается ключ, скрипуче и жутко отодвигается дверь, пропуская Томаса. Проклятого Томаса. Служителя креста Томаса. Ещё одного перебежчика, тьма знает как попавшего в свой сан и в своё положение! Но оно и неважно. У Марии Лоу распороты руки и немалая часть туловища. Распорота аккуратно, терновыми колючками, освящёнными именем света и оттого столь губительными для вампира. Нет, Томас не убивал Лоу. Он её пытал. И, что было хуже, он даже не задавал ей вопросов, он просто причинял ей боль. –Это очищение, — вот и всё объяснение. — Ты слишком давно живёшь во тьме, пора обратиться к свету, а обращение к свету — это искупление. Вину можно простить, врага можно назвать другом, но только после того как он пройдёт через всю положенную ему боль. Томасу не нужны были её ответы. Томасу не нужны были информация или какие-то навыки. Ему нужно было, чтобы она пришла к искуплению, а для этого… Для этого он разрезал её кожу, но не позволял вновь сойтись, не позволял регенерации сделать своё дело и вставлял в разрезы терновые колючки. И кожа болела, и отекала, не имея возможности схлестнуться и вернуть Лоу к прежнему виду. Томас и вырваться ей не дал. Святая вода на пороге и стенах, на окне крест, повсюду зерна терна и терновые же переплеты змей. Даже если Лоу и вырвется из плена освящённых пут, то она не сможет ни ступить по полу, ни взмыть в воздух, ничего уже не сможет. –Ты есть орудие злой силы, ты есть гниль и падаль, морок и тьма! Твоё присутствие — богохульно, твоё существование — это скверна. Твой путь — это грязь и кровь. Твои руки по локоть в крови невинных. Твоя душа давно истлела, ибо отдана была на откуп тёмной стороне…нарекаю тебя вестницей смерти и вестницей скверны, поганой дочерью тьмы и смрадной бездны. Было больно, но Лоу, ещё хранящая гордость вампирши, нашла в себе силы спросить: –Разве ты не такой же как я? ты и сам вампир. –Я своё искупление уже прошёл и ещё пройду, — голос Томаса всегда оставался спокойным и от этого спокойствия не по себе. Такой покой дан только тем, кто готов ко всему и ни перед чем не остановится, так как верит без тени сомнения в свою правоту. А потом гордость ушла из Лоу. Было больно. Было страшно. И она не знала куда деться, и всё вымело из сути её, осталось только нервное желание остаться в посмертии, хоть как-то, но остаться, хоть сбежать, унизиться, умолять… И в ту минуту Томас вдруг вышел, бросив не проронившему и слова Варгоши: –Стереги. Он вышел и вот уже губы Марии Лоу шепчут бессвязные мольбы. Она не знает даже как дошла до того, что унижается и просит помощи у Варгоши, но ведь просит, просит! И губы шепчут, повторяя сами собой: –Пожалуйста, пожалуйста… Но Варгоши остаётся твёрдым. Усилия Марии Лоу — это волны, находящие на скалистый берег. Разбиваются волны, разбиваются мольбы о камень его души. Бесполезно, Мария, не плачь, не рыдай! — всё тщета. В душе Романа Варгоши камень, и твои слёзы, твои рыдания и мольбы, твои уговоры и жалкие попытки договориться его не тронут. Это раньше он был бы счастлив от того, что ты говоришь с ним. Это раньше он согласился бы получить от тебя защиту, лишь бы получить самому очередную увёртку от очередного же гнева на свои проступки. А сейчас в его душе иное. В его душе есть свет, но не такой, мягкий, который выводит из самой глубокой тьмы, нет. На этот свет нельзя пойти как на надежду. Это свет ярости и гнева, всей скопленной за годы, долгие десятилетия ненависти и испытанных унижений. Роман Варгоши уже не прежний, он не похож на себя, в его душе есть стремление и потому он легко понимает: то, что он один на один с Марией Лоу — это испытание от брата Томаса. Нужно пройти, нужно не поддаться на увещевания зла, принявшего знакомый облик, нужно показать своё величие над грешной душой и тогда брат Томас увидит, что Роман Варгоши достоин получить искупление и очищение. Ради этого можно окаменеть душой. Томас даже улыбается, когда вернувшись застаёт вконец сломанную молчанием Варгоши Лоу. Что ж, то, что Роман не поддаётся зову прежних, подобных себе, это обнадёживает. Значит, его ещё можно спасти. –Ты ничтожество! — Лоу сплевывает тоненькой чёрной дрянью изо рта. У вампиров кровь темна и полна комков. А Лоу ранена. И кровь не может восстановить её плоти, которую так усердно терзает терном Томас. — Ты ничтожество! Ты же и сам подобен нам! Только чести у тебя ещё меньше, и… Она не успевает договорить. Рука у Томаса тяжёлая и умеет сбивать обвинительную речь на полуслове. Мария Лоу тяжело дышит, выдыхая не сколько боль, сколько очередное унижение от предателя, но это неинтересно Томасу. Он смотрит на Варгоши, на его реакцию: выдержит? Не выдержит ли? Роман выдерживает. Ни в глазах его, ни в лице, ни в теле нет и намека на движение негодования. Что ж, это к лучшему. Значит время для розжига святого пламени. Пламя податливо и разжечь его можно всюду, где только захочет лихая твоя душа. Бесноватость огня сменяется добродетельной силой и кончики пальцев Романа Варгоши обжигаются об этом пламя, хотя он далеко. Брат Томас берёт клеймо. Железный прут, заканчивающийся каленым, много раз знавшим мёртвую и живую плоть штампом с вензелем смерти — перечеркнутый крест — знак бездушности преступника — с одной стороны и удобной, не пропускающей нагрев ручкой с другой. Впрочем, не только в нагреве дело. Томас уже не страшится давно пламени и боли. Он очищен через костёр. А Варгоши ещё нет. Варгоши больно, но в боли вся суть, весь смак искупления! –Бери, — предлагает Томас спокойно и протягивает ручку Варгоши. Тот не понимает, но пальцы сжимаются, покорные пальцы новоявленного, пусть ещё и непрощённого слуги креста. –Поднеси к пламени, чтобы раскалилось железо, — спокойно Томас показывает, что нужно сделать и Роман тянется к пламени, не переступая и шага. Ему больно. Его тоже обжигает у костра. Мария притихает. Униженная, сломленная, напуганная. –Живо! — шипит Томас, видя нерешительность Варгоши. — Это всего лишь боль! И окрик срабатывает. Он взывает к яростному свету, который уже живёт в душе Варгоши и свет бросает тело вампира к костру. У Варгоши по рукам ползут уродливые ожоги-пятна, тотчас затягиваются и снова лопаются уродливые волдыри на пальцах и ладонях, что-то попадает на лицо, сминая его как маску и тотчас восстанавливая природной тьмой вампирской сути. Но руки делают. Руки не замечают боли, хотя дрожат под нею. Краснеет железный штамп и Томас уже подталкивает его к Лоу: –Клейми её! Клейми! Лоу орёт от боли, от боли заходится криком и Роман Варгоши. Но уродливый знак уже отпечатывается на лбу Марии Лоу и она на мгновение проваливается в спасительную тьму, лишь бы не умереть сразу от святого пламени. Варгоши отползает в сторону, волдыри идут по его телу, лопаются хаотично, выплескивая кроваво-серую муть, затягиваются, точно и не было их… –Вставай, брат Роман! — голос Томаса полон торжественности. Он даже руку протягивает. Ему спокойно удаётся поднять несчастного вампира и даже приобнять его за плечи. — Это было храбро. –Пёс…– Лоу подаёт голос, сознание возвращается к ней. Странное дело, как боль по-разному влияет на всех. Одних она заставляет признаться во всём и сдаться, других сойти с ума, третьим дарует отрешение. Третий случай — случай Марии Лоу. Ей резко всё равно. Она понимает — отчётливо и резко, что надежды нет. А если нет надежды, то достойная смерть — это единственное, что теперь ей остаётся. –Пёс, — повторяет Лоу, когда Варгоши и Томас оборачиваются к ней, — ты пёс, служака! Ты просто сменил хозяина, а возомнил себя рыцарем добродетели. Боль всё равно придёт, всё равно придёт за нею и смерть, но почему бы не сказать в последний раз всё, что она действительно думает? Скрываться не от чего и не от кого. Здесь их трое. И все трое вампиры. И то, что двое из них служат Святому Престолу, не обеляет их деяний — кровь они пьют одинаково. Втроём! –Нам всем дано быть разными, Лоу, — Томас не выходит из себя, не злится. Он твёрд и уверен в своей правоте. А страшнее непоколебимой веры в правоту ничего не изобрело человечество. Вампиры, впрочем, тоже. — Но твоя проблема в том, что ты не понимаешь своей сути, гордишься ею, а должна заниматься поиском искупления. Ты грешна, Лоу. Ты великая грешница. –Ты пьёшь кровь! Как и я, — Лоу открывает широко рот, демонстрируя удлинение и заострение клыков. Томасу тошно, это видно, но он не отводит взора и от ответа не уходит: –Я беру кровь у тех, кто дает её добровольно. Ты просто убиваешь. Ты плетешь интриги и вместо закона Божьего, следуешь закону Тёмному. –А ты предал своих! — шипит Мария, — тебя тоже касается, поганец! Варгоши выцветает. Его трясёт от бешенства — бешенство его идёт изнутри, от яростного комка света, колюче оживающего в его мертвой груди. –Я пришёл к своим! — поправляет Томас. — Через страдания и муки, через ответы, через ожидание, через мольбы, но я обрел истину, я обрёл спасение души. Мы все смертны, даже те, кто почитает себя как бессмертных. Наша жизнь куплена другими жизнями и нам всем предстоит отвечать за это. Но мой счёт будет меньше, потому что я уничтожаю тех, кто стал врагом людям, кто презрел проклятие, называя его даром, и искал себе славы, а не искупления. –Лучше убей меня, — Мария заходится смехом, — но больше не желаю слушать твоих речей. Фанатичная ты сволочь! Чёртов безумец, прикрывший фанатичную жажду к пыткам верой. Ты больше грешник чем я… Варгоши ещё не умеет держать себя в руках. Да и кровь у него, как все знают, дурная, весь в отца он и гневом, и отсутствием разума в критические минуты. Варгоши бросается на Лоу, в голове стучит одно: она должна умереть, она должна закричать ещё и ещё, чтобы сошла с её лица эта издевательская отвратительная усмешка, чтобы всё лицо стало маской боли, чтобы расползлось как воск под его ударами и ударами железного клейма. –Брат Роман! — Томас перехватывает Варгоши, Роман подчиняется силе Томаса, но грудь его бурно вздымается от гневных вдохов. — Брат роман, её не убивать, а казнить надо! Такова суть правосудия. Таков путь добродетели. Только казнь… Варгоши успокаивается. Казнь Лоу его устраивает. Да, это очень здорово на самом деле. Пусть все видят. Да, пусть все видят, и Совет тоже, что бывает с теми, кто не ищет искупления! –Казнь, — повторяет Томас, отпуская Романа Варгоши из своей хватки, — таков закон небесный. Мы не убийцы, мы те, кто очищает этот мир от такой грязи и как она и гонит такой грех, как она. Именно поэтому казнь! Роман Варгоши совсем тускнеет, опускает голову, отходит в сторону, признавая за собой вспыльчивость и недальновидность гнева. Как же так? как же и почему он до сих пор не умеет думать наперёд, как подобает думать слуге Престола? Почему он раз за разом совершает такую досадную оплошность, позволяя чувствам завладеть своими поступками? В этом его грех, великий грех! –Тебе нужно на исповедь, — замечает Томас, и Роман кивает, благодаря одним взглядом своего наставника за такую чуткость. Исповедь — это хорошо. Это нужно душе и плоти. Это отрезвление и боль, а боль — это ещё один шаг по длинному пути искупления за свою поганую тёмную сущность. Лоу смеётся. Хрипло, точно каркающая ворона, неприятно: –Пёсик-пёсик…– но смеётся она зря. То, что Томас не позволяет её убить сейчас же, не означает того, что он не сделает ей больно. Смех Лоу обрывается на полуноте, словно ей зажимают рот рукой, он сменяется криком — рваным и резким криком, полным боли, новой боли. Не до шуток ей больше. Никому не до шуток и не до воспоминаний, когда вкручивают в разверзнутые кровоточащие запястья ещё и раскаленные, освященные в святом огне гвозди. Не до шуток когда больно. *** –Её казнят на рассвете, — сообщает Томас спокойно, когда караул заступает на свой пост. Сейчас Лоу в таком состоянии, что её охрану можно поручить хоть ребёнку — ближайшие часы она всё равно себя из кусочков не соберёт. Да и для того чтобы начать собираться надо сначала в чувство прийти, а она без сознания, где-то в тёмном мире, куда её унесла предусмотрительная тьма, прикрывая от гнева и боли. –Как это будет? — Роман Варгоши старается перенять от Томаса и поступь его шагов, и скорость его движения, и даже этот спокойный, полный веры в свою правоту тон. Получается пока слабо, но Варгоши гордится собой, чувствует, что находится на правильном пути и ему наконец-то комфортно. –Так, как и всегда в таких случаях. Соберут костёр на городской площади — каждому разрешено принести связку сухих листьев или прутьев для костра. Её приведут и скуют освящёнными цепями, она не сможет дёрнуться, не сможет никому навредить. Откровенно говоря, я поначалу даже думал о том, чтобы ей и рот закрыть, но крик — это свидетельство очищения…– Томас задумчив. Он понимает, что если Лоу соберется к рассвету из собственных обломков, то будет браниться и кричать гадости, в том числе и о том, что он вампир может брякнуть. Но с другой стороны — никому и никогда Томас не отказывал в праве на крик, как и не отказывал ему самому Святой Престол, когда загорелся его костёр. Это просто неправильно, если он не позволит ей кричать. В конце концов, разве так важно что там крикнет полоумная вампирша? Народ едва ли поверит ей! Так что нет, отказывать в праве на последние крики нельзя — это трусливо и безбожно! Она заплатит завтра за свои грехи, за грехи своей сути костром, так к чему лишний раз издеваться и лишать её опоры в виде возможности кричать всё что вздумается, кричать в последний раз? –Так что рта ей никто затыкать не будет. –А если она скажет лишнее? — у Романа в голосе прозвучала осторожная трусость. –Пусть, — отмахивается Томас, — ей держать ответ перед людьми, что соберутся на площади, чтобы посмотреть на её смерть, а после — держать ответ перед богом. Кто мы, в конце концов, такие, чтобы запрещать ей кричать в последние минуты перед судом великим и страшным? У Варгоши даже дух перехватывает от такого подхода и бесстрашия. «Велик, воистину велик!» — с восхищением думает он и надеется на то, что однажды всё-таки сможет стать таким же каменным и найти путь, настоящий путь к свободе. –Ей объявят приговор, — продолжает Томас, не зная о мыслях в голове Варгоши, — далее ей предложат покаяние. Но, скажу честно, что с её казнью для нас только начинается работа. –Ну да… Совет ведь, — неумело соглашается Варгоши, всё ещё завороженный тем, что Томас, могучий Томас, общается с ним как с равным. –Нет, брат Роман, дело не в Совете. Совет — это клоака, это сборище мерзавцев и подлецов, которые никогда не вступаются друг за друга, зато с удовольствием пользуются слабостями друг друга. Варгоши согласен. Он вспоминает Цепеша, вспоминает Агареса… кто из них был хотя бы раз с ним честен? А Сиире? Нет, они все стоят друг друга, они все используют друг друга и пытаются использовать его! Вот и всё! И никто никогда не хотел всерьёз заступаться за него. Только использовать, чтобы в нужный момент убрать. Такое же было и с Крыткой Малоре, в итоге убитой Томасом, и такое же было с пропавшим Агаресом… Почему с Лоу — хитрой и коварной Марией Лоу должно быть как-то иначе? Разве она заслуживает иной участи? Разве сама она не продукт своего же Совета, не полноправный его участник? –Я говорю о другом, — продолжает Томас, — я говорю о том, что останется после самой Лоу. –О её слугах? — Варгоши очень хочет догадаться. Ему нужно, чтобы Томас понял — с ним можно советоваться, Роман не глуп! Нет, ни в коем случае он не глуп, он всегда готов предположить и подойти к разгадке, и… –Слуг, полагаю, разберут себе другие, — но догадка неверна. Томас едва заметно усмехается. — Не хочешь спросить куда мы идём? –Откровенно говоря, — Роман сбит внезапным переходом темы, — я верю вам, брат Томас, я просто следую за вами, полагая, что вы не предадите меня и не убьёте, ведь иначе вы сделали бы это раньше. –Ты прав, — соглашается Томас, — и в том прав, что мне нет резона тебя убивать или казнить. Я верю в то, что ты можешь обрести искупление. Искупление! Как сладко это звучит, как радостно трепещет в груди от одного слова. Неужели искупление? Неужели Томас всё-таки отмечает в нём всё усердие, что усердно пытается демонстрировать Роман Варгоши, подкрепляя важность и искренность своего выбора? Похоже на то! –Но неужели тебе неинтересно? — продолжает Томас и Роман чувствует, что это очередное испытание, из числа тех, которые так любит давать и Томас, и сам Святой Престол, да и все слуги его, пожалуй, тоже. Ему интересно. Но ответить надо правильно, а как правильно? Колючий шарик света из мёртвой груди, помоги! –Я верую в любой путь, — отвечает Варгоши. Это правильный ответ. Идти, просто идти — это уже выбор и он демонстрирует его. Не стыдится, а гордится. Не скрывается тенью за спиной брата Томаса, а идёт рядом, идёт гордо, пытаясь заставить всё существо своё поверить в то, что обретет однажды искупление. Томас доволен. Он улыбается, но едва-едва заметно. Однако Роман Варгоши уже знает улыбку брата Томаса и умеет её улавливать. Ему важно её улавливать. –Мы идём к Хранителю Святого Престола, — объясняет Томас, довольный ответом Варгоши. — Нам нужно получить от него несколько бумаг. Во-первых, о казни Марии Лоу. Во-вторых, бумаги, позволяющие нам посетить любой из её приютов. Полагаю, для тебя не новость то, что Лоу была наставницей в нескольких домах для сироток? Не новость, нет, ни для кого в мире вампиров это не новость, но у Варгоши даже шаг сбивается. –Почему? — искренне изумлён он. — Почему нам нужно попасть в приюты Лоу? В голосе Томаса холодное спокойствие. На первый взгляд оно такое же как и всегда, но уже вымуштрованный Варгоши понимает — это разочарование! И ему хочется на стены бросаться и камень грызть за глупость и несдержанность! –Она отбирала из детей тех, кто в будущем сможет стать вампиром. Достойным вампиром. Это и есть та самая проблема, которая начинается с её смертью. Нам придётся проверить все приюты, находившееся под её крылом, проверить всех детей и всех, кто там работает. Ведь если кто-то окажется нечист… –Убивать? — голос Варгоши даже охрип от волнения. Томас смотрит со снисхождением, но отвечает всё также спокойно: –Карать! Да, карать. Именно карать. Варгоши кивает, мелко-мелко, спеша согласиться с поправкой. Да, они не убийцы. Они каратели. Они пришли вести к искуплению. –По моим сведениям у Лоу приютов шесть на сегодня, — Томас продолжает прежним тоном, но слегка ускоряет шаг, улицы вот-вот заполнятся вечерне-радостным народом, который поспешит на службы да на радостные встречи с друзьями и близкими, а это значит, что надо спешить. А ещё это значит что Варгоши нельзя отставать и он также ускоряет шаг, снова желая попадать в ритм шага брата Томаса. Это оказывается несложно — маленький шарик колюче-яростного света подталкивает всё его существо, ускоряет, наделяет какой-то новой силой и Роман идёт, идёт, соглашаясь со словами Томаса как с единственно верными.