Мост через вечность

Варгоши моложе — он ещё не видел всех дел Святого Престола, не знает, что там процветает взяточничество и торговля должностями, да и прочий порок, против которого Престол должен был восстать. А если и знает, то он ещё слишком молод, чтобы нести на себе это знание как бремя. Варгоши управляем — получив очистительный костёр, он стремится доказать свою полезность на каждом шагу и никогда не задаёт вопросов. Если ему велят идти и убивать — он принимает это с радостью. Если ему велят выслеживать — он выслеживает. И всё это ему не ново, но презрения больше нет — на благо ведь, а если на благо, то метод не в счёт. Варгоши внушает уважение, не такой страх, как Томас со своей мрачной нелюдимостью и непринятием лишнего веселья, а именно уважение — скор на расправу! Не вина в этом Томаса, не заслуга в том Варгоши, а просто люди, служащие Престолу, желали крови, желали мести и Роман её дал. И пусть обнажилась его сущность — это восхитило. Иронично, но обнажи свою сущность Томас в лучшие годы, его бы сожгли, времена были не те, ненависть к вампирам перевешивала всё другое. Но прошли годы и Роман Варгоши принят со всем своим вампиризмом. Да, ненадолго — всё равно скоро поползут шёпоты и шелесты, всё равно скоро заговорят о том, что он лишний, чужой и порочный, но пока Роман Варгоши лучший. Варгоши беспощаден. Варгоши неумолим. Варгоши на своём месте, и неважно, что место это временное, продиктованное самой жизнью, чудесным совпадением жажды крови и жестокости от самих людей, что служили добродетели. — Если бы я знал, что здесь так весело и славно, я пришёл бы раньше, — теперь Роман Варгоши часто это повторяет и его голос звучит то там, то тут по городу. У Томаса эти слова вызывают нервную обиду. Казалось бы — сколько лет он живёт на свете? Давно пора перестать обижаться, и уж тем более на несправедливость — её, как известно, нет от самого рождения до исхода посмертия, но обидно, обидно! Томас судит по себе — никак не может избавиться от этой привычки. Он помнит себя, ненужного, непомнящего, кровожадного, сломленного этой жаждой и безумием. Помнит, как сам искал спасения у креста, как искал свой костёр, как жаждал спасти ошмётки души… Как же это не похоже на то, что творит Роман Варгоши! У Варгоши не спасение. Он та же марионетка, но верит, что обретает путь к величию. — Наплевать! — решает Гвиди. В эти тяжёлые мрачные дни он по-прежнему держится своего друга, а друг держится теней, не желая лишний раз появляться в обществе своих же братьев по кресту и уж тем более — видеть Варгоши. — Наплевать на него. Он просто болван, скоро он перестанет быть нужным, и тогда… Томас улыбается против воли. Гвиди со своей поддержкой удивительно угадывает его мысли. Но улыбка спадает сразу — Томас смотрит в лицо друга и видит, как седина уже коснулась его волос, лишь слегка, лишь тишиной, лёгкостью, но уже коснулась. Скоро он постареет и умрёт. Как тяжело с людьми. Им дано так мало времени, и всё же, они умудряются успевать так много! А он что успел? Запутаться окончательно во всех и всём? Молодец! Осквернить Престол такой мерзостью как Роман Варгоши? Замечательное достижение, как раз на спасение души… — Что ты имеешь против Романа Варгоши? — спрашивает Хранитель Престола сурово. Всё видно. Даже если ты умеешь скрывать свои чувства, они всё равно проступают. Напряжение ощущается жизнью. Томас может отпираться, а может сказать правду: — Он не понимает что это не очищение. –Не очищение? А что же это? он служит Престолу, кресту, богу! Что может быть лучше для вампира? Что может быть очистительнее для души? Томасу нужно остановиться, но он не привык лукавить перед Хранителем Престола. — Это всё слова. Его намерения не сошлись с истинной добродетелью. А вот это уже обвинение. — Престол и есть добродетель. Мы храним её! — Варгоши убийца. Он марионетка. Он покорен и послушен, он пойдёт и сделает что скажут, но это не добродетель. Добродетель через искупление, искупление через страдание, а он в сплошном наслаждении! Это уже точно лишнее. — Ты, Томас, забываешься…– у Хранителя Престола опасно сверкают глаза. Не по-вампирски, конечно, а по-людски, но в этом сверкании много гнева. Выученного гнева. Не злится Хранитель Престола, не злится, а лишь разыгрывает злость. Потому что Томаса надо держать в строгой дисциплине, в страхе, в ненависти к самому себе, и тогда он будет полезен. А если есть ещё дух соперничества, желание показать себя лучше, чем Варгоши… Всё знает по поводу Варгоши Хранитель Престола, не хуже самого Томаса уж точно — видит он доклады и отчёты о его деяниях, о допросах, что проводит Варгоши во благо креста, о телах, что нашли на месте сожжённого замка короля Стефана — мир ему, гордецу, пылью! Но подразнить, вырвать больше преданности, довести до фанатизма в желании выслужиться и показать себя лучше, можно ведь, верно? И тогда Томас будет куда сговорчивее! Так что, и Варгоши можно показать получше, и разыграть злость ничего не стоит. — Хранитель, я не забываюсь, — Томас склоняет голову, подчиняясь планам и власти своего господина-смертного, — я просто хочу предостеречь… — Не ты ли его привёл? Это удар. Настоящий удар. Он привёл, он и виноват, ведь так? зачем ты привёл, если Варгоши такая дурная сволочь? Зачем ты просил за него, если Роман того не стоит? Ты не видел его сути? Так кто ты после этого? Ты позавидовал? Достойно ли это брата креста? –Я, — признать тяжело, но нужно. Самому себе тоже нужно признать. Он, всё он! Но ведь как ему это виделось? Всё было совсем иначе, ему хотелось спасти, по-настоящему спасти Романа Варгоши, показать ему как тот может прийти к свету, на его примере, на примере тех сложностей, которые неумолимо бы ждали Романа, и своё увидеть величие — он-то, Томас, прошёл весь путь! Гордыня… да, это была она. Он решил что может спасти кого-то, привёл к спасению, как ему казалось, и прикрылся мотивами лживой добродетели, мол, не ради себя, а ради него. И толку? Честнее было бы сказать — я спасаю его ради себя, чтобы увидеть, что я прошёл долгий путь. Правильнее было бы признаться: я делаю это ради того, чтобы оправдать ещё одним пунктом своё существование. Вернее было бы заявить, хотя бы шёпотом: ещё я делаю это ради того, чтобы не быть одному! Гвиди славный малый, но он смертен. И срок его кончится. Томас устал от одиночества и хотел довериться. Гвиди может понять многое, но голод и жажду, бессонницу и смятение вампирской души может понять по-настоящему только вампир. А ещё… А ещё не хотелось быть предателем. Да, Томас мог сколько угодно говорить, что слова принца Сиире о предательстве братьев-вампиров его не трогают, но были минуты слабости, проклятые минуты слабости, когда он и сам думал о том, что предатель и заслуживает самой жестокой кары! А так он был бы не один. Он реализовался бы как наставник, он показал бы, что вампир может сменить сторону, и это не единый акт предательства, а уже данность. Он показал бы всем — и Престолу, и самому себе, чего достиг, раз переманил и спас вампира. Мечты, что рисовала гордыня, разбивались осколками чёрной пустоты. — Я привёл его, — вина на нём одном! — но я ошибся. Я полагал, что он исправился, что нуждается в кресте, в добродетели и в боге. — А теперь ты отказываешь ему в этом? — голос Хранителя уже не имеет и тени гнева, лишь лёгкий оттенок насмешки. Можно было бы и таиться Хранителю, но он не делает этого. Кому, в конце концов, пожалуется этот вампир? Можно понасмешничать. — Я не отказываю, нет! — Томасу не нравится этот тон и само построение фразы. — Я просто хочу сказать, что он марионетка, которая не искупает своих грехов. — В своих ты разобрался? — легко поставить на место того, кто потерял это самое место давным-давно, но оставил совесть. Томас сминается и слабеет. Ему видится блестящая речь, произнесённая театральным монологом о спасении Варгоши, о том, как неправ тот, кто даровал ему прежде времени костёр, и вообще… Но не выходит слов. Не формируются слова в обвинение или в точку зрения, всё кажется мелким, незначительным, и сам себе Томас таким кажется. — Мне всё сложнее тебе доверять, — Хранитель Престола идёт в наступление, — сначала ты приводишь к нам вампира и говоришь, что тот желает искупления. Потом ты вдруг оказываешься против очистительного костра, а теперь и вовсе говоришь, что всё не по-настоящему и по твоим намёкам выходит вовсе, что мы используем его для грязной работы. Так что ли? Томасу следует сказать: «да!», и тогда рассмеялся бы Хранитель Престола и взглянул бы и на него, и на Варгоши, и на всё дело иначе. Томасу следует показать, что он знает о грязных делах Престола, что делать — всякая добродетель имеет под собою смешанный из грязи и благих намерений фундамент. Следует, но он не из этой породы. — Нет, не так. Просто я обеспокоен…– он ищет слова помягче, но всё, что мягче, не подходит к случаю, а всё, что подходит к истине, ему непривычно и звучит как «да». — Это я обеспокоен, Томас…– Хранитель Престола вздыхает. — Может быть, следует отправить тебя в отпуск? Отпуск? Отпуск, это всё равно что ссылка! А ссылка равна презрению, а оно — забвению! — За что? — Томас напуган. И ещё — он в отвращении. Потому что Томас фанатик. А для фанатиков боги меркнут быстро, и от того страшнее. Только что он возносил Хранителя Престола как спасителя своей души и уже ненавидит его. — За недоверие к решениям Престола и ещё за запутанность, но это я так, размышляю, — тут Хранитель перегибает. Для фанатиков отдых — оскорбление. Хранитель Престола хочет абсолютной, собачьей преданности Томаса, но он сделал лишние шаги на этом пути, и теперь преданность сминается. Болезненное восприятие Томаса не ищет доказательств того, что Престол в нём нуждается, оно читает другое: я лишний! Такие как Томас не терпят быть лишними. Аудиенция окончена, Хранитель Престола пока ещё собою доволен — он уверен в том, что Томас будет на его стороне и в случае надобности, сам же приструнит Варгоши. Но Томас планирует уйти. — Куда? — Гвиди тут как тут. Его никто не звал, но он как чует. Хороший сыщик, чтоб его! — Ты о чём? — Куда собираешься? — Гвиди стоит в дверях жалкой комнатёнки Томаса. Томас пожимает плечами — можно попробовать отрицать очевидные сборы, а можно просто признать правоту друга, но проще всего не отвечать ничего. — Я с тобой, — решает Гвиди. Это уже лишнее. Это дезертирство в чистом виде. Но одно дело дезертирство вампира, а другое — смертного. — Нет, это преступление. — А мне плевать. Престол, взявший на службу такое чудовище как Варгоши, уже не образец закона для меня. Как легко ему решиться! Самому Томасу это сложнее! — Я готовился, так и знал, что к этому всё придёт, — признаётся Гвиди. — Можешь обвинять меня в безверии. Томас не обвиняет Гвиди, ведь если обвинять его, нужно обвинить и себя. — А ещё можно просто собрать вещи, — Томас отсекает всякие шансы на обвинения. Это уже лучше. — Ты точно уверен? — Томас старше и сильнее, ответственность других на нём. — Да кто тебя назначил моим покровителем? — Гвиди смеётся, — я свободный человек и сам могу определять степень своих преступлений. Сейчас мне здесь нечего делать. И Томасу нечего. Разве что попрощаться с Эвой. Бедная девочка не поймёт его ухода, воспримет как предательство. Но как подобрать слова? У Томаса их нет. — Не надо, — они уже на улице. Годы службы, а брать и нечего! Томас ищет глазами её окно, Гвиди угадывает. — Не надо, ты ей не поможешь. Она не поймёт. — Она не простит. — Тебя что, все простить должны? Хороший вопрос. Грех на грехе. Но уйти так, молча, не прощаясь? Это слишком даже для него. Но и объяснять, что так надо, что он больше не может… Она не поймёт. — Я напишу ей письмо, — решает Томас и Гвиди не спорит. Письмо — это очень хорошо. Письмо — оно бесстрастно само по себе, всё зависит от того, кто читает. Подбирать слова трудно. Томасу необязательно прощаться с девчонкой, но почему-то ему кажется это верным. Писать долго — нелепо, будет выглядеть как оправдание. Писать мягко — она уже видела много злого в своей жизни, чтобы бояться правды. Наконец, рука выводит: «Дорогая Эва, дорога зовёт меня. Мой путь будет опасным. Если Бог добр к нам обоим, свидимся. Будь сильной. Твоё время ещё придёт. Томас». — Она девочка умная, поймёт, — успокаивает Гвиди, — не переживай. Он хочет не переживать, конечно же — это было бы удобно. Написал и дело кончено. Но как не переживать, когда он сам обещал научить её бороться с вампирами? Но нельзя здесь больше оставаться. Он лишний, тут правит Варгоши, тут больше нет добродетели. И он сам виновен в этом. Искупление сорвано, и надо начинать путь сначала, но на этот раз без указки, без приказов Хранителя, самому! Они идут. Гвиди не спрашивает о дороге, но Томас решает не повторять манеру Престола вести дела, и заговаривает сам: — Я хочу убить столько вампиров, сколько смогу. — Понятно, — у Гвиди нет вопросов. Убивать вампиров? Ему подходит. — С чего начнём? С логова? С поиска свидетелей? С заброшенных лесов? Нет, это всё в прошлом. Хватит идти наслепую. — С кого, — поправляет Томас, — я имел странный разговор с принцем Сиире. — Он настоящий принц? Да кто его знает? Может и принц — скольких их сожрала история, сколько из них умерли для людей ещё младенцами? Запросто мог быть в их рядах и Сиире. А может это его издёвка. — Он настоящая сволочь и интриган, про принца не ведаю. Так вот, у нас был с ним странный разговор… — Томас и сам осёкся, пытаясь представить какой-нибудь нестранный разговор с Сиире. Не получилось. — Он сказал, что Цепеш пошёл против него. Зацепка от этого призрачная, по мнению Томаса, но всё же не пустыня! Как знать, чем не шутит небо, может и эта вражда на благо? — Кровушки не поделили? — у Гвиди вырывается нервный смешок, но он тут же смущается, — прости, я не хотел… Кажется — рядом с тобой чудовище, которым пугают детей, которые ты, слуга креста (хоть и дезертир сейчас), должен жечь на костре! Но нет, легко, очень легко забывает Гвиди о том, что Томас — вампир. Немыслимо? Невозможно? В мыслях нет, но по факту — забывается! — Ничего, пустяки, — Томасу даже самому смешно от смущения Гвиди, он к такому не привык. — Сиире говорит, они не поделили власть. Я знаю его — это выглядит убедительно, но я наслышан о Цепеше, и это странно. Всё, что я о нём слышал, не получается связать в образ властолюбца. — Может врут? — Кто? — Ну, все, от кого ты наслышан… Может и врут, кто в этом времени разбирает ложь и правду? И потом, это ведь как ещё посмотреть! Он для Престола дезертир и мятежник, а для себя? — Я думаю, если у них конфликт, то это нам на руку. Мы можем узнать что они не поделили и использовать это против Сиире, а может и не только против него. Сиире опаснее Цепеша, злее и коварнее. — Тогда надо искать Цепеша, — Гвиди даже по сторонам оглядывается, точно готов искать Цепеша прямо сейчас. Но вокруг только хлипкая рощица, полузасушливая, полузагубленная, да вдалеке какой-то клочок земли, где и трава уже пожухла, а может и не росла совсем. Засухи, что ли, бродят? Они идут, не разбирая пока пути. Какой смысл? Томас может обернуться в летучую мышь, а так можно хоть пройтись, словно он ещё человек, вдохнуть свободно и почти по-живому. Поговорить можно! — И я так считаю, — соглашается Томас, — но Цепеш натура хитрая. Как я понял, он по-прежнему у людей в почёте. — Он же вампир! — Они знают. Но многие дома и земли, которые на самом деле принадлежат ему и приносят доходы, принадлежат людям. Люди же любят своего хозяина, хоть и знают о его сути, отзываются о нём как о том, кто всегда позаботится и защитит. — Жечь бы таких людей! — ворчит Гвиди, — сподвижники зла они, как есть сподвижники! Томас не спорит. С одной стороны, тут есть с чем ему согласиться. В самом деле — сподвижники! Жечь таких, потворствующих вампирам и прочей нечисти. Но с другой стороны — для Томаса это что-то редкое и новое, он не помнил, чтобы кто-то из вампиров заботился бы о смертных, и смертные знали об этой заботе, и чтобы ещё почитали хозяина? Томас давно догадывался о том, что разучился понимать людей. Если вообще их понимал. — Словом, сети у него большие, — на сподвижников и «жечь бы таких…» Томас не реагирует сознательно, слишком сложно это для него и непонятно. — Найдём, — успокаивает Гвиди. — Не выйдет. Он таится. Выйдет только если очень уж попросим. Или заставим. Но просить Томас не будет. — Как заставим? — сразу спрашивает Гвиди, он очень хорошо знает Томаса и его натуру. — Выкурим мерзавца, — страшная, безжизненная усмешка кривит губы Томаса, — пусть придёт поговорить. *** — Я буду ругаться, — предупредил Гриморрэ. Он хотел немного расслабить обстановку, но Влад его едва ли услышал. Он смотрел вперёд, на догорающие домики небольшой деревеньки, принадлежащей ему через трёх подставных смертных, и едва ли слышал слова друга. — Влад, — позвал герцог, сообразив, что предыдущая фраза его не затронула, — ну бывает… мало ли костров? Где-то свеча упала, а потом занялось по крышам. Но Влад только покачал головой. Нет, не бывало в его, Цепеша, владениях, такого пожара. Никогда не бывало. Миловала его судьба, отчего перестала миловать теперь? –Ущерб — шесть домов подчистую. Ещё восемь удалось потушить, они в разной степени разрушенности. Четверо задохнулись, двое сгорели, пытаясь их спасти. На одного ещё упала крыша. Пятеро без сознания, уже в ближайшем лазарете, под контролем, — верный Амар докладывал сухо, по существу, но в глазах его стояло всё то же, что жгло Цепеша — боль, обида, непонимание… Что сделали эти люди? В чём провинились? Это был поджог. Амар это знал. умышленный, злой. — Они винят меня? — тихо спросил Цепеш. — Да как они могут тебя винить? — возмутился Гриморрэ, но под взглядом Амара потух и предоставил слуге разбираться с Хозяином. — Они…напуганы, — Амар долго подбирал слово, желая смягчить разбитость Цепеша. Получилось не очень, но у Гриморрэ вышло и того хуже. — Это моя вина. Я их не защитил, — Цепеш не спрашивал, а утверждал. Для себя он решил это точно. — Да спятил ты? — Гриморрэ снова не утерпел. — Ну с чего твоя-то? Такое бывает. паршиво, да, но бывает, и… — Хозяин, вы сделали им много хорошего, — Амар тоже не остался в стороне. Неважно, что он считал себе, Влад Цепеш в его глазах всегда был прав и никогда не был виновен. Так было при жизни Амара, в смерти ничего не изменилось. Это не утешение. Цепешу нужно перекрыть эту вину чем-нибудь. Он знал, что не обязан людям, что люди для него — прошлое, что теперь это всего-то его пища, но чувствовал перед ними тяжёлую вину. — У нас есть средства, чтобы отстроить дома заново и выплатить за смерть родственникам? — Влад и сам знал что есть, но не пристало хозяину решать вопросы такого рода, когда рядом верный слуга. — Сделаем в лучшем виде, — Амар даже вопросом не задался, он и не ждал иного от своего хозяина. — Займись, — глухо велел Влад и пошёл с Гриморрэ вдоль обугленной земли и руин. Ещё вчера тут были дома, жизни, планы, вера в завтрашний день. А сегодня? — Хозяин! — к нему бросилась очень тяжёлая, мясистая женщина, упала на колени, — что же это, хозяин? — Встань, дитя, — он легко, хотя с виду несчастная весила куда больше, чем сам Влад, поднял её с земли. Вампирская сила помогла, — не оставлю я вас. По моей вине это стало. — Как же… как же…– она что-то бормотала позади, Гриморрэ не удержался и сверкнул на неё глазами. Она испугалась, стихла. Нет, Влада не обвиняли. Напуганные люди тенились, перешёптывались, разгребали разрушенное. Когда он проходил, оглядывались, склоняли головы и прятали глаза. — Любят они тебя, — не без зависти заметил Гриморрэ, — всё равно любят. Не вини себя, ты сделал всё, что мог, ты не знал, что кто-то… — Думаешь, это Сиире? — напрямик спросил Цепеш. Его тянуло к действию, а ещё лучше к мести. — Ну… Он бы не стал так делать, это моё мнение. Он людей не считает за важность, так что ресурсы растрачивать ему не с руки, — конечно, Гриморрэ уже тоже подумал о Сиире. Вероятность того, что кто-то случайно поджёг обвешанные природной защитой земли вампира, была низка. Так что даже унизительна была мысль о том, что это было не спланированным преступлением. — Хозяин! — Влад не успел ответить. Амар снова спешил к ним. Но не один. Он вёл с собою мальчика лет двенадцати, едва ли старше, напуганного, нескладного, перемазанного сажей, — Хозяин, тут послание! — Вот это вот послание? — удивился Гриморрэ, когда Амар представил Цепешу мальчика. Да так бодро представил, что у того колени подогнулись и он едва не повалился на землю. Цепешу пришлось перехватить его. — Прятался, паршивец! — объяснил Амар, — я случайно на него наткнулся, а он верещать начал. — Сейчас молчит…– заметил Гриморрэ. — Испугался я! испугался! — Мальчонка дёрнулся из хватки Влада, но он бы в битве со скалою больше преуспел. — Ну куда ты? — поинтересовался Влад, легко удерживая его на месте. — А? Мальчонка захныкал. Слёзы потекли по грязному лицу. Вампир терпеливо ждал, когда он успокоится и даже сам отёр его лицо. — Он сказал…сожжёт он…– теперь у пленника перехватывало дыхание. — И что его зовут Томас. — Что? — В чёрном весь, а с ним ещё один. Сказал, что сожжёт, и что я должен передать послание. И что его зовут Томас. — Чего ж ты не передал, окаянный? — напустился на него Амар, устав он хныканья. — Испугался он, — мягко заметил Влад и отпустил пленника, — Амар, пусть его накормят. — Сделаем, — тот быстро исчез, уволок с собою и ребёнка. Влад обернулся к Гриморрэ, ожидая реакции. — А чего? — хмыкнул он, — я обещал, что буду ругаться? Обещал. Ну так слушай.