Дым и дождь.

Мирон. Тишина. Сначала просто тишина. Только звук его шагов — глухих, уверенных. Где-то позади. Я сижу на краю кровати, вцепившись пальцами в край матраса. Не смотрю на него. И не собираюсь. Всё внутри уже в огне. Пульс в горле, в висках, в пальцах. Жар, от которого мутит. Не от боли — от злости. Он правда думает, что если втащил меня домой, кинул в кровать и налепил какую-то ватку — и всё, мы друзья? Меня раздражает, что он здесь. Я привык быть одному, справляться одному, делать всё одному. Почему он лезет не в свои дела? Я должен ему сказать: — Ты мог не лезть, — говорю в пол. Хрипло, горло болит. Он молчит. — Серьёзно. Нахуй влезать туда, куда тебя не просили, а? — Не мог, — спокойно. Меня это ещё сильнее бесит. И всё. Нахуй. Я просто не понимаю. Он ахуел, пидр. — А надо было! — я резко поворачиваюсь. — Что ты, блядь, о себе возомнил, а? Спасатель хренов? — Мирон… — Не перебивай меня. Не надо твоих “Мирон”. Не надо быть рядом. Не надо это всё делать. Я не просил. Мне не нужна твоя помощь. Моя жизнь — моя. — Я знаю. — Да нихрена ты не знаешь! Ты вломился в мою жизнь, будто я тут заблудившийся щенок. Пришёл, куда тебя, сука, никто не просил, остался ночевать — и я, по-твоему, должен ходить и благодарить тебя за это? Я встаю. В одну секунду — вся дрожь в теле выходит наружу. — Я не просил твоей заботы. Мне не нужно. Я сам справлялся. — Но ты не справляешься, — тихо. — И что, блядь?! Это мои проблемы, мои дела! Не влезай, сука! — Я просто не хотел, чтобы тебе стало хуже. — Уже хуже! Ты рядом — и всё по пизде! Это всё, сука, из-за тебя! Он молчит. Только смотрит. Его лицо — как бетон. Никаких эмоций. Только сдержанность. Это бесит. Словно всё, что я сейчас выплёскиваю — об воздух. Просто говорю в стену. Еблан. — Уходи, — выдыхаю. — Просто уходи. Он не отвечает. Только кивает. И уходит. Тихо. Без хлопанья дверью, без слов, без ничего. Я слышу, как дверь закрывается. Потом — тишина и пустота. То, что всегда мне нужно. А меня сразу накрывает. Ноги будто ватные. Сажусь обратно. Руки дрожат. В груди — будто ломают рёбра изнутри. Я не хочу заботы. Не хочу помощи. Я хочу всё делать сам. По одиночке. Данил. Я шёл быстро. Не оглядываясь. Каждый шаг — как удар. В висках стучит, руки сжаты в кулаки. Не злость на него. На себя. Что полез. Что не просчитал. Что поддался эмоциям. Это была ошибка. Потому что я не должен был идти дальше. Не должен был делать то, что не просили. Но есть вещи, которые нельзя спускать с рук. С таких ублюдков. Я достаю телефон. Набираю Тиму. — Нужно собрать ребят. — Когда? — Через сорок минут. У старого склада. — Это из-за?.. — Артём. — Всё понял. Координаты? Я кидаю точку в чат. Только тем, кто знает, как действовать. Никаких камер, никаких случайных прохожих. Никого. Тёмное место, бетон, свалки, дальняя окраина. Там, где никто не знает. Юрфак научил одному: если уж делаешь что-то грязное — делай чисто. Без следов. Без лиц. Без эмоций. Только те, кому можно доверять. Я не доверяю никому, кроме себя, но своих ребят знаю. Они делают всё чисто и правильно. Я захожу домой. Монотонно. Переодеваюсь — чёрное худи, старые джинсы. Телефон оставляю. Беру кнопочник. Документы убираю. Камеры в подъезде — знаю, где. Лицо не поднимаю. Нужно делать всё тихо. Отец так говорил. Так учил. И это не раз спасало. Когда выезжаю — темнеет. Улицы шумные, но я еду туда, где опять меня не просили. Влезаю опять, где нет мне места. И отвечаю за того, кто этого не хочет. Но я сам выбрал. Я должен действовать. Артём не должен остаться безнаказанным. За всё нужно отвечать. И все будут отвечать. За складом — глухо. Пахнет пылью, гнилью, ржавчиной. Лампы мигают, мусор хрустит под ногами. Друзья уже на месте. Молча встают по периметру. Всё как раньше. Сразу нахлынывают воспоминания — как проходили примерки драк, как я просчитывал каждый шаг. Но сейчас — точнее. Холоднее. Жестче. Артём появляется с улыбкой. Ублюдской. Как будто приехал поиграть. Он не знает, что его ждёт. — Чернов. Чё, по понятиям теперь? — хмыкает. — Снимай куртку. — Ты чё, блядь, кино пересмотрел? Решил в защитника сыграть? Я делаю шаг вперёд. Он замирает. Я вижу это — плечи дёрнулись. Уже понимает, что зря пришёл. — Это за Мирона, — говорю тихо. — Он сам виноват, слышишь? Он вечно как… — Это — два. За то, что тронул его, когда он не хотел. — Чернов, ты поехал… — Слушай сюда. Два раза ты проебался. Папочка твой тебя спас. В третий — я тебя загребу. Ты знаешь, что я могу. Нагребу на тебя бумажки. Я бью. Без слов. В челюсть — резко. Потом — в бок. Он падает на колени, сдавленно хрипит. Я хватаю за ворот, смотрю в глаза. Холодно. — Никогда не подходи к нему. — Понял… понял, блядь… Я вытираю костяшки о джинсы. Его лицо — в крови. Все знают, что я не бросаюсь словами. Захочу — найду всё. Он будет за километр обходить Мирона. Будет трястись, услышав его имя. Дом. Уже ночь. Спокойно. Ни адреналина, ни паники. Только пустота. Захожу в ванную, отмываю руки. Смотрю в зеркало. Отражение — как маска. В голове — зачем я всё это делаю? Зачем отвечаю за Мирона? Я не знаю. Просто хочу, чтобы он чувствовал безопасность. Меняю одежду. Серое худи, светлые джинсы. Ключи в руки. Пишу Мирону: “Выйди. Просто на минуту.” Ответа нет. Еду. Под его подъездом. Вижу. Босиком. В чёрной футболке. С растрёпанными волосами. Стоит на балконе. Смотрит. Я — возле машины. Свет фар глушит темноту. — Чего тебе? — Нужно сказать. Просто скажу — и уйду. Он спускается. Медленно. Без спешки. Становится напротив. Лицо — лёд. Я только открываю рот — — Ты полез в мою жизнь. Зачем, сука? Что ты сделал этому Артёму, что он мне извинения пишет? — Он просто ответил за свои действия. — Не лезь, повторяю! Куда тебе не нужно. Не делай того, от чего можешь пострадать. Я не хочу потом брать вину за твою смерть. — Я бы не умер. Ничего бы не случилось. Я всё продумал. — Продумал, блядь, он… Всё, Данил, хватит! Один раз полез — достаточно. Второго не будет! Он делает шаг назад. Я вижу, как дрожат пальцы. Но голос — стальной. — Не нужна мне твоя защита. И ты не нужен. — Я знаю. — Нет, ты не знаешь! Он резко замахивается. Удар — в скулу. Я не уворачиваюсь. Слышу хруст в зубах. Но не отступаю. — Доволен? — говорю тихо. — Или ещё? Он смотрит. Дыхание сбито. Глаза — как у зверя в клетке. — Вали нахуй, Чернов. И уходит. Просто разворачивается и исчезает в подъезде. Я стою. Несколько секунд. Потом — рывок. Сажусь в машину. Закрываю двери. И всё, что держал в себе — выходит. Я бью по рулю. Один раз. Второй. Глухо. Сильно. До боли в костяшках. Я начинаю орать: — Сука, сука, сука!!! Пульс в ушах. Грудная клетка ходит вверх-вниз. В голове одно: что я делаю вечно не так? Я хотел помочь — а получил удар. Сука, Мирон. Пошёл он нахуй. Больше никакой, сука, доброты. Еблан. Пускай даже если сдохнет — я не помогу. Пускай катится. Мирон. Я закрываю дверь. Съезжаю по ней на пол. Я не чувствую рук и ног. Всё тело — как вата. Я не понимаю, что только что было. Что было вчера — не помнит мысль. Помнит тело. Я не чувствую руку, которой ударил Данила. Но резко — вспоминаю моменты с отцом. Как он избивал меня. Меня начинает бросать в дрожь. Я встаю медленно. Вижу зеркало. Маленькое. Но там — не я. Там — отец. Я его копия. Меня бесило это всегда. Я бью кулаком по зеркалу. Хоть оно и маленькое — мой кулак подошёл. Дребезг. Я прихожу в комнату. Сажусь на диван. Опять воспоминания. Как отец бил. Выгонял из дома. Мать ничего не делала. По её меркам — это воспитание. “Мужчиной вырастет.” Удар по печени. Я лежу на полу. Отец — надо мной. Боль. Удар ногой в живот. Мне лет десять. Слышу голос отца: — Вставай. Я встаю молча. Он говорит: — Это воспитание. Я киваю. Он уходит.Я подбегаю к умывальнику.Харкаю кровь.Мне больно, но я молчу.Знаю — скоро он ответит.Всегда будет отвечать. Я вспоминаю удары тех ублюдков. Всё идёт по кругу. Меня это раздражает. Я забиваюсь в угол дивана, как раненый зверь. Колени к груди. Лоб в руки. Никто не должен знать. Никто не должен видеть меня таким. Даже он. Особенно он. В этот момент я ненавижу себя. Ненавижу за слабость. За боль.  За то, что я всё ещё помню. За то, что повторяю. За то, что в моей голове — голос не мой. — Тварь, — выдыхаю. То ли про себя.  То ли про отца. То ли про всё вместе. И сижу так долго. Пока не проваливаюсь в тишину. Пока не начинает звенеть в ушах. Пока темнота не становится безопаснее света.