Дым и дождь.

Мирон. Я не чувствую ног. Просто сижу на диване и не могу встать. В теле — холод. В голове — пустота, как будто кто-то всё выжег. Сердце стучит слишком быстро. Дыхание — поверхностное, короткое, как будто кто-то держит меня за горло. Этот ком не даёт дышать, глотать — лишь одна истерика. Я не могу успокоиться, в голове снова всё по кругу. Я не хочу. Мне страшно. Прямо по-настоящему страшно. Как тогда, когда я слышал, как отец поднимается по лестнице. По шагам знал — пьяный. Злой. Будто я опять в той комнате — сижу в синяках, плачу от безысходности. Я начинаю бояться себя. Мне становится хуже. Каждая мысль — как осколок. Каждое воспоминание — как удар. Мне хочется заорать, но горло сжимает, и из рта выходит только хрип. “Что со мной?” Я не понимаю. Не понимаю, почему так трясёт. Почему я не могу просто забыть. Просто сказать: “Ну и хер с ним”. Почему я не могу просто жить, как раньше. Один. Холодно. Тупо. Без никого. Я не хочу помощи. Я хочу быть один. Почему люди не могут этого понять? Почему мои друзья это поняли, а новые — нет? Мне не нужна помощь. Я справлюсь сам. Я беру подушку и резко швыряю в стену. Глухой стук. Не помогает. Беру стакан — он выскальзывает из руки, падает на пол, раскалывается. Ладонь в маленьких порезах. Мне не больно. Я не чувствую её. Я встаю, но ноги подкашиваются. Хватаюсь за стенку. Мне тяжело, но я иду. И больше всего — мне стыдно. Что он видел это. Видел меня таким. Что он теперь знает — я не сильный. Не независимый. Не “мне никто не нужен”. Я — сломанный. Не нужна мне помощь. Я ложусь на диван — и опять мысли. Опять воспоминания. Как я стою перед матерью на коленях, плачу от безысходности, прошу поговорить с отцом, чтобы тот не избивал меня — и опять её взгляд. Презрение. Осуждение. Неприятие. Данил. Когда я захожу домой — всё внутри просто взрывается. Словно кто-то сорвал предохранитель. Я даже не думаю — просто хватаю всё подряд и кидаю. Кофта в стену. Сумка в пол. Телефон — о стену. Глухой хруст. Мне плевать. Мне хочется уничтожить всё, что попадается под руку. Потому что я не понимаю, что у меня внутри. Мне похуй на вещи — я куплю себе ещё. Мне похуй — я могу купить себе всё. Но, сука, осуждение Мирона, его взгляды, когда я хочу помочь ему… Почему он не может просто воспользоваться шансом? Почему я вообще думаю о нём? Ведь он просто человек. Просто парень с факультета. Мы толком не знакомы. Не друзья. Не пара. Мы — никто. Но почему я так бешусь? Почему мне неприятно? Почему я чувствую, как будто меня вырвали изнутри? Я чувствую себя униженным. Другие бы воспользовались бы этим шансом. Но почему не он? Почему он непробиваемый? За такой маленький срок он уже вывернул меня всего. Сука. Я бью кулаком по столу. Доска трещит. Рука ноет, но мне даже это не важно. Я чувствую себя полным идиотом. Потому что полез. Потому что думал, что если быть рядом, если защищать, если стать чем-то настоящим — это будет иметь смысл. А в итоге — я снова просто фон. Снова мимо. Снова не туда, не тот, не вовремя. Я сажусь на пол. Дышу тяжело. В висках — стучит. В груди — как будто что-то дёргается. Ещё чуть-чуть — и сорвусь. Я закрываю лицо ладонями. Я зол. Я раздавлен. Я не понимаю, что со мной, блядь?! Мирон. Утро. Я встал просто потому, что не мог больше лежать. Голова трещит. Под глазами — синяки. Пальцы до сих пор дрожат. Мне хуёво. Я иду на кухню. Пью кофе. Горький вкус. Не хочу сахар. Не сегодня. Не в это время. Я убираю осколки с пола. Стекло хрустит, режет пальцы. Но я не реагирую. Мне даже надо, чтобы боль была физическая. Чтобы хоть как-то отвлечься от той, что внутри. Кажется, я уже ломаюсь. Но нельзя показывать. Я пришёл на тренировки. Не понимаю, зачем. Сил нет. Но я должен отвлечься и просто всё выпустить в беге. Команда уехала. Я остался. Специально. Потому что не вижу смысла. Мать сказала: никаких соревнований пока. Причин не знаю, но это второй раз, как я пропускаю соревнования. Я бегаю как ненормальный. Хочу всё выплеснуть и уйти. Тренер прошёл мимо. Даже не посмотрел. Правильно. После окончания тренировки ноги гудят. Голова ещё не прошла. Стою в пустой раздевалке. Звонок. — Алло, — голос матери. Холодный, как всегда. — Привет. — Правильно, что не поехал. — Ага. — Тебе нечего делать пока на этих разъездах. — Мгм. — Что “мгм”? Мирон, не распускайся. Следи за собой, учись и тренируйся, понял меня? — Я понял, мама, — почти шепчу. — Ты не поедешь ни на какие соревнования. Даже не думай. После Нового года — может быть. Если ты не провалишься снова. Я вложила в тебя слишком много. Не огорчи меня, Тенешев. Гудки. Я стою. Один. Всё внутри — как жгут. Натянуто до предела. Я швыряю рюкзак в стену. Потом бутылку. Потом лавку пинаю. Всё летит. Всё гремит. А я снова не могу дышать. Данил. Просыпаюсь — и сразу понимаю: тело не моё. Всё ноет. Горло дерёт. Температура. Я кашляю, как будто лёгкие сдираются. Глаза мутные. Звоню отцу. — Я не смогу быть на конференции. — Я пришлю врача. Через час — он. Тот, кто лечил меня с детства. Когда я упал с дерева, разбил подбородок и орал, как ненормальный. Он был рядом. Тогда, когда никто не был. Когда отец сказал: “Успокойся” — а он сказал: “Плачь, это нормально”. Теперь он снова здесь. Смотрит в горло. Молчит. Щупает пульс. — Ангина. Классика. Таблетки, покой. Не разговаривай много. Пей воду. Уходит. А я — лежу. Лоб — горит. Пульс — в ушах. И всё, что перед глазами — его лицо. Злое. Опять он. Он везде находит меня. Даже при болезни. Мне не нравится такое. Мирон. Я возвращаюсь. В раздевалке всё к чертям. Мои вещи раскиданы. Мой рюкзак валяется, как мусор. Капли воды стекают по телу. Душ был горячий, обжигающий всё моё тело. Я сажусь на лавку — и просто облокачиваюсь на колени. Закрываю лицо руками. Дышу тяжело. В глазах — снова слёзы. Я ненавижу себя за них. Ненавижу, что не смог удержаться. Что снова всё по кругу. Отец. Его крики. Его удары. “Слабак.” “Стыд.” “Ты не сын.” Мать — молчит. Я — на полу. Он — сверху. Удар. Удар. Ещё. Я выл, как животное. Но никто не слышал. Теперь я вою внутри себя. Никто и не услышит. Я возвращаюсь домой. И снова падаю. Как в детстве. На пол. К стене. К полу. К бессилию. Руки дрожат. Зубы стучат. Я один. Я беру телефон. Открываю чат. Пишу: “сори. вышел из себя.” Отправил. Смотрю на экран. И думаю: “Что со мной?” Данил. Доктор уехал. Комната пустая. Я лежу. Голова горячая. Тело мёртвое. Уже нет ни надежды, ни чего. Но он — передо мной. Я будто ловлю галлюцинации. Его злое лицо. Лицо Артёма — жалкое. Уходя в сон, я чувствую вибрацию от телефона. Приходит сообщение. “сори. вышел из себя.” Я замираю. Смотрю. Долго. Снова вижу его. Мне хочется разорвать этот чат. Выкинуть телефон. Но я не могу. Что-то внутри — ноет. Дёргается. Давит. Я думаю: а вдруг у него сейчас плохое состояние? Может, ему плохо? Но если я поеду — я снова влезу. Снова полезу туда, где меня не ждут. Где меня ненавидят. Я поворачиваюсь к стене. Глаза закрываются. Но внутри — снова паника. Я хочу быть его другом. Хочу помочь ему. Быть рядом. Быть тем, кому он может положиться. Я не понимаю, почему такая тяга к нему. Не было такого. И не надо мне такого. Мирон. Университет — как чужое тело. Холодное, отталкивающее. Эти стены, эти люди — ни один из них не знает про меня. И слава богу. Я сижу на паре. Справа — Витя. Что-то шепчет, тыкает локтем, как всегда. Иногда смешно, иногда нет. Обычно раздражает. Сейчас — просто фоновый шум. Его присутствие ощущается, но не касается. Я не люблю касания, но Витя может переодически задеть — я бешусь, но не показываю. Перед нами — парта. Пустая. Точнее, та самая. Здесь должен сидеть Данила. Он сидит там, даже когда я его выгнал. Облокачивается на локоть. Листает телефон. Наклоняется к доске, когда лектор говорит вполголоса. А сейчас — просто стул. Просто стол. Никто не повернулся, не сел, не бросил сумку. Пусто. Машинально проверяю время. Пятнадцать минут от начала. Он бы уже пришёл. Даже если опоздал — влетел бы, шумно, извиняясь, обжёг бы всех взглядом. А сейчас — тишина. Я чуть хмурюсь. Не тревога. Не страх. Просто странно. Он не из тех, кто исчезает. Препод что-то бубнит. Я не слышу. Слова — как сквозняк. Холодный, липкий. Стук в дверь. Входит кто-то с третьего курса. Высокий, с серьёзным лицом. Телефон в руке. Без эмоций. Говорит тихо, но я слышу: — Чернов болеет. — Как именно? — спрашивает препод. Мужчина. Очки, свитер, монотонный голос. — Врач был. Ангина. Температура. Не встаёт. Препод кивает, делает пометку. Тот уходит. Я просто сижу. Не моргнул. Не дёрнулся. Но внутри что-то щёлкнуло. Легко. Не страшно. Просто странно. Болезнь — ладно. Но не похоже на него. После пары ухожу последним. Хотел просто исчезнуть. Но: — Тенешев. Я вздрагиваю. Преподаватель. Тот самый. В руках тонкая папка. — Тут документы. Чернову. — Почему я? — Видел вас вместе много раз. Думал, вы ладите. У меня ноут сломан, почта не работает. Отнеси лично. Срочно. Это проект. Он протягивает папку. Я смотрю. Уже хотел сказать “нет”. Но не сказал. Он влез с этим Артёмом. Не хочу быть в долгу. Хотя, странно, что препод видел нас много раз. Мы просто язвили друг другу. Но я выбросил это из головы. — Хорошо, — говорю. Он даёт адрес. Я иду. Асфальт будто давит. Воздух — плотный. Шум — громкий. Сердце — слишком близко к поверхности. ЖК. Новый. Видно сразу. Белый фасад, стекло, металл, камеры. Запах духов и кондиционера. Поднимаюсь. Этаж. Звоню. Он не сразу открывает. Щёлкает цепочка. Шаги. И вот — дверь. Он. Бледный. Волосы растрёпаны. Щёки горят от температуры. Замирает. — Ты? Я молчу. Протягиваю папку. — Документы. От препода. Он берёт. Молчит. Отходит назад. — Заходи, если хочешь. Я вхожу. И всё — как в другой реальности. Квартира — огромная. Воздух — дорогой. Мебель — тихая. Всё выверено, как в журнале. Кухня открытая. Балкон за стеклянной дверью. Паркет. Книги. Окна в пол. Просторно. Но вещи разбросаны. Будто их крушили. А в голове — у меня дома: серые стены, старые шторы, сквозняки, запах сырости, кран, что капает по ночам. Я не подаю виду. Просто стою. — Чая? — Не надо. — Садись. — Я постою. Он кивает. Листает документы. Я смотрю на него. Лицо усталое. Плечи опущены. Он не в форме. Но держится. Он выглядит не как Чернов. А как Данила. Просто парень в футболке и тёплых носках. И это — непривычно. Между нами — тишина. В ней можно захлебнуться. — Спасибо, что принёс, — тихо говорит он. — Это не мне надо. Он молчит. Пальцы дрожат, когда он переворачивает листы. Щёки горячие. Взгляд — рассеян. Он с трудом дышит. Ему тяжело сидеть. Но молчит. И я молчу. Я уже хотел сказать: “Я пошёл”, как зазвонил телефон. Мать. Сжимаюсь внутри. Но отвечаю. — Да. — Где ты?! — У человека. — Что ты там делаешь? Почему мне тренер сказал, что на тренировке ты был никакой? Хватит притворяться, что тебе плохо. Возьмись за голову. Хватит быть жалким. — Можешь не начинать? — Я не начинаю. Ты просто жалкая тварь. За что мне такой ребёнок? — Заткнись. Я говорю спокойно. Даже не повышаю голос. Но внутри всё кипит. — Ты снова ничего не добьёшься. Я жалею, что… Я сбрасываю. Молча. Смотрю на экран. Он гаснет. Руки дрожат. Челюсть болит от напряжения. — Мирон… Данила подходит. Осторожно. Не как обычно. А будто по минному полю. — Не влезай. — Я просто… — Не надо. Я сказал — не лезь. Он замирает. Смотрит. Что-то в нём меняется. Будто я оттолкнул не шаг — а что-то глубже. Он не злится. Не огрызается. Просто смотрит. И я не знаю, почему от этого неприятно. — Ладно, — тихо. — Уходи. Я не отвечаю. Разворачиваюсь. Выход. Дверь за спиной — щёлкает. Мягко. Мне хочется бежать. Но я иду медленно. Потому что если побегу — сорвусь. Закричу. Ударю кого-нибудь. Или себя. А я больше не могу никого бить. Ни себя. Ни других. Просто иду. И снова я один.